Белуччи трясло от возбуждения и внутренней борьбы, но в то же время у него возникли смутные подозрения, что герцог – отнюдь не шпион Ледесмы, а некто иной…
Абигор с удовольствием наблюдал за ним.
– Вы боитесь, что не сможете убить своего друга Гилермо?.. Напрасно, вы уже убивали и не раз. Представьте себе, что Гилермо – ваш заклятый враг и мешает начать новую жизнь…
Абигор улыбнулся. Внезапно Белуччи почувствовал уверенность и спокойствие.
– Я согласен.
– Вот и прекрасно… – Абигор протянул иезуиту увесистый мешочек золота. – Здесь двести золотых дукатов. После того, как мальчишка будет у меня, получите столько же. С такими деньгами вы сможете отправиться в Наварру, Кастилию или Арагон – подальше отсюда.
– Куда я должен доставить ребёнка?..
Абигор задумался, но лишь на мгновение.
– До рассвета ещё пара часов. Я буду ждать вас на дороге, ведущей в Монтелимар.
* * *
Белуччи покинул постоялый двор. Его лица, разгорячённого от смятения и возбуждения, коснулся прохладный ночной ветерок.
Иезуит глубоко вздохнул. В голове его крутилась лишь одна мысль: "Убить Гилермо… Связать мальчишку… Доставить на дорогу, ведущую в Монтелимар…"
Он шёл по направлению к монастырю, не без удовольствия ощущая пристёгнутый к поясу кошель, отягощённый увесистыми дукатами, а, как известно, они ценились гораздо выше ливров, салю и флоринов, имевших хождение во Франции. Да и вообще в последнее время золотая монета Франции заметно потеряла в весе, поэтому двести итальянских полновесных дукатов были настоящим богатством.
Белуччи подошёл к монастырским воротам и, обхватив правой рукой медное кольцо, ударил трижды, затем сделал паузу и ударил ещё два раза. Он прислушался, казалось, что братья-валломброзанцы, охранявшие ворота, спят непробудным сном.
Белуччи снова постучал. За воротами послушались заспанные голоса…
– То наш полуночник вернулся… – проворчал один из монахов, открывая калитку.
Белуччи тотчас юркнул в неё.
Монахов подмывало поинтересоваться: удачно ли прошло ночная отлучка иезуита? Но всё же они удержались от расспросов. Возможно, потому что вид полуночника не располагал к излишним разговорам.
Белуччи проследовал во внутренний двор.
– Небось, прикончил кого-нибудь нынешней ночью… – прошептал один из монахов и перекрестился. – Уж больно у него странный вид… Всем известно, что иезуиты не гнушаются пачкать руки кровью невинных жертв, обвинённых по навету в ереси.
– Да тише ты… – шикнул на него второй монах. – За такие разговоры можно угодить под инквизиционное расследование. Уж тогда точно узнаёшь, как пытают иезуиты и доминиканцы.
Белуччи не слышал разговора братьев-валломброзанцев. Он стоял посреди двора и размышлял: "Надо оседлать лошадь, дабы потом не терять времени… А, если Гилермо закричит и разбудит монахов?.. Что ж, придётся их убить…"
Иезуит вошёл в конюшню, снял с крюка седло и упряжь. Он действовал быстро и ловко, вскоре лошадь была готова к дальней дороге.
Затем он направился в донжон, по винтовой лестнице поднялся на последний этаж и, постучав в келью Бернара, произнёс:
– Гилермо! Открой мне!
Гилермо спал чутко. Он тотчас услышал голос Белуччи и поспешил отворить дверь, решив, – что-то случилось.
Не успела дверь открыться, как Белуччи извлёк из левого рукава камзола стилет, резко оттолкнул дверь плечом и вонзил его в горло Гилермо. Тот захрипел, захлёбываясь кровью, и схватившись руками за пронзённое горло, начал медленно оседать.
Белуччи подхватил его и закрыл за собой дверь. В этот момент проснулся Бернар…
Предатель опустил умирающего Гилермо на пол. Затем молниеносно бросился к мальчику, покуда тот не успел окончательно очнуться ото сна.
– Белуччи… это ты… – прошептал сонный мальчик.
– Я… – подтвердил предатель, сам не зная зачем.
Он схватил мальчика за шею и слегка придушил его. Бертран потерял сознание. Белуччи завернул его в свой плащ, взял на руки и уже собирался спешно покинуть келью. Как вдруг в дверь постучали…
– Белуччи! Гилермо! У вас всё в порядке? – послышался голос монаха, занимавшего соседнюю келью. – Я слышал шум…
Белуччи замер – сердце, казалось, выскочит из груди.
– Да, да… Всё хорошо… Не волнуйся, брат мой. Иди спокойно спать… – подтвердил иезуит, стараясь придать своему голосу безмятежное спокойствие.
За дверью послушались удаляющие шаги и скрип затворяющейся двери.
– Ушёл… – Белуччи облегчённо вздохнул, положил мальчик на кровать и провёл тыльной стороной руки по взмокшему от волнения лбу.
Бернар пошевелил рукой и тихонько застонал. Тогда Белуччи извлёк из ножен кинжал и ловким движением отрезал от тюфяка, набитого свежим сеном, кусок материи. Он разрезал её на три части. Затем он заткнул Бернару рот кляпом, связал руки и ноги на случай, если он снова очнётся.
Белуччи прислушался – в донжоне стояла полная тишина. Тогда он отодвинул задвижку, отворил дверь, взял мальчика на руки и потихоньку вышел из кельи. Спускаться по узкой винтовой лестнице с ношей на руках оказалось не просто. Белуччи едва не оступился – разбуженные шумом монахи непременно бы вышли из своих келий. Вероятно, ему пришлось бы убить всех братьев-валломброзанцев повстречавшихся на пути.
Но ничего подобного не произошло, Белуччи благополучно преодолел винтовую лестницу, покинул донжон и направился к коновязи, где его ожидала оседланная лошадь.
Он закинул связанного, бесчувственного мальчика впереди седла. Затем сел верхом и направился к монастырским воротам, которые добросовестно охраняли братья-валломброзанцы.
В этот момент один из монахов-привратников вышел из сторожки по малой нужде и в предрассветной дымке увидел приближающегося всадника, несомненно, того самого иезуита, который нынешней ночью уже покидал стены монастыря.
Монах также заметил, что на лошади, перед всадником что-то лежит. Смутные подозрения закрались в его душу, он вбежал в сторожку, разбудил своего напарника и на всякий случай прихватил дубинку, единственное оружие, которым дозволялось пользоваться в монастыре валломброзанцев.
– Брат мой! – решительно произнёс монах, демонстративно поигрывая дубинкой, стоя перед опущенной решёткой и всем видом показывая всаднику, что не намерен приводить подъёмный механизм в движение, покуда не получит надлежащих объяснений. – Вы снова решили покинуть монастырь?..
– Да, неотложные дела заставляют меня отправиться в Авиньон, – солгал иезуит, стараясь из последних сил сохранять спокойствие.
– Настоятель не давал нам соответствующих распоряжений. Одно дело вы нынче ночью покинули монастырь в одиночестве, теперь же вы намереваетесь прихватить кого-то с собой. – Монах дубинкой указал на свесившегося с лошади мальчика, завёрнутого в плащ, ибо предрассветные сумерки не могли скрыть видневшихся босых ног и выбившихся из-под плаща волос.
– Я не намерен отчитываться перед вами! – Грубо заявил иезуит. – Отворите ворота!
– Э-э-э, нет! – решительно отказался монах.
Сотоварищ поддержал его:
– Вам придётся спешиться и вернуться в донжон. Уедите утром, после восхода солнца, если таковая необходимость останется…
Белуччи ловким движением извлёк из левого рукава камзола метательный стилет. Он со свистом рассёк воздух и впился в горло монаха, державшего дубинку, как тому казалось, весьма грозное оружие.
Монах издал приглушённый хрип, уронил дубинку и схватился за стилет, словно пытаясь вытащиться его и тем самым предотвратить свою неминуемую смерть.
Второй монах оцепенел от неожиданности и страха…
Белуччи воспользовался его замешательством и извлёк из рукава второй стилет. Через мгновение на земле, перед лошадью, лежали бездыханные тела монахов.
Иезуит спешился, извлёк из мёртвых тел оружие, отёр клинки о рясу одного из монахов и убрал в левый рукав камзола – метательные стилеты ещё ни разу не подводили его. Затем он привёл в движение подъёмный механизм решётки, отворил ворота и беспрепятственно покинул монастырь.
* * *
Белуччи спешно удалялся от Валанса по дороге, ведущей в Монтелимар. Светало…
Наконец, в предрассветной дымке, он замел одинокого всадника, стоявшего на дороге. Белуччи пришпорил лошадь, поспешив ему навстречу, уже предвкушая, как получит обещанную часть золота – ещё двести дукатов.
Неожиданно всадник исчез. Белуччи натянул поводья – лошадь остановилась.
– Что такое?.. – удивился он, оглядевшись, но дорога была пуста. – Уж не привиделось ли мне?
Вдруг раздался пронзительный свист. Из придорожных кустов выскочили несколько человек, вооружённые алебардами, и тотчас окружили всадника.
– Раскошеливайся, если жизнь дорога! – хрипло выкрикнул один из налётчиков, нацелив острие алебарды прямо на грудь иезуита.
Тот же не выказывая страха и, сохраняя невозмутимое спокойствие, извлёк из левого рукава стилет и метнул в нападавшего. Клинок угодил ему прямо в глаз. Грабитель издал дикий крик, неестественно выпучил уцелевший глаз и выпустил алебарду из рук. Второй стилет впился в шею его подельника, стоявшего перед лошадью.
Воспользовавшись моментом, Белуччи рванул поводья и пришпорил лошадь, стремительно удаляясь от места нападения. Но не успел он промчаться и двадцати туазов, как из придорожных кустов появился ещё один разбойник, вооружённый арбалетом, словно знавший, – всадник непременно вырвется из засады, и решивший подстраховать своих подельников.
Он прицелился, нажал на спусковой крючок – металлический болт впился в грудь иезуита, без труда пробив стальной нагрудник.
Белуччи покачнулся в седле, припал к лошадиной шеи, обхватив её руками и, обагряя своей кровью плащ, в который был завёрнут ребёнок.
– Вот и всё… Это расплата за предательство… Господи прости меня… И прими мою душу… – прошептал он.
Стрелявший приблизился к своей жертве, извлёк из ножен кинжал и безжалостно добил всадника, нанося удары под металлический нагрудник прямо в живот. Подхватив лошадь под уздцы и, привязав её к ближайшему дереву, дабы та не убежала, он сбросил окровавленного седока.
Арбалетчик отрывисто рассмеялся.
– От меня ещё никто не уходил. – Он хладнокровно срезал кинжалом напоясный кошель убитого и, взвешивая его на ладони, добавил: – Отличный улов! – Затем развязал кошель и извлёк из него пару монет. – Золотые дукаты. Редкостная удача по нашим временам… Теперь можно зажить в своё удовольствие и жениться на какой-нибудь состоятельной вдовушке. А этим бедолагам, – он имел в виду своих подельников, оставшихся в живых, – дам пару монет. С них станется… Всё равно всё пропьют в ближайшей харчевне, да на непотребных девок потратят.
Арбалетчик спрятал кошель за пазуху и заметил, что на лошади помимо убитого всадника ещё кто-то есть. И это кто-то завёрнут в плащ…
Он от удивления присвистнул.
– Вот те и раз! Так сеньор-то оказывается – похититель! – он ещё раз взглянул на ноги, торчавшие из-под плаща, и добавил: – И по всей видимости ребёнок… Впрочем, это не моё дело… Ещё с детьми не хватало связаться… Завтра кто-нибудь его подберёт… – он стащил завёрнутого в плащ ребёнка и бросил у кусты. – Вот лошадь хороша, и упряжь с седлом не дурны… – продолжал рассуждать арбалетчик. – Можно выручить в Монтелимаре приличные деньги.
Наконец оставшиеся в живых разбойники подошли к своему вожаку. Тот мрачно взглянул на них.
– Дармоеды! Упустили! Если бы не я, он бы уже приближался к предместьям Монтелимара.
Те виновато кивали.
– Ладно, вот вам награда. – Он выдал одному из своих помощников два золотых. Глаза тех сразу же загорелись алчностью. – Лошадь, седло, упряжь, седельную сумку – всё возьмите себе. Продайте и разделите вырученные деньги поровну.
Разбойники оживились.
– Хозяин, а у него – отличный меч, перевязь и сапоги. – Заметил один из них.
Арбалетчик ухмыльнулся.
– Так снимите с убитого всё, что считаете нужным.
Разбойники тотчас начали стаскивать с иезуита одежду.
Как только разбойники, отягощённые богатой добычей, скрылись из вида, из ближайшей оливковой рощицы появился всадник. Странно, что шайка грабителей его не заметила…
Всадник спешился, раздвинул придорожные кусты, куда арбалетчик бросил мальчика, и склонился над ним. Он извлёк из ножен кинжал, и на мгновение замер, словно размышляя: лишить ли ребёнка жизни? Или не стоит – пусть всё идёт своим чередом, как он и задумал.
Таинственный всадник решил сохранить Бернару жизнь – он разрезал кинжалом путы, связывающие руки и ноги мальчика, а затем извлёк из его рта кляп.
– Вот и всё… Завтра в полдень тебя непременно найдут, – произнёс он, подошёл к лошади, сел в седло и умчался прочь.
Глава 5
Повозка, гружённая провиантом, двигалась по дороге, ведущей из Валанса в Монтелимар. Сестра Изабелла, женщина в летах, на редкость рассудительная и решительная, – именно ей настоятельница монастыря босоногих кармелиток в последнее время доверяла закупки продовольствия – собственноручно правила першероном.
Рыжая лошадка неторопливо плелась по дороге, понурив голову, да и сестра Изабелла её отнюдь не торопила, наслаждаясь прекрасным летним утром.
Сестра Беатрисса, которая была намного моложе Изабеллы, сидевшая в повозке, трещала без умолку. Она старалась припомнить все пикантные подробности, услышанные в Валансе, и передать своей наставнице.
– Говорят, в монастыре клариссинок, что в Валансе, нечистый совратил двух монахинь. Несчастные, не в силах сопротивляться, вступили с ним в плотскую связь. Через несколько месяцев они с ужасом узнали, что в тяжести…
Сестра Изабелла на всякий случай перекрестилась.
– А может их обрюхатил вовсе не Сатана… Прости Господи, что поминаю имя его… – монахиня снова перекрестилась.
– А кто же, по-твоему? – искренне удивилась Беатрисса.
– К сожалению, знатные девицы, отданные в святые обители, дабы хранить невинность, обучаться рукоделию и постигать Закон Божий, умудряются блудить. – Наставительно изрекла пожилая монахиня. – Поверь, уж я знаю, о чём говорю…
Беатрисса вздохнула и пожала плечами. Она даже представить себе не могла: как можно вести подобный образ жизни в монастыре? Когда за всем надзирают старшие сёстры, да и сама настоятельница, да продлит Господь её земные дни, была чрезвычайно требовательна к молодым девушкам, не принявшим постриг, потому как они отданы своими знатными семьями на воспитание. Пребывая в монастыре до пятнадцати-шестнадцати лет, знатные воспитанницы покидали его стены, дабы выгодно выйти замуж.
Беатрисса завидовала таким воспитанницам, в святой обители их было немало, ведь монашеская жизнь, весьма однообразная и скучная, для них, в конце концов, закончится. И они обретут свободу… В её понятие замужество и свобода неизменно отождествлялись.
Порой после вечерней службы, когда монахини удались в кельи, дабы посвятить остаток дня благочестивым помыслам и чтению Библии, сестру Беатриссу обуревали весьма грешные мысли. Девушке хотелось оставить опостылевший монастырь, но, увы, идти было некуда, так она – сирота.
Неожиданно першерон зафыркал и остановился…
– Что такое? – удивилась сестра Изабелла и слегка стегнула лошадку кнутом. – Н-н-о-о!!! – скомандовала она, но першерон упорно не желал идти вперёд.
Монахиня слезла с повозки и осмотрелась.
В придорожных кустах она заметила голую ногу, затем руку… Монахиня осенила себя крестным знамением.
– Беатрис, – тоном, не терпящим возражений, произнесла она. – Иди сюда…
Молодая монахиня также вылезла из повозки и подошла к старшей сестре.
– Смотри… Там в кустах… Видишь? – указала жестом сестра Изабелла.
Беатрисса всмотрелась…
– О, боже!!! – в отчаяние воскликнула она. – Неужто мертвец?!
– Возможно. – Холодно отчеканила Изабелла, ещё раз перекрестилась и решительно направилась к кустам. – Наш долг помочь этому человеку, если он ещё жив. А, если нет, значит сообщить прево.
Сестра Изабелла подошла к кустам и раздвинула их…
– Что там?.. – объятая страхом, поинтересовалась молодая монахиня.
– Мужчина… Убит… Рана в груди… Упокой Господь его душу… Даже одежду не побрезговали взять… Лежит в одном исподнем… – сказала она и уже хотела вернуться к повозке, как услышала детский плач.
Монахиня позвала:
– Кто там?.. Не бойся меня… Выходи… Я не причиню тебе вреда…
Раздалось шуршание веток. И, когда они раздвинулись, монахини увидели мальчика лет семи, облачённого в грязную ночную сорочку. Волосы его, прекрасного каштанового цвета были всклокочены, из них торчали сухие травинки; лицо заплакано. Он невольно протянул руки к пожилой монахине и едва слышно произнёс:
– Сударыня… помогите… – и тут же упал без сил.
Монахини бросились к ребёнку.
– Бедняжка! Ах, бедняжка… – причитала сестра Беатрисса. – Неверное, он был с убитым… Возможно, мальчик его сын.