Часть третья
Возвращение Мерлина
Глава 8
Игрейна говорит со мной о любви. Здесь, в Динневраке, весна, и солнце заливает монастырь золотистым светом, ласкает своим еще слабым теплом. На южных склонах беспечно пасутся ягнята, хотя еще вчера волк загрыз троих и оставил на траве длинный кровавый след. У ворот в ожидании подачки собираются попрошайки, и, когда Игрейна идет ко мне в гости, они тянут к ней покрытые язвами руки. Один из нищих украл у налетевших на падаль воронов остатки кишащего червями скелета ягненка и с жадностью обгладывал обрывки шкуры, не обращая внимания на проходившую мимо Игрейну.
Была ли Гвиневера по-настоящему красивой, спрашивает она меня. Нет, говорю я, но многие женщины променяли бы свою красоту на один пламенный взгляд Гвиневеры. Игрейна, конечно, тут же пожелала знать, красива ли она сама, и я горячо уверил ее в этом, но она посетовала, что зеркала у них дома старые, потертые и как следует разглядеть себя в них трудно.
- Как было бы чудесно видеть себя такой, какая ты есть на самом деле, - сказала она.
- Бог видит нас такими, - ответил я, - и только Он. Она, наморщив лоб, внимательно посмотрела на меня.
- Ненавижу, когда ты говоришь со мной таким проповедническим тоном, Дерфель. Тебе это не подходит. Но если Гвиневера не была красавицей, почему же Артур так в нее влюбился?
- Любят не только красивых, - наставительно произнес я.
- Разве я это говорила? - раздраженно перебила Игрейна. - Но ты сказал, что Гвиневера околдовала Артура в первое же мгновение, и если не красотой, то чем же?
- Всем своим существом, - туманно ответил я. - Его кровь вскипела и задымилась.
Игрейне это понравилось. Она улыбнулась.
- Значит, она все же была красивой?
- Гвиневера бросила ему вызов, - объяснил я, - и он решил, что не будет мужчиной, если не сумеет пленить ее. А может, боги просто морочили нас? - Я пожал плечами, не в состоянии найти причину. - Но дело не в красоте, - добавил я, - Гвиневера была больше чем просто красавица. Женщин, подобных ей, я никогда не видел.
- Включая и меня? - ревниво воскликнула моя королева.
- Увы, - тихо сказал я, - мои глаза с годами стали плохо видеть.
Она засмеялась моей ловкой увертке.
- А Гвиневера любила Артура? - допытывалась Игрейна.
- Она любила его устремленность, - сказал я. - Она любила его власть над Думнонией. Но она любила его и таким, каким он впервые явился перед ней. Он был в своих сверкающих доспехах, великий Артур, блестящий, неподражаемый военачальник, пред кем трепетали и меча которого боялись во всей Британии и Арморике.
Королева играла кистями пояса своего белого платья. Некоторое время она молчала.
- Как ты думаешь, я превратила кровь Брохваэля в дым? - вдруг спросила она.
- Превращаешь еженощно, - сказал я.
- О Дерфель, - вздохнула она, соскользнула с подоконника и подошла к двери, откуда можно было обозреть весь наш короткий коридор. - А ты когда-нибудь любил так? - неожиданно спросила она.
- Да, - признался я.
- Кто она? - мгновенно обернулась Игрейна.
- Не важно, - уклончиво ответил я.
- Нет, важно! Я требую! Это была Нимуэ?
- Нет, это не была Нимуэ, - твердо сказал я. - С Нимуэ было по-другому. Я любил ее, но не сходил с ума от желания. Я просто считал ее... - Я умолк, подыскивая подходящее слово. - Восхитительной, - смущенно проговорил я, пряча глаза, чтобы Игрейна не увидела моих слез.
Она немного подождала.
- И кого же ты любил? Линет?
- Нет! Нет!
- Тогда кого? - упорствовала она.
- Со временем появится и эта история, - сказал я. - Если доживу.
- Конечно доживешь! Мы пришлем тебе хорошей еды из Кара.
- Еды, которую мой лорд Сэнсам отберет. - Я не желал, чтобы ее добрые усилия пропадали даром. - Отберет как пищу, не подобающую простому брату.
- Тогда поехали жить в Кар! - пылко воскликнула она. - Пожалуйста!
Я улыбнулся.
- С радостью бы, леди, но, увы, я поклялся остаться тут.
- Бедный Дерфель.
Она вернулась к окну и принялась наблюдать, как копает в саду брат Маэльгвин. Вместе с ним был оставшийся в живых послушник, брат Тудвал. Второй послушник умер от лихорадки в конце зимы. Тудвал пока еще здравствовал и делил келью со святым. Святой хотел, чтобы мальчик научил его буквам, желая, вероятно, выяснить, на самом ли деле я перевожу Евангелие на язык саксов. Но парнишка, по-моему, был не очень смышлен и годился скорее для копания земли, чем для чтения. Пришло, кажется, время заиметь в Динневраке несколько настоящих ученых. Эта хилая весна снова оживила наши обычные споры о дне Пасхи, и мира у нас не будет, пока эти споры не разрешатся.
- Сэнсам на самом деле поженил Артура и Гвиневеру? - перебила мои мрачные мысли Игрейна.
- Да, - сказал я.
- И произошло это не в настоящей большой церкви, с песнопениями, трубными звуками и дождем золотых украшений?
- Это случилось на поляне у ручья, - сказал я, - при лягушачьем кваканье и под сыплющимися за бобровой плотиной золотыми ивовыми сережками.
- А нас поженили в пиршественном зале, - усмехнулась Игрейна, - и дым до слез разъедал мне глаза. - Она пожала плечами. - И какую же историю ты придумал в оправдание?
Я покачал головой.
- Никакой.
- А на провозглашении Мордреда королем, - она пристально посмотрела на меня, - меч не воткнули, а всего лишь положили на камень? Ты уверен?
- Он просто лежал на нем. Клянусь, - я перекрестился, - клянусь кровью Христа, моя леди.
Она пожала плечами.
- Дафидд ап Груффуд переведет твою историю так, как я пожелаю, а мне хочется, чтобы меч был воткнут в камень. Мне нравится, что ты по-доброму описываешь Кунегласа.
- Он и вправду был хорошим человеком, - сказал я, помня, что Кунеглас - дед мужа Игрейны.
- А Кайнвин и на самом деле была красивой? - продолжала выспрашивать Игрейна.
Я кивнул.
- На самом деле. У нее были голубые глаза.
- Голубые глаза! - Игрейна поморщилась. Она наверняка подумала о том, что голубоглазыми чаще всего бывают саксы. - А что сталось с брошью, которую она дала тебе?
- Не помню, - соврал я.
Брошь преспокойно лежала в моей келье, надежно спрятанная от соглядатаев Сэнсама. Святой, кого Господь безусловно превознес над всеми людьми, живущими и умершими, не позволяет нам владеть даже малыми сокровищами. Все наши вещи должны быть сданы ему на хранение. Это правило незыблемо, и я сдал Сэнсаму все, включая и Хьюэлбейн. Но, да простит меня Бог, брошь Кайнвин я оставил у себя. С годами золото стерлось до гладкости, и все же, когда я по ночам вытаскиваю брошь из тайника и разглядываю ее при лунном свете, в еле заметных линиях узора мне видится лицо Кайнвин. Иногда я дерзаю дотронуться до нее губами. Каким же стал я глупым стариком! Возможно, я позже отдам брошь Игрейне, потому что, знаю, она это оценит, но пока эта капля золота для меня как царапинка солнечного света в холодном сером сумраке. Конечно, когда Игрейна прочтет эти мои слова, она узнает, что брошь не пропала, но, коли моя королева так же добра, как я думаю о ней, она позволит мне сохранить это невинное напоминание о давней греховной жизни.
- Мне не нравится Гвиневера, - сказала Игрейна.
- Значит, мне не удалось убедить тебя, - вздохнул я.
- По твоим словам, она рисуется жесткой и злобной женщиной, - сказала Игрейна.
Некоторое время я молчал, прислушиваясь к блеянию овец за окном.
- Она могла быть по-настоящему доброй, - медленно проговорил я. - Умела печального развеселить, несчастного сделать счастливым. Но у нее было отвращение ко всему привычному, обычному. В ее мире как бы не существовало калек, некрасивых или скучных вещей. Она страстно желала исключить из своей жизни все, что причиняло ей неудобства. В мире Артура, наоборот, находилось место и для уродливых, и для бедных. Он всем хотел помочь.
- И мечтал весь мир превратить в Камелот, - мягко улыбнулась Игрейна.
- Мы называли этот мир просто Думнонией, - жестко произнес я.
- Ты пытаешься все лишить красок, принизить, Дерфель! - резко сказала Игрейна, хотя по-настоящему она никогда на меня не сердилась. - Я представляю Камелот сказочной страной, воспетой поэтами: изумрудная трава, высокие башни, нарядные дамы и благородные воины, усыпающие их следы цветами. Я хочу менестрелей и смеха! Разве не могло быть такого?
- Что-то я не припомню усыпанных цветами тропинок, - усмехнулся я. - Твердо помню окровавленных воинов, выживших в смертельных схватках. Одни хромали, другие ползли, вопя от боли, третьи валялись в пыли с распоротыми животами.
- Прекрати! - вскричала Игрейна. - Почему же тогда барды называют это место легендарным Камелотом?
- Потому что поэты всегда были глупцами, - сказал я, - иначе разве стали бы они поэтами?
- Нет, Дерфель! Все же было в Камелоте что-то необычное. Расскажи мне об этом, - потребовала Игрейна.
- Необычным это место было потому, - ответил я, - что Артур дал той земле справедливость.
Игрейна нахмурилась.
- И это все?
- Это, дитя мое, - сказал я, - намного больше того, о чем мечтали многие правители, не говоря уж о том, что они сумели сделать.
Она передернула плечами, отбрасывая эту неприятную ей тему, словно плащ.
- А Гвиневера была умной? - спросила она.
- Очень, - сказал я.
Она поигрывала крестом, который носила на шее.
- Расскажи мне о Ланселоте.
- Погоди.
- Когда прибыл Мерлин? - забрасывала меня вопросами Игрейна.
- Вскоре.
- Ты боишься святого Сэнсама?
- На попечении святого наши бессмертные души. Он делает то, что должен делать.
- Но он и вправду упал на колени и молил о мученической смерти, перед тем как согласился обвенчать Артура с Гвиневерой?
- Да.
Я не смог сдержать улыбки при этом воспоминании. Игрейна засмеялась.
- Я попрошу Брохваэля сделать Мышиного Короля настоящим мучеником, - вдруг сказала она. - Тогда ты, Дерфель, станешь настоятелем Динневрака. Тебе хочется этого, брат Дерфель?
- Я бы не хотел, чтобы мое повествование привело к раздорам. Мир и понимание, вот к чему я стремлюсь, - насупился я.
- А дальше, что же было дальше? - теребила меня Игрейна.
Потом была Арморика. Заморская страна. Красивый Инис Требс, король Бан, Ланселот, Галахад и Мерлин. Бог мой, что это были за люди, какие времена, какие битвы и какое разочарование! И все это случилось в Арморике.
* * *
Позже, гораздо позже, оглядываясь назад, мы называли те времена дурными, но редко возвращались в разговорах к тем давним дням. Артур терпеть не мог, чтобы ему напоминал и о том отрезке его жизни, когда бешеная страсть к Гвиневере повергла Думнонию в хаос. Его помолвка с Кайнвин была похожа на брошь, скрепляющую сплетенное из паутины платье. Стоило убрать брошь, как все это хрупкое одеяние расползалось. Артур обвинял во всем себя и не любил говорить о тех ужасных годах.
Тевдрик поначалу отказывался воевать на той или другой стороне. Он обвинял Артура в нарушении мира и потому позволил Горфиддиду и Гундлеусу провести свои военные отряды в Думнонию через Гвент. Саксы напирали с востока, ирландцы совершали набеги от берегов Западного моря, и, будто мало нам было этих врагов, восстал принц Кадви из Иски. Тевдрик пытался не вмешиваться, но, когда саксы Эллы подступили к его границам, думнонийцы оказались единственными друзьями, которых он мог призвать на помощь. И в конце концов он тоже был втянут в войну на стороне Артура, но к тому времени копьеносцы Повиса и Силурии уже успели воспользоваться дорогами его страны и заняли высокие холмы к северу от Инис Видрина, а когда Тевдрик стал союзником Думнонии, они захватили и Глевум.
За эти годы я возмужал и уже потерял счет убитым мною и воинским кольцам, которые я выковал из их мечей. Я получил прозвище Кадарн, что означает "крепкий". Дерфель Кадарн, неудержимый в битве с разящим, как молния, мечом. Артур предлагал мне даже стать одним из его всадников, но я предпочитал твердо стоять на земле и оставался копьеносцем. Я внимательно наблюдал за Артуром и начал понимать, почему он слыл таким великим воином. Главным в нем была вовсе не храбрость, хотя в смелости ему не откажешь, но непревзойденное умение перехитрить врага. Наши армии были ужасно неуклюжими, медленными на марше и неповоротливыми при всяком изменении маршрута. Но Артур сбил небольшой отряд настоящих мужчин, которые научились быстро двигаться и легко перестраиваться. Эти воины, одни пешие, другие конные, вдруг возникали в тылу вражеских армий и нападали, когда их ждали меньше всего. Мы любили атаковать на рассвете, когда противник еще не успевал опомниться после сна или ночной попойки. Особенно нам нравилось одурачивать врага, делая вид, что отступаем, а потом ударить по незащищенному флангу. Спустя год, когда нам удалось в конце концов вытеснить армии Горфиддида и Гундлеуса из Глевума и северной части Думнонии, Артур сделал меня капитаном, и теперь уже я сам раздавал захваченное золото своим сподвижникам. А через два года мне предложили совершить обряд посвящения в воинское братство. Но пришло это предложение от Лигессака, командира охраны Норвенны, того самого предателя. Он заговорил со мной о братстве в храме Митры, где жизнь его была под защитой алтаря, и посулил мне богатство, если я, как и он, стану служить Гундлеусу. Я отказался. Благодарение Господу, я всегда оставался верен Артуру.
Верным был и Саграмор. И его предложение начать служение Митре я принял. Митра - бог, которого римляне принесли на своих знаменах в Британию, и он прижился в наших краях. Митра был богом-покровителем воинов и потому на мистерии, празднества в его честь, женщин не пускали. Мое посвящение происходило поздней зимой, когда у солдат наступает свободная пора. Все должно было свершиться среди холмов. А до этого Саграмор повел меня в ущелье, такое глубокое, что даже в разгар дня лучи солнца сюда не проникали, а под ногами хрустела схваченная утренним инеем трава. Мы остановились у входа в пещеру, где Саграмор велел мне оставить оружие и раздеться донага. Я стоял, дрожа, пока нумидиец завязывал мне глаза плотным лоскутом и наставлял беспрекословно подчиняться каждому приказу, ибо, стоит хоть раз ослушаться или заговорить, меня тут же отправят назад, к выходу из пещеры, и отошлют отсюда.
Посвящение - это испытание выдержки. Чтобы выжить в любой переделке, воин должен помнить только одно: подчинение приказу. Сражение - это тоже испытание выдержки. Страх, словно туман, застит твой разум, но выдержка, как прочная нить, выводит из этого хаоса смерти. Впоследствии я и сам посвящал многих мужчин служению Митре и хорошо узнал и усвоил все тонкости, но тогда, столкнувшись с этим впервые, понятия не имел, что меня ожидает. Как только я вошел в пещеру, Саграмор, а может, и кто-то другой принялся вертеть меня на месте, да с такой силой и так быстро, что голова у меня пошла кругом. Не дав опомниться, мне приказали идти вперед. Я задыхался от дыма, но продолжал вслепую спускаться по наклонному каменному полу пещеры. Чей-то голос приказал мне остановиться, и тут же другой рявкнул в ухо, велев повернуться, третий потребовал опуститься на колени. Мне сунули в рот что-то отвратительное, в нос ударил гадкий гнилостный запах, вызвавший позыв тошноты. "Ешь!" - резко произнес первый голос. Я готов был уже выплюнуть отвратную жвачку, когда понял, что это сушеная рыба. Мне дали выпить какую-то вонючую жидкость, от которой голова вдруг стала легкой, будто опустела. Вероятно, это был сок дурмана, смешанный с мандрагорой или порошком мухомора, потому что, хоть глаза мои и были завязаны, перед взором поплыли яркие видения чудовищ с узкими крыльями, терзавших мое тело острыми клювами. Языки пламени лизали мою воспаленную кожу, сжигая волосы на ногах и груди. Мне снова было приказано двигаться вперед, потом остановиться, я услышал, как швыряют в костер поленья, и почувствовал хлынувшую в лицо волну невыносимого жара. Огонь ревел, языки пламени, казалось, обдирали пузырящуюся кожу, а голос приказывал идти вперед, в огонь, и я подчинился. Мои ноги погрузились в ледяную воду, а мне почудилось, что я окунулся в чан с расплавленным металлом. Я вскрикнул.
Острие меча коснулось моей мужской плоти, а мне было вновь приказано двигаться вперед. Только я сделал первый шаг, как холодящий душу клинок пропал. Все это, конечно, было бы не так страшно, если бы не питье из одурманивающих трав и грибов, отравившее разум. Продолжая идти по невидимому мною извилистому и чреватому неожиданными опасностями пути, я попал в наполненную дымом и гулким эхом комнату. Меня подвели к камню высотой со стол и вложили в правую руку нож, а левую прижали к чьему-то обнаженному животу.
- Под рукой у тебя ребенок, жалкая жаба, - зловеще произнес голос, а чужая рука двигала мою с зажатым в ней ножом выше и выше, пока лезвие не уткнулось в нежное, пульсирующее горло. - Невинный ребенок, который никому не причинил вреда, - продолжал голос, - ребенок, не имеющий ничего, кроме жизни. И ты убьешь его! Бей!
Ребенок громко закричал, когда я погрузил в его тельце нож. Теплая кровь густой струей полилась по моему запястью. Живот под моей левой рукой сжался в беззвучном спазме и опал. Огонь ревел в моих ушах, дым забивал ноздри.
Меня заставили встать на колени и выпить теплую тошнотворную жидкость, которая била струей в горло, горячей болью наполняла желудок. Только после того, как был опустошен рог со свежей кровью, сняли с моих глаз повязку, и я увидел, что убил новорожденного ягненка с гладко выбритым брюхом. Меня окружали и друзья и враги, отовсюду сыпались поздравления с тем, что я вступил во служение воинскому богу, стал членом тайного общества, распространившегося не только по римскому миру, но и за его пределами, общества мужчин, которые в сражениях выказали себя не просто солдатами, но настоящими воинами. Принять посвящение богу Митре считалось великой честью. Теперь я, как и любой служитель тайного культа, мог воспрепятствовать своим словом принятию в общество нового человека. Некоторые высокие военачальники, командовавшие армиями, так никогда и не были избраны, а другие никогда не поднимались выше простой солдатской шеренги, но были почитаемыми членами общества.
Теперь, когда испытание закончилось и я стал одним из избранных, мне принесли мою одежду и оружие и поведали тайный пароль, по которому можно было узнать своих сотоварищей даже в суматохе битвы. Если я обнаруживал, что столкнулся в бою с таким же посвященным богу Митре, то должен был убить его быстро, не причиняя долгих страданий, а если такой человек становился моим пленником, я обязан был относиться к нему с должным почтением. Наконец ритуал был окончен, и мы перешли во вторую пещеру, освещенную дымными факелами и пламенем большого костра, на котором жарилась туша быка. Встретила меня шеренга воинов, воздавших высокие почести вновь принятому брату. Ради Дерфеля Кадарна в эту остуженную зимним холодом пещеру явились самые могущественные особы. Рядом стояли Агрикола Гвентский и оба его врага из Силурии - Лигессак и копьеносец по имени Насиенс, бывший в то время высоким защитником Гундлеуса. Здесь присутствовали дюжина воинов Артура, несколько моих людей и даже епископ Бедвин, советник Артура, странно выглядевший в покрытых ржавыми пятнами нагрудных латах, опоясанный мечом и в воинском плаще.