Послы показали индейцам корицу, перец и другие пряности, которыми их снабдил адмирал, и индейцы сообщили им знаками, что всего этого в их стране сколько угодно, но только не здесь, а дальше, к юго-востоку. Это было все то же вечное заявление, которое испанцы постоянно слышали от индейцев, когда они показывали им золото, жемчуг или образцы пряностей. У всех всего было вдоволь, но только неизменно несколько дальше.
Убедившись в том, что, кроме этого, они тут ничего не узнают, послы порешили пуститься в обратный путь, и многие жители селения - до пятисот мужчин и женщин - попросили у них разрешения отправиться вместе с ними, ибо они были уверены, что попадут таким образом прямо на небо. Один из кациков, однако, не допустил этого, и только он сам, его сын и его друг проводили белых к морю.
Адмирал принял прибывших с ними индейцев у себя на флагманском корабле, еще находившемся на суше, с большим радушием, и, решив по их внешнему виду, что они лица значительные, вознамерился задержать их в качестве пленников, чтобы впоследствии отвезти к королевской чете. Но с наступлением вечера трое индейцев стали проявлять признаки беспокойства, словно они догадались о намерениях Колона, и так как корабль его все еще находился на суше, задержать их оказалось делом невыполнимым. Они утверждали, что вернутся на рассвете, но адмирал так и не видел их больше.
Еврей Торрес возвратил латинское послание, предназначавшееся для Великого Хана. Оно могло еще пригодиться в какой-нибудь другой гавани. Оба посла не обнаружили ничего особенно примечательного, разве что множество деревьев и трав с благоухающими цветами. Они видели также многочисленных птиц, и притом совсем непохожих на встречающихся в Испании. "Они видели куропаток и соловьев, распевавших средь бела дня, а также диких гусей", которых в этой стране было великое множество. "Четвероногих тварей они вовсе не видели, если не считать местных собак, которые никогда не лают. И они видели такое же просо или кукурузу, как и на других полях, и большое количество хлопка, уже в виде пряжи; его было столько, что, по их подсчетам, они обнаружили только в одном селении до четырех тысяч квинталов его".
После этой неудачи адмирал больше не сомневался в необходимости возобновить плавание по направлению к тем землям, на которые постоянно указывали туземцы, когда им задавали вопрос, где же у них добывают жемчуг и золото. Ему предстояло идти к Бабеке, или Бойо, ибо туземцы называли обоими этими именами остров, таивший бесчисленные сокровища. Называли они его и Кариба, говоря, будто живущие на нем люди обвешаны золотом и жемчужинами и носят их не только на лице, но также на ногах и на руках.
Колону казалось, что в недоступном его пониманию лепете опрашиваемых индейцев он уловил, будто на этом острове ему обязательно встретятся большие корабли и компании богатых купцов. Существовали в тех землях и так называемые карибы - циклопы, у которых только один глаз, и люди с песьими головами. Эти подробности не могли особенно поразить адмирала, ибо он был знаком г описанием путешествия Мандевиля. Становились реальностью странные и загадочные явления, с которыми сталкивался во время своего пребывания на крайнем востоке Азии этот наделенный богатейшим воображением путешественник.
Не обнаружив на Кубе, которую он назвал Хуаною, в честь наследного испанского принца Хуана, ни золота, ни драгоценных пряностей, Колон попытался утешить себя, превознося ее плодородие. Индейцы плохо обрабатывали землю и все же получали превосходный урожай растем ний, дающих им пищу, - тут были ньяме, или, иначе, бататы,"которые имеют вкус каштанов, а также много бобов и фасоли, не похожих на наши", и, сверх того, хлопок в таком неимоверном количестве, что адмирал стал подумывать о массовом его разведении не для того, чтобы вывозить в Испанию, а чтобы продавать купцам Великого Хана, которые, несомненно, станут скупать его. Таким путем и к нему, Колону, перейдет кое-что из сокровищ "Царя царей".
Тут было в изобилии и алоэ, но, как говорили, это маслянистое дерево "не сулило хороших доходов"; гораздо больше интересовала его камедь, которую греки называли мастикой: ее можно было с большой выгодой сбывать в Испании. Она встречалась повсюду в лесах, но ее "нужно собирать в свое время; я приказал надрезать многие из производящих ее деревьев, чтобы выяснить, не выступит ли на них эта смола, и велел отвезти ее с собою в Испанию. Но я обнаружил, что теперь ей еще не время, ибо это надо делать на исходе зимы, когда деревья покрываются первым цветом, а сейчас у них плоды уже почти зрелые".
Доставленные послами цилиндрические предметы из сухих листьев, которые туземцы держали в руках тлеющими, как головешки, и дымом которых затягивались, не привлекли к себе внимания адмирала, ибо не представляли, по его мнению, никакой ценности. Сухая трава - именовавшаяся у туземцев словом "табак", казалась ему сущей безделицей, представляющей интерес лишь для этих детски простодушных людей. Ему и в голову не приходило, что в будущем этот табак станет одним из величайших богатств вновь открытых земель и целого мира.
Корабли были спущены на воду, и Колон назначил отплытие на четверг 11 ноября.
- Во имя господа, - сказал он, - надо плыть на юго-восток, чтобы искать золото и пряности и открывать земли.
И флотилия направилась вдоль берегов Кубы, или Хуаны, на поиски богатых городов Великого Хана.
По пути им попалось каноэ с шестью молодыми людьми; пятерых из них, поднявшихся на адмиральский корабль, Колон велел задержать, чтобы взять с собою в Испанию.
У него было уже достаточное число мужчин; теперь ему хотелось добыть такое же количество женщин, ибо он полагал, что благодаря этому индейцы будут чувствовать себя значительно лучше и легче усвоят испанский язык. И он вспомнил, что португальцы в те времена, когда обследовали Гвинею, вывозили в Португалию множество негров, чтобы те, выучившись португальскому языку, по возвращении в родные места восхваляли бы все виденное ими в заморской земле. Но из этого португальцы не извлекли никакой выгоды. Дело в том, что вначале они ловили только одних мужчин, считая, что их легче перевозить, чем женщин; а это повело к тому, что, возвратившись на родину, пленники немедленно исчезали, не оказав никаких услуг, поскольку у них, очевидно, сохранялись дурные воспоминания о долгих месяцах воздержания и одиночества.
Адмирал отправил отряд матросов к замеченным им на берегу хижинам, и, как записал в тот день у себя в тетради, "они доставили ему шесть голов женщин, не то девочек, не то взрослых, а также троих детей".
Колон вел счет индианкам "по головам", как это принято у пастухов при подсчете их стад. В ту же ночь "к кораблю подплыл на плоту муж одной из захваченных женщин и отец этих троих детей, одного мальчика и двух девочек, и сказал, что он просит позволения остаться вместе с ними; он мне очень понравился, и теперь они успокоились и довольны, так как все они, кажется, родственники; а человеку этому лет сорок пять".
Становилось холодно, и по этой причине Колон счел неразумным держать курс на север. А между тем, пойди он на север, он в два дня мог бы достигнуть Флориды. Мысли его, однако, были всецело поглощены юго-востоком и загадочным островом, называвшимся не то Бабеке, не то Бойо.
На берегу каждой бухты, в которой у них бывали якорные стоянки, и на расположенных поблизости островах адмирал ставил большие деревянные кресты. Пока корабли стояли на якоре, с них спускали лодки со всякою рыболовною снастью, и в спокойные воды забрасывались большие сети; в те же часы корабельные слуги и юнги усердно ныряли, чтобы осмотреть лежавшие на дне раковины. Они охотились за жемчужницами, то есть "устрицами, - как записал в своем дневнике адмирал, - в которых родятся жемчужины; они находили множество таких раковин, но без жемчуга, и я приписываю это тому, что для жемчуга время еще не наступило, так как я думаю, что его пора - это май и июнь".
Моряками, наряду с множеством других рыб, была поймана также рыбина, казавшаяся "настоящей свиньей; повсюду ее покрывала жесткая чешуя, и незащищенными у нее оставались лишь глаза и хвост, да еще внизу на брюхе отверстие, через которое она извергала свои испражнения". Всех редкостных животных, извлеченных из моря и пойманных на суше, испанцы засаливали, чтобы сохранить их до возвращения в Испанию и показать королевской чете.
Им встретились, кроме не умеющих лаять собак, еще кое-какие небольшие четвероногие, которые были при случае лакомым блюдом индейцев, по своей нерадивости довольствовавшихся растительной пищей. Одни из этик зверьков назывались гути; как по виду, так и по размерам они походили на крыс; другие, кори, были вроде маленьких кроликов с очаровательно расцвеченной шкуркой. Колон не хотел возвращаться к острову Исабеле, хоть и был поблизости от него, из опасения, как бы не убежали взятые им на Гуанаани индейцы, которых он собирался доставить в Испанию. Благоразумнее было плыть к Бойо, или, что то же самое, к Бабеке. Адмирал начал уже ощущать соседство этих богатых золотом стран. Дул встречный ветер, на море было волнение, и, тем не менее, день ото дня холод чувствовался все меньше и меньше. Несмотря на близость зимы, становилось теплее. А Колон, подобно многим своим современникам, был убежден, что зной и золото - неразлучные спутники и что залежи его всего изобильнее в жарком поясе.
В среду 23 ноября три корабля отдалились от берегов Хуаны и взяли курс на остров Бойо, или Бабеке, все еще считавшиеся одной и той же землей. Лишь несколькими неделями позже, после открытия острова Гаити, окрещенного Колоном Эспаньолою, он стал делать различие между Бойо и Бабеке. Под Бойо стали понимать Эспаньолу, или Гаити, а прославленный остров Бабеке, который, как золотая и вечно ускользающая мечта, всегда оставался где-то вдали, адмирал отождествил с островом, который впоследствии был назван Ямайкою.
Три корабля плыли в обычном порядке. "Пиита", наиболее быстроходная и лучше других управляемая, шла впереди, на значительном расстоянии от двух остальных каравелл, используя свою быстроходность, чтобы отклоняться то в ту, то в другую сторону, без риска быть обогнанной другими судами, и расширять таким образом радиус своих наблюдений.
К вечеру третьих суток этого плавания значительно похолодало, да и море изрядно разбушевалось, и адмирал внезапно решил повернуть назад и возвратиться к пункту отправления, отложив путешествие к острову Бойо, или, иначе, Бабеке, до установления более благоприятной погоды. Он немедленно приступил к исполнению своего внезапно возникшего замысла, повернул корабль и велел поднять на мачтах сигнальные фонари, оповещавшие о предпринимаемой им перемене курса.
"Нинья", не обладавшая быстроходностью "Пинты" и по этой причине шедшая всегда рядом с "Санта Марией", повторила маневр флагманского корабля и последовала за адмиралом, пустившимся в обратное плавание. Что касается "Пинты", ушедшей вперед на шестнадцать миль, то на ней не видели сигнальных огней "Санта Марии" и продолжали плыть в надвигавшейся темноте, не давая себе отчета в том, что они все больше и больше удаляются от остальных кораблей флотилии и теряют их из виду. Истинным виновником случившегося был Колон, так как, решив неожиданно повернуть обратно, он сделал это безо всякого предупреждения, не выпалив из пушек и ограничившись выставлением сигнальных огней, то есть самым несовершенным и ненадежным средством оповещения, ибо в те времена корабли освещались тусклыми фонарями, в которых горели сальные свечи и которые были поэтому видны лишь на очень незначительном расстоянии, причем весьма часто стекла в них заменялись тонкими роговыми пластинками.
И так как Колон был от природы весьма подозрителен, склонен перелагать на других ответственность за собственные ошибки, предаваться мудрствованиям по поводу всякого не пришедшегося ему по вкусу поступка, видеть всегда и везде измены и козни, то совершенно естественно, что и в данном случае он не преминул усмотреть опасный, направленный против него заговор, найдя в нем объяснен ние досадной помехе, порожденной его собственным легкомыслием. На протяжении нескольких недель перед этим он безо всякого стеснения выказывал перед всеми свою откровенную неприязнь к Алонсо Пинсону; и сейчас он вообразил, что Пинсон, вознамерившись отомстить ему, покинул флотилию и направился прямо в Испанию, с тем чтобы там, представ перед королевской четой, доложить ей о сделанных испанцами открытиях новых земель и присвоить себе дары за сообщение добрых вестей, полагав-; шиеся по праву самому адмиралу.
Что между Пинсонами не было никакого сговора, это вне всяких сомнений, поскольку капитан "Ниньи", родной брат Мартина Алонсо, остался с Колоном, разделив с ним общую участь. Но Колон, подобно всем людям, наделенным богатым воображением и легко становящимся его жертвой, хватался за первое пришедшее ему в голову подозрение и считал его, наперекор здравому смыслу, доказанным.
Лишь под влиянием неудержимой жажды богатства он был вынужден все же отказаться от этого вздорного предположения и склонился к другой мысли - что Maртин Алонсо покинул его, стремясь первым прибыть на Бабеке и запастись там золотом. Он сообщает об этих своих подозрениях в корабельном дневнике, где утверждает, что каравелла "Пинта" отделилась от двух других кораблей не по причине дурной погоды, но умышленно и своевольно, и добавляет, словно для того, чтобы оправдать неприязнь, которую он последние недели питал к Мартину Алонсо: "Он много чего еще сделал и много чего сказал".
Эти слова по прошествии многих лет были использованы внебрачным сыном знаменитого мореплавателя, доном Фернандо Колоном, написавшим биографию своего прославленного отца, а также другими панегиристами адмирала, стремившимися изобразить его чуть ли не святым и пожелавшими превратить эту простую случайность плавания в лишнее доказательство невзгод и преследований, выпавших на долю великого человека. Все они забыли, однако, о том, что Колон и Пинсон были компаньонами, располагавшими одинаковыми правами на будущие доходы от этого путешествия, хотя Пинсон вложил в него гораздо больше, чем Колон, и что если последний являлся адмиралом, то все же истинным организатором этой флотилии был именно Мартин Алонсо. Этот незначительный эпизод они изобразили изменой, нисколько не отличающейся от той, какую совершил бы нынешний командир броненосца, не выполнивший приказания своего адмирала, переданного ему по беспроволочному телеграфу, и вместо того, чтобы повернуть вспять, как остальная эскадра, отделившийся от нее из нежелания повиноваться начальству. Пинсон был испанцем, а все почитатели адмирала на протяжении трех с лишним веков писали с неизменно предвзятою неприязнью к Испании, полагая, что они возвеличивают своего кумира, рисуя его гонимым той нацией, которая в действительности дала ему все, чего он желал, и притом вопреки практическому расчету, уступая благородному романтическому порыву, на что не могли решиться другие страны. И эта оплошность Колона при командовании флотилией целые четыре столетия использовалась его фанатически настроенными поклонниками исключительно для того, чтобы всячески поносить его компаньона и защитника в палосском порту, приклеивая ему ярлыки неблагодарного, дезертира, труса, завистника и еще многие другие, столь же недостойные и незаслуженные.
Неутомимый золотоискатель без дальних околичностей нашел объяснение эпизоду, который он истолковал как бегство. Не имея возможности разместить на "Санта Марии" всех задержанных им индейцев, адмирал держал некоторых из них на "Нинье" и "Пинте". И теперь он вспомнил о единственном индейце, находившемся на каравелле Мартина Алонсо. Этот индеец, по мнению Колона, несомненно пообещал Мартину Алонсо предоставить ему на Бабеке большое количество золота, так как он будто бы знал места, где его можно найти, - и вот Пинсон, побуждаемый алчностью, поплыл дальше.
Впрочем, для всякого, кто способен беспристрастно оценить факты, кто не склонен всюду видеть лишь высосанные из пальца преследования и свободен от чванства, не терпящего вокруг себя ни одного независимого характера, поведение андалусского моряка объясняется значительно проще. Пинсон, следуя приказаниям, полученным им при отплытии с Кубы, продолжал держать курс на Бабеке, горы которого уже виднелись на горизонте.
И уж, конечно, ему не могло прийти в голову, что Колона, без действительных оснований к этому, внезапно осенит мысль о возвращении, ибо для такого моряка, как Пинсон, противный ветер и беспокойное море не являлись сколько-нибудь серьезной помехой. Ведь Колон мог распорядиться на этот счет и несколькими часами раньше, когда корабли, согласно установленному порядку, сблизились для проведения совещания, что всегда делалось на рассвете и на закате; мог он, наконец, предупредить Пинсона и пушечными выстрелами, являвшимися единственным верным способом оповещения в вечерней мгле ушедшего так далеко корабля.
Увидев утром, что он остался один, Пинсон ограничился выполнением полученных им приказаний, а именно - достиг Бабеке, или, что то же, Бойо, отыскал ближайшую якорную стоянку, обследовал вновь открытую землю и разослал индейцев по всему побережью, велев им оповестить адмирала о местопребывании "Пинты", если они где-нибудь встретят его. Когда же, по истечении нескольких недель, ему стало известно, что туземцы видели другие корабли белых, он поспешно отправился на их розыски и, найдя адмирала, разъяснил ему все то, что произошло: что их разъединение было случайным и что он не мог поступить иначе, чем поступил.
Поскольку Колон подозревал своего компаньона в столь злонамеренных действиях и поскольку он, при мысли о грудах золота, которые тот, быть может, выменивал сейчас, мучился завистливой жадностью, было бы совершенно естественно, если бы, выждав в бухте на Кубе, когда переменится ветер и на море уляжется волнение, он возобновил свое плавание к Бабеке. Вместо этого он провел целых тринадцать дней, занимаясь обследованием ближайшего побережья, где не нашел ничего полезного для себя и лишь предавался поэтическим восторгам при виде все новых и новых роскошных рощ, полных цветов и распевающих птиц, столь прелестных, "что хотелось бы навсегда тут остаться и что не хватило бы и тысячи языков, чтобы поведать об этом".
Он находил эти земли столь прекрасными, что, выражаясь его словами, были моменты, когда ему казалось, будто "им овладели какие-то чары".
Эти противоречия в поведении, это отсутствие логики в действиях не раз обнаруживались в жизни Колона, несмотря на то, что при других обстоятельствах он руководствовался внушениями практического и прозаического ума. Ему хотелось повидать возможно больше земель, и он не возобновлял своего путешествия на Бабеке, ссылаясь на якобы неблагоприятные ветры. Но ведь при тех же или еще худших ветрах Пинсон не прекратил плавания и, достигнув Бабеке, отстаивался теперь на якоре где-нибудь у его берегов. И это, было еще одним подтверждением того известного всему составу флотилии факта, что Мартин Алонсо как моряк был несравненно выше, чем адмирал, который со временем стал опытным мореплавателем, но в своем первом путешествии за океан то и дело проявлял робость, колебания и неосведомленность, свойственные любителю, а не знатоку своего дела.