Лицо Блоссия помрачнело.
– Тебя это пугает? – насторожился Полибий.
Блоссий грустно покачал головой.
– Девочка, которой мы спасли жизнь, – знатная римлянка. Она полюбила Андриска, а Андриск, как все истинно влюбленные, не раскрывает своих чувств. Но однажды я увидел, как он любуется Элией, и мне стало страшно.
– Дорогу в твой дом мне указала судьба, – сказал Полибий. – Представляю, как будет счастлив Исомах! Привело же меня к тебе желание отыскать очевидцев взятия Капуи Ганнибалом.
– Очевидцев? – переспросил Блоссий, переводя взгляд на стену.
Проследив за ним, Полибий увидел на стене деревянную доску с портретом человека средних лет, в тоге.
– Вот он, очевидец, лучший из всех, кто рассказал о Ганнибале в Кампании и Ливии.
– Кто этот римлянин? – спросил Полибий.
– Италиец! – подчеркнуто поправил Блоссий. – Вечная ошибка твоих соотечественников, связывающих тогу только с Римом и римлянами. Между тем первыми в Италии ее стали носить этруски, а за ними мы – кампанцы. Перед тобою Гней Невий.
– Я читал его поэму о первой войне Рима с пунами, – сказал Полибий. – Как ни странно, до меня ее читал македонский царь Персей. Поэма Невия попала в Рим вместе с библиотекой несчастного Персея.
Блоссий достал с полки футляр и с благоговением вынул из него свиток.
Мели, мели, мельница
Голос Полибия был слышен уже в вестибуле. "С кем он разговаривает так громко?" – подумал Публий и остановился. Стало явственно слышно:
Мели, мели, мельница, ведь и Питтак молол
Властитель Митилены Великой.
Учитель декламировал. Точнее, пел. Раньше этого за ним не наблюдалось.
– Кажется, у тебя хорошие новости! – спросил Публий, вступая в таблин. – Письмо из дома?
Полибий пожал плечами.
– Из Ахайи, как всегда, нет вестей, ни хороших, ни дурных. Но вот послание из Уттики! Полюбуйся!
Он протянул юноше свиток. Публий быстро его развернул.
– Но это стихи, латинские стихи, кажется, превосходные. Кто этот римский поэт, если не ошибаюсь, поклонник Ганнибала?
– Италийский, – поправил Полибий с той же интонацией, как это произнес в Кумах Блоссий. – И не каждый, кто пишет о Ганнибале, его поклонник. Ведь и я пишу о великом карфагенянине, хотя считаю себя поклонником Сципиона Африканского. Но не буду тебя мучить загадками. Это стихи Гнея Невия. Поэма написана в Уттике, где Невий находился в изгнании. С тех пор, как я владею этим сокровищем, я – счастливейший из смертных. Даже стал петь.
– Это я слышал! – вставил Публий.
– С помощью Невия я открыл для себя истину, понял, почему герои моей истории напоминают чучел. Ведь на войне не только сражаются, побеждают и терпят поражения. На войне еще и любят! Чем была история Троянской войны без Гекубы, Андромахи, Кассандры, наконец без Елены?
Схватив со стола свиток, Полибий поднял его над головой.
– Теперь в этом доме, Публий, поселилась тень Софонибы. Я с ней беседую по ночам, чтобы узнать то, о чем умолчали ученые сухари. А если прибавить еще Клио, то…
– Я вижу, у тебя маленький гарем теней, – улыбнулся Публий, – и, кажется, ты можешь не вступать в брак.
– Оставь свои намеки, мальчик, – проговорил Полибий дрогнувшим голосом. – Мне ли теперь думать о женитьбе, когда пошла моя история. Нет, не пошла – полилась, запела. А вместе с нею пою и я! "Мели, мели, мельница…"
– Мели, мели, – одобрительно проговорил Публий. – Я не буду тебя спрашивать, кто эта матрона с таким странным именем. Надеюсь познакомиться с ней в твоей истории. Я рад, что работа движется. Но и ты порадуйся за меня и вместе со мной!
– Новое назначение? – спросил Полибий.
– Не угадал! На этот раз свадьба! Жду тебя утром у дома Корнелии. Не опаздывай.
"Семпрония! – мелькнуло в мыслях Полибия. – Эта девочка! Да, время быстротечно. Значит, эти два римских рода соединились еще раз. Пока я занимаюсь прошлым, Клио вовлекает в свой магический круг новых персонажей. Тиберий и Гай – еще мальчики, а Семпрония становится матроной. У Корнелии одной заботой меньше. Может быть, теперь…"
– Скажи, Публий, – произнес Полибий, нахмурив лоб, – у вас тоже приносят жертвы Гименею?
– У нас нет Гименея, – отозвался юноша. – У нас лары. Кстати, прихвати с собой побольше орехов.
– Обязательно, – проговорил Полибий таким тоном, словно ему было известно, что делают римляне на свадьбе с орехами. И снова запел:
Мели, мели, мельница!
Обернувшись к Публию, он шлепнул себя по лбу.
– Теперь я понял, почему мне не дают покоя эти строки. В поэме Невия есть приписка: "Мы не рабы, привязанные к мельничному колесу судьбы. Мы свободны, как ветер".
Встреча в пути
Андриск торопился в Рим. Сходство с царевичем, о котором он узнал от случайного встречного, волновало его все больше и больше. В памяти вставала сцена, свидетелем которой он был, находясь в толпе зрителей: царевичи, подпрыгивая и смеясь, не обращая внимания ни на зрителей, ни на увещевания человека в черном, шли по Риму. Андриск запомнил тогда, что братья очень похожи друг на друга. Но то, что сам он похож на них, не пришло ему в голову. "Наверное, едва сойдя с помоста, я был слишком взволнован, чтобы заметить это сходство, – думал он, – или слишком измучен". И вновь, возвращаясь мысленно к этой сцене, он уже воображал себя идущим по Риму. "Александр, Александр", – повторял он имя царевича, примеряя его к себе. Наверное, давая своему первенцу это имя, Персей думал о том великом Александре, который намеревался захватить Рим. Теперь Персей и его младший сын Филипп ушли из жизни. Александр неведомо где. Но должен же он вернуться, чтобы отомстить за отца и брата, за Македонию, где его ждут. Ведь не может история великого народа оборваться, как струна из бычьей жилы. Кто-то ведь должен отомстить и за мой народ, превращенный в рабов?!
– Андриск! Друг мой! Тебя ли я вижу? – послышался знакомый голос.
Повернув голову, юноша увидел Макка. В памяти вспыхнуло все, что было связано с прошлогодним театральным летом. Они обнялись, как старые друзья.
– Ну, как живешь? – спросил Макк, хлопнув Андриска по плечу.
Андриск показал на мулов.
– Как видишь, у меня все по-прежнему. Филоника я завалил шкурами, и он разбогател. Теперь занимается откупами. Мой друг Блоссий учительствует и обращает своих учеников в веру Зенона. Расскажи лучше о себе. Я не вижу Буккона и Доссена. Где ты их оставил?
– Они переменили свои роли, – грустно проговорил Макк. – Наш бродячий театр распался. Буккон женился и, кажется, не без выгоды. Доссен захворал. И впрямь, мы не молоды. Но людям без нас трудно. Сколько мы им радостей доставляли! И теперь еще нашего "Харона" в деревнях вспоминают! Мы помогали забывать о горестях и бедах.
– Помогали, – согласился Андриск. – Как вино помогает скорбящему. В такой ли помощи нуждаются те, кого топчет Рим своими калигами? Мы, эпирцы, стали рабами. Вот уже три года, как я ищу отца и не могу его найти.
– Да-а! – протянул Макк. – В таких бедах театр не поможет. Ты человек молодой. А я еще застал время, когда Ганнибал владел всем югом Италии. Он тогда освободил рабов, а италикам обещал Рим сокрушить. Казалось бы, дело к этому шло. А Рим победил. И если римляне самого Ганнибала разбили, кто теперь им осмелится перечить? Персей попытался, а что вышло?
– Но тогда эллины более, чем ромеев, боялись Македонии. Рим этим воспользовался и разгромил Персея. Теперь же ромеев ненавидят все – македоняне, эпирцы, фракийцы. О сирийцах я не говорю. Как Рим унизил этот народ! Ахейцы? Разве можно забыть, как он поступил с лучшими людьми Ахайи, вывезя их в Италию без суда и следствия. Нет, если бы теперь Ганнибал появился, ромеям не сдобровать!
– Может быть, – вставил Макк. – Но откуда Ганнибалу взяться? Такие, как Ганнибал, раз в тысячу лет рождаются.
– Кстати, – продолжал Андриск, – какая со мной забавная история произошла. Из Альбы Фуцинской бежал старший сын Персея Александр. Меня стражники задержали, за него приняв. А потом я встретил человека, уверявшего, что у меня с этим Александром одно лицо.
Макк помолчал и, внимательно взглянув на юношу, произнес тоном Доссена:
– Бойся живых. Они имеют дурную привычку возвращаться на сцену, когда их не ждут.
– Наверное, ты прав, – согласился Андриск. – С живыми лучше дела не иметь. К тому же братья были похожи друг на друга. Я сам это видел…
Макк вздрогнул.
– А не выкинуть ли тебе все это из головы? Ведь то, что ты замыслил, – не шкуры скоблить!
– Знаю! – проскрипел Андриск голосом Паппа. – Но роли нельзя бросать.
И, повернувшись, произнес про себя: "Филипп, Филипп!"
Свадьба
В дом вбежала Семпрония с цветами в руках. Щеки ее раскраснелись.
Корнелия бросилась навстречу дочери.
– Где ты была? Тебя обыскались!
– Прощалась с девичеством! – ответила Семпрония, направляясь в комнату, из которой доносилось недовольное брюзжание свахи.
– Наконец-то! – воскликнула она, указывая на катедру.
Рабыни ловко сплели из рыжеватых волос Семпронии шесть косичек. Сваха закрепила их сзади шерстяными лентами и металлической палочкой с наконечником в виде копья. Голову невесты покрыли платком огненного цвета и поверх него надели венок, сплетенный из собранных Семпронией цветов. Рабыни зашнуровали тонкие и узкие башмаки телесного цвета.
Пока разглаживали белую тогу из "девичника" – сундука с приданым, – наступил полдень. В атрий входили гости. Со словами молитвы они складывали свои дары у ниши ларов и занимали места на скамьях вдоль стен.
Сваха долго и нудно наставляла девушку, как вести себя во время свадебного обряда. Наконец, обвязав тогу Семпронии ниже груди тонким пояском, она вытолкнула ее в атрий.
Здесь уже были в сборе все участники свадебной процессии. Мальчики-флейтисты натужно извлекали из своих инструментов хриплые звуки. Жрец-гаруспик, босой, в необычном одеянии положил на алтарь внутренности только что заколотой овцы. И сразу же в атрий вступил Публий в сопровождении свиты. Подойдя к невесте, жених взял ее за руку и повел к скамье, покрытой еще влажной шкурой жертвенной овцы. Но как только гаруспик стал обходить алтарь, молодые присоединились к нему и, подхватив чаши, стали кропить жертвенник вином и маслом.
Обойдя алтарь семь раз, новобрачные под возгласы: "Будьте счастливы", – первыми заняли места за свадебным столом. Вскоре к ним присоединились друзья и родственники. Семпрония отвечала на какие-то вопросы, что-то пила и ела. Возглас гаруспика: "Пора!" – смутил ее, и она умолкла.
Лелий торжественно встал и вышел в перистиль.
– Звезда вечерняя! – закричал он срывающимся голосом, и весь дом заполнился воплями: "Звезда вечерняя! Вечерняя звезда!"
Наступил самый ответственный момент свадебной церемонии: похищение невесты. Знатоки старинных обрядов уверяли, что этот обычай появился после кражи первыми римлянами сабинянок. По мнению других, легенда о похищении сабинянок возникла под влиянием древнего свадебного обряда. Спор остался неразрешенным, но сцена похищения разыгрывалась в римских семьях из поколения в поколение.
Семпрония, сорвавшись с места, кинулась в объятия Корнелии. Их окружили подружки с венками на головах и завели прощальную песню:
Зачем уводишь, звезда вечерняя,
Подружку нашу голубоокую.
Едва отзвучала песня, как Публий с друзьями оттолкнули девушек и вырвали невесту из объятий Корнелии. При этом гости начали выкрикивать: "Талассио! Талассио!" Значение этого слова в Риме не понимал никто, кроме этрусских жрецов-гаруспиков. Но они не собирались раскрывать его тайный смысл.
На улице невесту встретили сваха с прялкой и пятеро мальчиков, важно размахивающих свадебными факелами. Один из мальчиков, став впереди невесты, возглавил свадебное шествие, четверо – по бокам, сваха замыкала процессию.
Публий, Корнелия и все родственники и друзья двигались на некотором расстоянии от невесты, стиснутые толпой зрителей. Раздавались шутливые и неприличные возгласы. Личико Семпронии залилось краской. Сваха незаметно шепнула ей:
– Не смущайся! Эти песни угодны богам. Без них будешь бесплодной.
К Публию тем временем подбежало несколько мальчиков, среди них Тиберий и Марк. Они запели звонкими голосами:
Орехов дай, жених!
Зачем тебе они?
Парень ты женатый,
Играть тебе не надо.
Улыбаясь, Публий достал из протянутого ему Полибием мешочка горсть орехов и положил в протянутую ладошку Марка Октавия. Тот перевернул ладонь, и орехи упали на камни мостовой. Все участники процессии остановились и, приложив ладони к ушам, вслушались в стук падающих орехов. Гаруспик, первым отнявший руку, произнес:
– Боги благословляют брак!
На всем пути Полибий швырял в толпу орехи и мелкие монеты. Наконец процессия остановилась перед украшенным цветами домом Публия.
Подбежав к Семпронии, Публий спросил:
– Кто ты и как тебя зовут?
– Где ты, Гай, там и я, твоя Гайя! – отозвалась Семпрония, как должна была ответить каждая римская невеста, как бы ее ни звали.
Публий прошел в вестибул. Семпрония остановилась у дверей и, взяв у свахи кусок волчьего жира, помазала им притолоки. Затем ее подхватили подружки и перенесли через порог. В вестибуле ее взял за руку Полибий и ввел в атрий. Здесь у ниши домашних ларов уже дымился алтарь. Окропив невесту и жениха, сваха подвела новобрачных к высокому, тщательно убранному супружескому ложу. На нем никто не спал и даже не мог к нему прикоснуться, кроме особых дней. Это ложе считалось местом обитания гения, покровителя брака в облике змеи. Опустившись перед ложем на колени, жених и невеста шептали слова молитвы гению.
Вода Оронта
Деметрий еще отдыхал после продолжавшегося до рассвета пира, когда в спальню вступили двое носильщиков с плотно закрытым серебряным пифосом. За ними на цыпочках крался Диодор. Обойдя комнату, он показал, где поставить пифос, и дал знак носильщикам удалиться.
Предосторожности эти были излишни: Деметрий спал сном Диониса, который, если верить острословам, даруется лишь тем, кто воздает должное изобретенному этим богом напитку.
Царедворец раздосадованно махнул рукой и, отойдя от ложа, на котором раскинулся Деметрий, опустился в кресло, окруженное винными амфорами.
"Значит, купцы не обманули", – с горечью подумал Диодор. Более года он не видел своего воспитанника и знал о нем лишь то немногое, что могли ему сообщить сирийские виноторговцы. По их словам, Деметрий все свое время отдает охоте и попойкам. "Наследственная страсть", – подумал Диодор, вспомнив, как он не раз поддерживал еле державшегося на ногах Селевка. А его брат Антиох плясал на пиру голым, не постеснявшись ромейских послов.
Диодор сокрушенно взглянул на Деметрия.
– Я привез тебе добрую весть. Но для успеха нужна трезвая голова.
– А-а-а, – простонал царевич во сне и резко повернулся.
Глаза его были красны, как у иберийского кролика.
– Это ты, Диодор, – наконец проговорил юноша. – Во сне за мной гнался лев.
– Лев снится к короне! – промямлил царедворец.
Деметрий в отчаянии махнул рукой. Но глаза его оживились, когда он увидел пифос.
– Бьюсь об заклад, что это лаодикейское, – произнес он, дотянувшись до сосуда пальцами.
– Вода! – торжественно воскликнул Диодор.
– Да ты спятил, старик! Везти из Сирии воду!
– Но это светлая вода Оронта, священной реки. Ты столько лет жил на чужбине, что забыл вкус воды твоей родины. Ромеи лишили тебя всего. Твоя царственная сестра Лаодика посылает тебе пока только воду, но вскоре, я уверен, ты получишь и землю вместе с короной твоего отца.
– Как это понимать?
– Двумя словами не обойтись! – проговорил Диодор, устраиваясь поудобнее. – Ромеям откуда-то стало известно, что в Сирии имеются военные корабли и боевые слоны, которых запрещено иметь согласно мирному договору с Римом, подписанному твоим дедом Антиохом Великим.
– Откуда-то, – хмыкнул Деметрий, – ты же сам, наверное, и сообщил.
Диодор, словно не поняв намека, продолжал:
– Сенат обязал послов проследить за уничтожением незаконно построенных кораблей, слонов и…
– Знаю! – перебил Деметрий, натягивая хитон. – Послами были отправлены Сульпиций Гал и Гней Октавий.
– Но возвращается один Сульпиций! – в голосе Диодора звучало ликование. – Октавия растерзала чернь в Апамее, когда он пытался уничтожить слонов. Теперь Лисию и Антиоху-мальчику не сдобровать! Возвратится Сульпиций Гал. В сенате начнется разбирательство. И те сенаторы, которые в прошлый раз тебя поддерживали, возьмут верх. Надо бы тебе в сенате вновь о своих правах заявить. Речь я уже написал.
– Опять речь! – выкрикнул Деметрий. – Рим речам не верит. Встретил я тут одного изгнанника, ахейца. Человек он серьезный и деятельный. Пойди с ним потолкуй. Только смотри, ничего лишнего обо мне не наболтай.
Диодор встал и поклонился.
Вести
Исомах был в черном гиматии. По его одежде и выражению лица Полибий понял, что произошло неотвратимое.
– Телекл очень страдал? – спросил Полибий после долгого молчания.
– Угас, как светильник. Без стонов и жалоб.
– Когда умирает друг, уходит часть тебя. Конечно, Исомах, ты сделал все, что мог. Знаешь, я принес тебе весть.
Исомах взволнованно взглянул на Полибия.
– Мне бы только знать, что мой мальчик жив.
– Этого мало: твой Андриск получил свободу.
– Откуда тебе это известно? – воскликнул Исомах.
– Я даже видел твоего Андриска и с ним разговаривал. Но о том, что он Андриск, я узнал позднее, от такого же, как он, вольноотпущенника. Сейчас Андриск разъезжает по Италии. Осенью, вернувшись в Кумы, он сможет тебя найти.
– О боги! Дожить бы до осени!.. – простонал Исомах. – Мой мальчик на свободе. Ты мне принес благую весть, а я тебе – дурную. Но ты еще всего не знаешь. На следующий день после похорон Телекла бежал Александр…
Исомах подошел к стене и поднял прислоненную к ней доску.