Лошадь шарахнулась от уголька, треснувшего в костре. Дюбретон смирил её и продолжил:
– Я пришёл вернуть вам крохотную частичку моего долга, крохотную, но, как я надеюсь, вам она придётся по душе.
Он повернулся и скомандовал драгунам. Те разъехались. Сержант Больше? был слишком огромен, чтобы чувствовать себя уютно в седле. Правую кисть сержанта обвивали сивые лохмы, лохмы Обадии Хейксвелла.
Шарп улыбнулся французскому полковнику:
– Спасибо, сэр!
Обадия Хейксвелл выглядел убого и понуро. Не помогал даже краденый полковничий мундир. Больше? кивнул, приветствуя Шарпа, стряхнул с руки седые космы и толчком сапога послал желторожего вперёд.
Настал миг торжества Шарпа. Миг, которого стрелок ждал девятнадцать лет. Девятнадцать лет лютой неутолимой ненависти. И вот враг в его власти! Обадия Хейксвелл. Жёлтая образина трясётся на неестественно длинной шее, голубые буркалы стреляют по сторонам в поисках лазейки для бегства. Шарп медленно шагнул к нему, и глазки дёрнулись в его сторону, потому что тишину нарушил скрежет лезвия, извлекаемого из ножен.
Шарп зло ухмыльнулся:
– Рядовой Хейксвелл. Ты уже не сержант, знаешь об этом?
Седая башка дёрнулась, глазки моргнули.
– Смирно!
Десятилетия солдатчины крепко въелись в Хейксвелла: его уродливое тело машинально приняло стойку, руки сами легли по швам. В ту же секунду, поймав отблеск садящегося солнца, длинный палаш взметнулся к его горлу. Шарп держал клинок в вытянутой руке, остриём касаясь адамова яблока разжалованного сержанта. Тишина.
Напряжение, исходящее от двух мужчин, ощутили все, кто находился во дворе. Фузилёры, стрелки забыли о своих делах, замерли, глядя на странную пару.
Оцепенение не тронуло лишь Фартингдейла. Сэр Огастес выбежал вперёд. Его взгляд приковал палаш. Полковнику уже мерещилась кровь, хлещущая на брусчатку.
– Что вы удумали, Шарп?
Шарп отчеканил, не сводя холодного взора с Хейксвелла:
– Думаю заживо содрать с ублюдка шкуру, сэр.
Фартингдейл смотрел на Шарпа. Свет заходящего солнца подчёркивал шрам на лице стрелка, лице жёстком, непреклонном и пугающем до дрожи в коленях. Ледяной, расчетливой смертью веяло от этого лица, и полковника проняло. Оробев, он некоторое время не мог вымолвить ни слова, а, когда решился протестовать, голос был дрожащим и звучал жалко даже для его собственных ушей:
– Его же будут судить, Шарп… Его не надо убивать…
– Я не сказал, что убью его. Я обдеру его заживо. Слыхал, Обадия? Я не убью тебя.
Шарп заговорил громче:
– Перед вами человек, которого нельзя убить! Вы слышали о нём, и вот он здесь! Обадия Хейксвелл! И скоро вы станете свидетелями чуда! Человек, которого нельзя убить, сдохнет! Но не здесь и не сейчас. Чудо свершит расстрельная команда!
Неуклюжее лезвие не двигалось. Французские драгуны переглянулись. Чтобы легко обходиться с увесистым палашом, требовалось длительно упражнять правую руку в позиции, подобной той, в которой стоял Шарп. Кавалеристов впечатлила сила человека, держащего тяжёлый клинок на вытянутой руке столь долго и столь неподвижно.
Хейксвелл кашлянул. Смерть опять обошла его стороной. Он покосился на Фартингдейла:
– Разрешите обратиться, сэр.
Фартингдейл кивнул. Обадия сморщил харю в ухмылке. Узкое зеркало клинка отбрасывало на его жёлтую образину блики пламени костра и последних лучей светила.
– Всем сердцем желаю правосудия, сэр. Трибунала, то есть, сэр. Вы, сэр, сразу видать, джентльмен, сэр. Самый, что ни на есть, сэр.
Он был донельзя подобострастен. А сэр Огастес был донельзя польщён. Наконец, нашёлся кто-то, кто понимает, как следует обращаться к представителю высшего сословия:
– Я обещаю вам скорый и справедливый суд.
– Спасибо, сэр, да. Спасибо.
Хейксвелл дёрнулся к Фартингдейлу, но остриё палаша всё ещё щекотало ему кадык.
– Мистер Шарп! Отведите его к остальным военнопленным.
Фартингдейл, полагавший, что перехватил инициативу, вновь обрёл обычную для него спесь.
– А как же, сэр. А как же? – Шарп сверлил Хейксвелла взглядом, – Что за форма на тебе, рядовой?
– Форма, сэр? – с деланным удивлением Обадия осмотрел свой мундир, – Ах, эта? Я нашёл её, сэр, нашёл, ей-богу!
– Ты что, полковник?
– Нет, сэр, нет! – Хейксвелл косился на Фартингдейла, пытаясь обаять его щербатой улыбкой, – Меня заставили надеть её, сэр. Силой заставили, сэр. После того, как вынудили к ним присоединиться, сэр!
– Ты запятнал свою форму мерзкими преступлениями. Ты недостоин носить её, ведь так?
– Так, сэр! Да-да, сэр. Как вам угодно, сэр.
– Угодно, Обадия, угодно. – Мстительная усмешка растянула губы Шарпа, – Скидывай её.
Дюбретон, смеясь, перевёл последние реплики Хейксвелла и Шарпа товарищам. Те встретили перевод смешками и придвинулись к передним лукам сёдел.
– Сэр! – Хейксвелл воззвал к Фартингдейлу, но кончик палаша больно впился в горло.
– Раздевайся, ублюдок!
– Шарп!
– Раздевайся, кому сказал! Ну же!
Быстрое движение лезвия. Вспоротая кожа вокруг кадыка набухла и прорвалась кровавой капелью. Грузный детина развязал офицерский кушак, сбросил ремни. Пустые ножны звякнули о брусчатку. Комом упал красный мундир.
– Брюки и обувь, рядовой.
Фартингдейл возмутился:
– Шарп! Леди Фартингдейл смотрит! Прекратите!
Взгляд Хейксвелла устремился к балкону, откуда за происходящим наблюдала Жозефина. Шарп холодно отрезал:
– Если леди Фартингдейл не нравится, она может уйти с балкона, сэр. Этот человек позорит свою форму, свою родину, свой полк. В данный момент я могу спасти от поругания только одно из перечисленного. Раздевайся!
Хейксвелл сел на землю, снял сапоги; встал, спустил штаны и отшвырнул их ногой. Его била мелкая дрожь. Тонкая длинная рубаха, застёгнутая от шеи до колен, не спасала от холода. Солнце скрылось за западной стеной.
– Раздевайся, ну!
– Шарп!
Шарп ненавидел Хейксвелла, его жёлтую нездоровую кожу, грязные сосульки волос, рожу, простреливаемую судорогами. Ублюдок пытался убить его дочь, изнасиловать его жену. Ублюдок выпорол когда-то Шарпа так, что рёбра на спине голо светились сквозь лохмотья рваной плоти. Ублюдок убил Роберта Ноулза. Бог свидетель, как Шарпу хотелось прикончить ублюдка здесь и сейчас, но когда-то стрелок поклялся, что отдаст его в руки правосудия. Расстрельный взвод оборвёт жизнь человека, которого нельзя убить, и Шарп отпишет родителям Роберта Ноулза, что убийца их сына получил по заслугам.
Хейксвелл посмотрел на Жозефину, на Шарпа и попятился от кончика палаша. Сержант Больше? лягнул его в загривок, бросив обратно к Шарпу. Обадия проблеял, умоляюще глядя на Фартингдейла:
– Сэр?
Палаш вновь пришёл в движение. Вверх, вниз, крест-накрест! Разрезанная рубаха окрасилась кровью.
– Раздевайся!
Брызнули пуговицы. Хейксвелл, скуля, ободрал с себя исподнее. Притворство облетело с него вместе с тряпками, и его злоба была так же неприкрыта и омерзительна, как и его нагота.
Шарп подцепил концом палаша обрывок рубахи, обтёр лезвие и вернул его в ножны.
– Лейтенант Прайс!
– Да, сэр.
– Связать рядового Хейксвелла и отвести в донжон.
– Есть, сэр.
Напряжение во дворе спало. Четыре стрелка, те самые, которых Обадия перед штурмом Бадахоса пытался навсегда лишить их зелёных курток, уволокли бывшего сержанта прочь.
Дюбретон подобрал поводья:
– Зря вы его не прикончили.
– То-то, что зря, сэр.
– С другой стороны, мы же не расстреляли Потофе. Хорошенько присматривайте за ним, пока он парится, готовя вам пиршество.
– Будьте уверены, глядим в оба, сэр.
– Надеюсь, надеюсь. У французских поваров, майор Шарп, есть свои секреты. Впрочем, у кого их нет?
Он лукаво подмигнул Шарпу, указал глазами на конюшню и, попрощавшись жестом с Фартингдейлом, повернул скакуна:
– Au revoir!
Французы умчались. Шарп, холодея, взглянул на конюшню. Шестеро зевак в артиллерийской форме сгрудились в дверях. Сил ругаться не было, и Шарп просто приказал сержанту переписать их имена. Дай Бог, чтобы предположения французского полковника не пошли дальше наличия у британцев нескольких пушек.
Подходил к концу полный событий день Рождества Христова в замке имени Его матери.
Глава 16
Голоса немцев, поющих рождественские хоралы, затихали по мере того, как британская кавалькада приближалась к деревне. Восемь офицеров и Жозефина.
Пламя факелов, освещавших единственную улочку Адрадоса, окружали белые шары тумана. Сэр Огастес, настроенный весьма игриво (возможно, из-за Жозефины, пленительной, как никогда), даже изволил пошутить с Шарпом:
– Вполне вероятно, французы сервируют вам лягушачьи лапки. Шарп.
– Только ради этого и еду, сэр.
Подмораживало. С севера небо покрывали тучи. Лишь на юге светилась узкая полоска звёзд. Погодка завтра будет не ахти. Хоть бы не снег. Перспектива тащиться по снегу через перевал с возами Джилиленда и дезертирами не вызывала у Шарпа восторга.
Дюбретон ждал гостей у входа в таверну. Здание было великовато для деревенской харчевни. В мирное время здесь останавливались на ночлег торговцы, путешествующие через Сьерру, дабы избежать пошлин, собираемых на южной дороге. Война расстроила торговлю, но гостиница по-прежнему сулила уют и тепло. Над дверями висел триколор, озаряемый парой факелов. Безоружные рядовые приняли у англичан лошадей. Докуку представить Дюбретону их спутников Фартингдейл переложил на плечи Шарпа. Четыре капитана, считая Брукера и Кросса, лейтенант фузилёров и Гарри Прайс.
Дюбретон любезно препроводил Жозефину в комнату, где прихорашивались остальные дамы. Шарп слышал оживлённые восклицания, которыми они встретили вчерашнюю компаньонку по несчастью.
Большой зал освещало множество свечей. Столы были сдвинуты вместе и покрыты белой скатертью, на котором блестело серебро столь нелюбимых Хэгменом вилок. Целый батальон бутылок украшал буфет. В очаге жарко пылал огонь.
Шарп отдал шинель французу-вестовому, другой солдат внёс огромную парующую чашу. Дюбретон наполнил бокалы горячим пуншем. Десяток французских офицеров разглядывал врагов с любопытством, но без малейшей враждебности. Дюбретон выждал, пока денщик оделит пуншем всех присутствующих, и провозгласил:
– Желаю вам, джентльмены, счастливого Рождества!
С кухни доносились запахи, от которых голова шла кругом.
Фартингдейл поднял бокал:
– За достойных противников!
Он повторил тост по-французски.
Среди французов были пехотинцы, уланы, драгуны. Внимание Шарпа привлёк офицер, на тёмно-синей форме которого отсутствовали какие бы то ни было знаки различия. Изрытое оспой лицо, очки на цепочке. В глазах, маленьких и тёмных, как и сам их обладатель, не наблюдалось и тени дружелюбия его соотечественников.
После нескольких тостов офицеры противоборствующих армий перемешались, веселя друг друга попытками общаться на языке неприятеля, а Шарп, ненавидящий пустословие, устроился в углу и был удивлён, обнаружив рядом рябого француза в очках.
– Майор Шарп?
– Да.
– Ещё пунша?
– Нет, благодарю вас.
– Предпочитаете вино?
– Пожалуй.
Француз, чей английский был превосходен, щёлкнул пальцами, и Шарп подивился, с какой готовностью откликнулся вестовой. Солдат явно побаивался загадочного офицера. Когда рядовой удалился, тот небрежно бросил:
– Вас повысили в звании недавно?
– Простите, не расслышал вашего имени.
Улыбка появилась и пропала:
– Дюко. Майор Дюко, к вашим услугам.
– Что привело вас к такому выводу, майор?
Дюко улыбнулся, как если бы знание того, чего не знают прочие люди, доставляло ему неизъяснимое наслаждение:
– Летом вы были капитаном. Дайте-ка сообразить. Под Саламанкой? Точно. Вы тогда упокоили Леру. Жаль его, славный был малый. Под Бургосом? Нет, вы оправлялись от раны, нанесённой бедолагой Леру.
– Что-нибудь ещё?
Рябой был прав, абсолютно прав во всём. Разговоры в гостиной стали непринуждённей. Кое-где раздавался смех. Рябого земляки избегали. Шарп поймал взор Дюбретона, и французский полковник виновато пожал плечами.
– Есть и ещё, майор. – Дюко выждал, пока ординарец нальёт Шарпу вина, – Давно ли вы видели жену?
– Уверен, ответ у вас есть.
Дюко польщённо кивнул:
– La Aguja в Касатехаде. С нашей стороны, будьте покойны, ей не угрожает опасность.
– Редко такое бывает.
Дюко пропустил колкость мимо ушей. Стёкла сверкнули кружками отражённого пламени свечей:
– Вас не беспокоит то, как много мне известно относительно вашей персоны?
– Слава – беспокойная штука, Дюко. Беспокойная, но приятная.
Прозвучало до отвращения напыщенно. Маленький майор раздражал Шарпа.
Дюко засмеялся:
– Наслаждайтесь, пока можете, Шарп. Всё преходяще под луной. Славу, добытую на поле брани, и подтверждать приходится на поле брани. Итог предсказуем – смерть. Вряд ли вы доживёте до конца войны.
Шарп качнул бокалом:
– Оптимистично.
– Герои без малейшего проблеска мозгов – и вы, и он, – Дюко указал на Дюбретона, – По-вашему, фанфары вечны…
Он сделал крохотный глоток вина:
– Мне рассказал о вас наш общий друг.
– Друг? Общий? Маловероятно.
– Правда?
От Дюко исходило ощущение беспредельной уверенности в собственной власти над окружающими, власти тайной, зловещей, чуждой честному солдатскому ремеслу. Реплика Шарпа, ставящая под сомнение эту власть, уязвила майора:
– Наверно, я не совсем точно выразился. Ваш друг? Да. Мой? Скорее, знакомство по роду деятельности.
Он замолк. Драматическая пауза повисла в воздухе, Шарп не собирался её заполнять. Дюко издал короткий смешок:
– Элен Леру передаёт вам привет.
Французик засмеялся, искренне тешась произведённым на Шарпа впечатлением:
– Уже не "маловероятно", майор Шарп?
Элен Леру. Маркиза де Касарес эль Гранде-и-Мелида Садаба. Любовница Шарпа в Саламанке. Последний раз он видел её в Мадриде, перед отступлением в Португалию. Элен, ослепительная красавица. Любовница Шарпа, шпионившая для Франции.
– Вы знакомы с Элен?
– Можно и так сказать. Я всегда говорю правду, Шарп. Забавно, как это порой озадачивает людей.
– Передайте и ей мои наилучшие пожелания.
– И всё? – Дюко разочарованно прищёлкнул языком, – Я-то предвкушал, как поведаю Элен о заламывании вами конечностей, душераздирающих стенаниях и прочей чепухе. Вы поразили меня, Шарп. Половина французского офицерства лежала у ног Элен, а выбрала она вас. Интересно, почему? Вы же убили её брата. А, майор?
– Всё дело в шраме, Дюко. – Шарп тронул рубец на щеке, – Вам следует обзавестись таким же.
– Нет уж, увольте. – та же ускользающая усмешка, – Ненавижу насилие, разве что по необходимости… Крупное сражение отличается от грязной трактирной драки исключительно масштабом. Суть и там, и там одинакова: ничтожества меряются самомнением. Но вы не спросили меня, где она?
– А я получу ответ?
– Конечно. Элен Леру вернулась во Францию. Боюсь, вы долго её не увидите, майор. До конца войны, уж точно.
Как всегда, мысли об Элен были остро приправлены чувством вины перед Терезой. Он изменил ей, стыдился измены, но ничего не мог с собой поделать. Светловолосая француженка, жена дряхлого испанского вельможи, занозой засела в его мозгу. Да, Шарп хотел увидеть её снова.
– Дюко, верните миру майора Шарпа. – Дюбретон вклинился между ними.
– Шарп – единственный из ваших гостей, кто стоит моего внимания. – рябой не добавил "сэр".
Полковник иронично посоветовал:
– Побеседуйте с лордом Фартингдейлом. Опытный военачальник, книжку написал.
– Сэр Огастес Фартингдейл? Кабинетный бумагомаратель. Весь его опыт целыми абзацами позаимствован из сочинения майора 24-го полка Чемберлена. Хотя, конечно, в известном прилежании ему не откажешь.
Дюко отхлебнул из бокала и окинул зал цепким взором:
– Офицеры-фузилёры, лейтенант Южно-Эссекского, один стрелок (не считая вас, майор Шарп). Дайте-ка сообразить. Полнокровный батальон? Фузилёры, вне сомнения. Рота 60-го полка и ваша рота. Вы всерьёз надеялись внушить нам, что у вас много солдат?
Шарп прищурился:
– Один полк линейной пехоты, сто двадцать улан, полторы сотни драгун. И один кабинетный бумагомаратель. Вы, майор. По-моему, мы на равных.
Дюбретон расхохотался. Дюко неприязненно скривил рот. Французский полковник взял Шарпа под локоть и увёл подальше от маленького офицера.
– Дюко – чинодрал, но чинодрал гораздо более опасный, чем ваш сэр Огастес.
Шарп оглянулся на рябого:
– Что за птица?
– Из Парижа. Человек Фуше.
– Фуше? Это кто?
– Вы не слышали о Фуше? Завидую. – Дюбретон взял стакан пунша с проносимого мимо подноса, – Фуше – министр полиции. Серый кардинал. Время от времени он садится в лужу и теряет расположение императора, но ненадолго.
Полковник кивнул на Дюко:
– Они все слеплены из одного теста. Готовы найти врага под собственной подушкой. Сегодня для нас – Рождество, а для него – 5-е Нивоза, 20-го года, и ему плевать на указ императора, отменяющий революционный календарь. Для нас – служба, для него – Служение.
– Зачем вы его привели?
– Думаете, у меня был выбор? Он сам решает, куда идти и с кем говорить.
Шарп пристально вгляделся в Дюко. Маленький майор оскалился, его зубы были красны от пунша.
Дюбретон приказал плеснуть Шарпу вина:
– Завтра выступаете?
– Зависит от настроения сэра Огастеса. Он верховодит.
– Серьёзно? – Дюбретон поднял брови, и в то же мгновенье скрипнули двери, – О! Наши дамы!
После непродолжительного ритуала знакомства, церемонного целования ручек и прочих учтивых расшаркиваний Дюбретон приступил к рассадке приглашённых. Сэра Огастеса он усадил рядом с собой, посередине стола лицом к двери. Дюко незамедлительно занял стул с другой стороны от Фартингдейла. Дюбретон заметил тоскливый взор англичанина, направленный на Жозефину:
– Ну же, сэр Огастес. Нам так много надо с вами обсудить. У вас с леди Фартингдейл впереди целая жизнь, тогда как мы имеем в распоряжении всего пару часов вашего драгоценного времени.
Широким жестом француз указал на португалку:
– Могу я просить вас сесть напротив мужа, леди Фартингдейл? Дверь тщательно занавешена, а широкие плечи майора Шарпа защитят вас от случайного сквозняка.
Французы вертели сэром Огастесом, как хотели. Отсадив Жозефину, они лишили Фартингдейла шанса увильнуть от неприятного вопроса, отвлёкшись на даму сердца. Дюбретон подсыпал соли на раны англичанина, отведя собственной супруге стул слева от себя. Выражение лица сэра Огастеса было несчастным и затравленным. Наблюдая за ним, Шарп недоумевал. Как мужчина может испытывать почти физическую боль оттого, что его шлюшку отделяют от него два метра.
Мадам Дюбретон улыбнулась Шарпу:
– Впервые, майор, мы встречаемся с вами в мирной обстановке.
– Да уж, мадам.
– Последний раз, когда я видела майора Шарпа, – она повысила голос, чтобы её слышали все присутствующие, – он был в крови от макушки до пят, с мечом в руке. Картина устрашающая.