В VIII веке семь португальских и испанских епископов, спасаясь бегством от мавров, полностью захвативших Иберийский полуостров, пустились в плавание вместе со своими близкими, и каждый из них выстроил свой город на богатом острове, который они нашли после бесцельных скитаний по океану. И так стоял этот остров в течение шести веков или более, и никто не знал о его существовании. Жители Антилии хотели сохранить свою тайну, и поэтому, когда к их берегам приставал какой-нибудь корабль, они брали в плен экипаж, задерживая его навсегда в этой приятной и сладостной неволе, чтобы весть об их острове не дошла до Европы.
Этим объяснялось, отчего столько мореплавателей отправилось в океан на поиски новых земель и ни один из них не вернулся.
Одному португальскому судну все же удалось уйти, простояв всего несколько часов у таинственного острова. Юнги успели сойти на берег, чтобы сделать замазку для починки очага, и, вернувшись в Лиссабон, они обнаружили, что эта замазка состоит почти сплошь из золотых зерен.
Некоторые моряки, путая этот остров с другим, о котором много говорили люди ученые, называли его еще и Сипанго. Один из наиболее прославленных в графстве Ньебла моряков, шкипер Мартин Алонсо Пинсон, живший по соседству с Палосом, не раз говорил о Сипанго и о своей готовности отправиться в один прекрасный день на поиски этой страны чудес.
Но неотложные обязанности владельца и капитана корабля не позволяли ему осуществить это желание, и ему приходилось с году на год откладывать свое смелое путешествие.
Иные участники этих бесед у старого Перо Васкеса рассказывали о том, что случилось пятнадцать лет назад с неким одноглазым шкипером, жителем соседнего поселка Уэльвы, постоянно ходившим в плавание между Канарскими островами и Англией. И они еще раз повторяли историю приключений Алонсо Санчеса: как застигла его буря но время одного такого плавания и угнала на запад; как ОН пристал к большому острову, где запасся водой и дровами, и направился оттуда в Европу; как один за другим стали гибнуть матросы его экипажа; как он высадился на острове Мадейра или на соседнем, Порту-Санту; как он умер, не выдержав всех этих испытаний, но успел сообщить о своем открытии приютившему его семейству.
Кое-кто из людей, приходивших в монастырь побеседовать с чужеземцем, припоминал, что Колон как будто Жил когда-то в Порту-Санту и на других португальских островах. Может быть, именно он и получил все сведения от умирающего шкипера или от кого-нибудь из семьи Пеллестреллу. Этим они и объясняли ту уверенность, с которой этот человек говорил о существовании других островов вблизи Канарских, являющихся как бы передовым постом азиатского материка.
На этих сборищах говорилось также и о жителях португальских и испанских островов в океане и о необычайных явлениях, которые нередко происходят там. Обитатели Азорских островов после сильных бурь подбирали гигантские стволы бамбука, внутри которых от узла до узла хватило бы места для нескольких асумбре вина. Приносили волны также и стволы других деревьев из чужих краев. Говорили даже, что как-то раз море выбросило на песок два трупа, которые не походили ни на белых, ни на негров.
Некоторые моряки, бывавшие на Канарских островах, постоянно видели в одной и той же точке горизонта неподвижное облако, по всей вероятности - остров, и жалели, что не располагают каравеллой, чтобы отправиться на его розыски.
Когда брал слово Перо Васкес де ла Фронтера, наступала особая тишина. Он опять рассказывал о своем плавании на португальском судне, которое открыло западный путь в океане. Так называемое Травяное море - современное Саргассово - затрудняло путешествие. Матросов пугали эти гигантские луга посреди океана. Не таятся ли под этими плавучими травами скалы, едва покрытые водой, о которые вот-вот разобьется корабль? И капитан, вняв этим спасениям, повернул назад, боясь оказаться узником этого подводного леса.
Васкес никогда не высказывал никаких сомнений относительно существования дальних земель. Он сокрушался, что не он был капитаном того португальского судна. Он-то хотел продолжать путь, невзирая на зеленую преграду, И заканчивал он всегда свой рассказ такими словами:
- Тот, кто снова явится туда, должен будет без страха врезаться в эти травы носом своего корабля. Они раздвинутся, и он свободно сможет продолжать свой путь. Два моряка из Палоса, ходившие севернее Англии и застигнутые как-то бурей, видели на западе землю, и кто-то сообщил им, что это берега Татарии, иначе говоря - обширной империи Великого Хана, той самой, которую теперь собирался искать этот чужеземец, приятель монахов.
И среди всех этих разговоров при свете звезд неизменно раздавалось в конце концов имя сеньора Мартина Алонсо.
Он был самым богатым и влиятельным из Пинсонов; семейство это по своей многочисленности походило скорее на племя и жило в Палосе и Могере. Сейчас Мартин Алонсо был в отсутствии. Он повез андалусские вина в порт Остию, чтобы продать их в Риме. Многие ждали его ращения и спорили о том, каково будет его мнение по поводу иностранца, который взбудоражил город грамотами их высочеств и снаряжением судов.
Фернандо Куэвас старался разузнать, чем же так примечателен этот моряк.
- Это самый великий, самый отважный человек из всех, кто когда-либо родился в нашем краю, - сказал ему один из собравшихся. - Никто не пользуется таким влиянием в морском деле, как он. К тому же, он всегда имеет в своем распоряжении собственное судно, а порою еще два-три наемных, и, кроме того, у него множество весьма влиятельных родственников и столько же друзей.
Шли дни, и дон Кристобаль, несмотря на грамоты их высочеств и поддержку королевских чиновников, все еще не решался "поставить стол" в Палосе. "Поставить стол" - означало объявить запись в экипаж корабля. Для этого, по существовавшему обычаю, на площади перед церковью ставили стол, на котором лежала большая куча денег, предназначенных для немедленной расплаты с теми, кто запишется в тетрадь с корабельным списком. Колон боялся позора, который ему предстояло пережить, когда моряки Палоса, Могера и Уэльвы будут смеяться и глядеть на стол, стоя в стороне и не подходя к нему.
На всем побережье графства Ньебла, в этой стране замечательных моряков, он встретил до сих пор только четырех человек, готовых сопровождать его, и то благодаря королевскому указу, обещавшему помилование всем судившимся или осужденным, если они запишутся в экипаж.
Один матрос, живший вблизи Палоса, по имени Бартоломе Торрес, поссорился с городским проповедником Хуаном Мартином, человеком крутого нрава, и заколол его. Дрались они один на один и совершенно честно, и все же суд приговорил его к смерти на виселице, оттого что покойный состоял на службе у городских властей.
Возмущенные приговором и не желая оставлять в беде товарища, с которым они вместе столько раз шли навстречу смертельной опасности в морских просторах, другие три моряка - Альфонсо Клавихо, Хуан де Могер и Перо Искьердо, добрые сердца и буйные головы, взяли приступом городскую тюрьму и освободили Бартоломе Торреса. За это нападение они также были приговорены к смерти, и все четверо бежали из Палоса, чтобы спастись от виселицы, и скрывались в окрестностях, поддерживаемые тайной помощью земляков.
Эти четыре моряка и были единственными, предложившими свои услуги Колону; они решились вернуться в Палос под защитой королевского указа о помиловании.
Фернандо Куэвас все больше сомневался в том, что его хозяину удастся совершить свое пресловутое путешествие. Будущему адмиралу моря Океана предстояло, очевидно, оставаться на суше вместе с двумя своими слугами.
Глава II
В которой дон Кристобаль решается наконец "поставить стол" благодаря Пинсону-старшему и получает от него полмиллиона мараведи, и в которой будущее путешествие, поддержанное королевской четой, превращается в предприятие общественное и народное.
Колон припоминал, что он несколько раз уже беседовал с Мартином Алонсо в комнате настоятеля монастыря Рабида.
Пока он дожидался в монастыре ответа королевы на письмо, отправленное в Санта Фе отцом Хуаном Пересом, моряк из Палоса, приглашенный монахом, беседовал с ним о море и его тайнах.
Фантазер, считавший всегда, что он окружен людьми, стоящими ниже его, которыми он имеет право распорядиться по-своему, понял с первых же слов, что имеет дело с человеком такого же склада, как он сам, рожденным для власти, для опасных предприятий, требующих большой душевной твердости.
Он был учтив в обращении, приветлив с нижестоящими, остроумен и восторжен, как все андалусцы, приятен в разговоре благодаря мягкому произношению, свойственному всем его землякам, и звал сеньором каждого, кто был старше его по возрасту, хотя бы это был простой матрос.
Этот человек был, возможно, самым популярным во всем графстве Ньебла благодаря его успехам мореплавателя в мирное время и подвигам, совершенным им во время войны с Португалией, когда он снарядил свое судно и предоставил его к услугам испанской королевской четы. В течение всей этой войны он был корсаром и совершал набеги на соседние португальские берега и суда, укрывавшиеся в их портах.
Но он был не только человеком действия; помимо славы моряка, он обладал еще и крупным состоянием, которое приобрел, снаряжая свои и чужие суда. Когда начали распространяться идеи так называемого Возрождения, он, подобно многим людям своего времени, стал жадно стремиться проникнуть в тайны природы. По своей внутренней сущности Мартин Алонсо был очень сходен с Колоном: его занимали географические загадки, все, что таилось за пределами океанской пустыни. Но, занимая более высокое общественное положение, чем иностранец, и будучи связан делами с целым семейством моряков, которые во всем с ним советовались, он никогда не мог найти нужного времени, чтобы удовлетворить свою любознательность искателя.
К этому времени ему было около пятидесяти лет; он был женат на донье Марии Альварес, от которой имел пятерых детей. Он был главой семьи, носившей имя Пинсон, - имя, которое, возможно, было когда-то прозванием птицы, а со временем превратилось в фамилию. Семейство это делилось на две ветви: первую, к которой он и принадлежал, состоявшую из трех братьев - его самого с детьми, Франсиско Мартина Пинсона и Висенте Яньеса Пинсона, и вторую, возглавляемую его двоюродным братом Диэго Мартином Пинсоном, по кличке Старик, также имевшим жену и многочисленных сыновей-моряков. Кроме того, Мартин Алонсо находился в родстве со всеми знаменитыми семьями моряков, жившими в портах реки Тинто и реки Одиэль. Он занимался торговлей, плавая в Гвинею и на Канарские острова, и посещал различные порты западной части Средиземного моря, до берегов Италии и Сицилии.
В последнее время этот, худощавый человек с низким голосом, бронзовым лицом и глазами то веселыми, то задумчивыми был, казалось, одержим одной упорной мыслью. Он говорил о друге, который у него был в Риме, человеке, которого он считал чрезвычайно влиятельным, поскольку тот был приближенным папы Иннокентия VII и ведал его библиотекой.
Это был один из многих испанцев, обосновавшихся в Риме со времен папы Каликста III, знаменитого Альфонсо Борджа, первого римского папы родом из Испании. После смерти Альфонсо его племянник, кардинал Родриго де Борджа, который тоже потом занимал папский престол под именем Александра VI, сохранил свое влияние в Ватикане и роздал бесчисленным испанцам самые выгодные должности, сделав их прелатами, папскими офицерами, солдатами папской гвардии, юристами и ходатаями по делам перед папским престолом.
Пинсон часто обменивался письмами с этим другом, которого считал очень могущественным, и советовался с ним по различным вопросам, занимавшим его как моряка. Человек глубоко религиозный, как все его современники, он считал ватиканского библиотекаря бездонным кладезем учености. Ведь самые великие тайны человеческого познания, несомненно, хранилась в библиотеке святейшего отца. Отправляясь на своей каравелле в плавание по Средиземному морю, которое должно было закончиться в римском порту Остии, Пинсон сообщил друзьям о том, какую новость он собирается оттуда привезти. Его знаменитый римский друг обещал показать ему карту, хранящуюся в Ватикане, на которую был нанесен - как и на многие другие карты того времени - большой остров, расположенный за Канарским архипелагом, носящий название Антилии, или острова Семи Городов, но на этой карте названный Сипанго, согласно указаниям Марко Поло и многих других.
Мартина Алонсо уже несколько лет занимали таинственные острова Атлантического океана, о которых столько говорили соседи-португальцы, и он, по-видимому, решился немедленно совершить это путешествие. Как только его друг, римский космограф, покажет ему "многие и великие писания", которые находятся в его ведении и в которых говорится о землях еще не открытых, он вернется в свой город и снарядит одно или два судна, чтобы сделать это открытие.
Колон узнал обо всем этом из разговоров с местными моряками. Настоятель Рабиды тоже много раз выслушивал планы Мартина Алонсо. Все это заставляло фантазера мечтать о скорейшем возвращении прославленного палосского шкипера и о союзе с ним, во избежание соперничества.
Легенда, сложившаяся после смерти Колона, в течение трех веков изображала нам его гением, возвышавшимся над современниками, подобно одинокой горе среди пустыни; но этот романтический и неверный образ как нельзя более расходился с действительностью. Из него делали сверхъестественное существо, владевшее тайной, известной ему одному, вплоть до того, что, умри он, - ни один человек не совершил бы того, что удалось совершить ему.
Но в действительности Колон вовсе не чувствовал себя единственным среди общего невежества и тупости; ему, напротив, приходилось немало волноваться и спешить, чтобы другие не опередили его в открытии тайны, которая уже не была тайной ни для кого из любознательных моряков. Он боялся, как бы его не обогнали португальцы, которые уже совершали тайные походы по значительной части Атлантического океана. Он боялся еще более непосредственной опасности - как бы этот андалусский мореплаватель и судовладелец, всегда опирающийся в своих предприятиях на лучших моряков графства Ньебла, не пустился один на поиски этого острова Сипанго, который так занимал его последние месяцы.
Если Мартин Алонсо откажется сговориться с ним, ему грозила опасность остаться в устье реки Тинто со всеми своими королевскими грамотами и своим будущим титулом адмирала из-за невозможности "поставить стол" и набрать экипаж для двух снаряженных каравелл, без всякой поддержки, если не считать настоятеля бедного монастыря, в то время как Мартин Алонсо сможет отправиться в путь без него в любой час, как только он решится наконец немедленно перейти к действию.
Однажды утром распространилось известие, что каравелла Пинсона только что бросила якорь в маленькой гавани Палоса, и на следующий день ее капитан, шкипер и владелец явился в Рабиду, к отцу Хуану Пересу.
Снова начались географические беседы, все в том же зале настоятеля. Его выбеленные стены украшали картины религиозного содержания, перья африканских птиц, привезенные местными мореплавателями, побывавшими в Гвинее, разные виды перламутра, крупные раковины с переливчатым блеском, приобретенные на Канарских островах, где ими пользовались как деньгами при торговле или обмене с негритянскими царьками. Но самым примечательным в этой скромной комнате, из окон которой видны были и сливающиеся друг с другом Тинто и Одиэль и остров Сальтес, был деревянный потолок, сходный по форме с опрокинутой лодкой; это сходство довершалось несколькими нижними балками, которые тянулись от одной стены к другой, словно скамьи этой лодки, поставленной килем вверх.
Мартин Алонсо рассказывал о своих разговорах с приближенным папы и описывал любопытнейшие рукописи и карты, которые тот показывал ему в папской библиотеке. Он привез срисованную им карту, на которой было отмечено точное расположение Сипанго - менее чем в тысяче лиг к западу от Канарских островов. Эти сведения совпадали с теми, на которые загадочно намекал Колон, скрывая их сущность как тайну, которую у него могли похитить.
Пинсон, выслушав своего римского Друга, больше не колебался. Он отправится в путь по океану на поиски Сипанго, как не раз отправлялись португальские капитаны, искавшие иные земли. Из патриотического тщеславия он пренебрежительно относился к этому легендарному острову - Антилии, или острову Семи Городов, о котором вот уже почти целое столетие говорили португальские моряки. Он пустится на поиски Сипанго. Так он решил в библиотеке Ватикана, после того как услышал высказывания людей, бесспорно сведущих в науках.
Благодаря доброжелательным стараниям настоятеля между этими двумя искателями новых земель установилось некоторое внутреннее согласие. Колон, отлично умевший владеть собой, держался по отношению к андалусскому шкиперу уступчиво, скромно, даже, пожалуй, смиренно. Почему бы им не отправиться вместе? Там, в Сипанго и еще дальше, в богатой провинции Манги, самой богатой во всем Катае, хватит сокровищ на них обоих. Он, Колон, вложит в это предприятие грамоты, полученные им при дворе, свое соглашение с королевской четой; корабли, находящиеся в его распоряжении, станут подобны судам военного флота. Вклад Мартина Алонсо, помимо большого опыта в кораблевождении, - это его славное имя, которому земляки будут повиноваться, а также состояние, которым он располагает, и суда его друзей.
Монах оставил их наедине друг с другом, чтобы они более откровенно поговорили о своих делах. Никто не мог их услышать. Несомненно, чужеземец насторожился, и его сложный и противоречивый характер притаился в эти часы деловых переговоров. Это уж не был мечтатель, охваченный потусторонним восторгом. Они говорили как два судовладельца, которые готовятся к путешествию, хотя и опасному, но сулящему неслыханные барыши.
Колон давал щедрые обещания с любезностью генуэзского купца или, если он не был генуэзцем, с улыбкой еврея, непобедимого в делах, пылкого на словах, но в то же время уклончивого, когда эти слова надо закрепить на бумаге.
Второй же, человек цельных чувств и весьма доверчивый, поддавался увлечению, не раздумывая о том, что, несмотря на серьезность сделки, все сказанное остается висеть в воздухе, без какого бы то ни было письменного подтверждения.
- Сеньор Мартин Алонсо, - сказал ему дон Кристобаль, как бы подводя итог всей беседе и пожимая ему руку, - для таких людей, как мы с вами, достаточно слова чести. Отправимся же в путь, и если все окончится благополучно и бог поможет нам открыть новую землю, я клянусь королевской короной, что отдам вам, как доброму брату, половину доходов, почестей и прибылей, которые можно будет из иге извлечь.
На следующий день по портам - Палосу, Могеру и Уэльве - разнесся слух об этом соглашении. Моряки, собираясь кучками у вытащенных на берег судов, обсуждали эту новость.