Бледная, безгласная Лидия, стояла перед ним на коленах, сложив руки, как дева умоляющая о спасении.
VIII
Не много дней прошло; но отец Аврелия, уведомленный Полем об опасном положении сына, въезжал уже в Москву, которая, чрез полгода после нашествия Французов, возрождалась из своего пепла.
Коляска, запряженная почтовыми лошадями, остановилась на Дмитровке подле ворот дома, занимаемого Белосельскими. Почтенный старик вышел из коляски. В чертах его заметно было, что жизнь учила его любви, терпению и правилу, что снисходительность нужнее всего для людей. При помощи двух слуг, он взобрался на крыльцо и, обняв встретившего его Поля, сказал:
- Вы любите моего сына; дружба ваша принадлежит и мне; у меня с Аврелием нет раздела.
- Не удивляйтесь, что не видите здесь моего друга, - сказал Поль, вводя старика в свою комнату, - по обстоятельствам, его теперь нет в моем доме….
Старик переменился в лице.
- Молодой человек! - сказал он, - Вы писали ко мне, что сын мой болен…. Вы были другом его; следы печали, которую я замечаю во всех чертах ваших… может быть, Аврелия уже нет на свете!… Признайтесь… я привык к невозвратным потерям!…
Стараясь произнести эти слова твердо, голос старика дрожал.
- Вы ошибаетесь в вашем заключении, - отвечал Поль, - печаль моя происходит от потери моего отца и от болезни сестры моей. Но я напрасно теряю слова; вы уверитесь лучше собственными глазами, - моя коляска готова; я только что хотел ехать к Аврелию.
- Поедемте скорее к нему, - сказал успокоясь старик; но торопливость его показывала еще недоверие к словам Поля.
Дорогою Поль стал рассказывать ему все, что слышал от своего друга.
- Понимаю, - сказал старик, выслушав чудные встречи Аврелия с Лидией, - Он любит этот призрак! Покрывало на лице женщины действует сильнее красоты; препятствия и таинственность рождают безумные страсти! Я вижу, Аврелий опустил уже руку в урну судьбы. Бог ведает, черный или белый жребий вынет он из неё! - Я не воспротивился бы его желаниям: его счастие есть собственное мое счастие; но кто такая эта чудная девушка? Кто знает жизнь и душу её?…
- Я знаю ее! - вскричал, вспыхнув Поль, - потому что я изведал ее одним взглядом. Это одно из тех существ, с которыми сравнивают все совершенства женского пола.
- Дай Бог, чтоб чувства Аврелия и ваши не обманулись также, как мои некогда. - сказал, вздохнув отец Аврелия.
Между тем, коляска пронеслась по большой Дмитровке, мимо Страстного монастыря, мимо Тверских ворот; дома малой Дмитровки также остались позади её, столбы заставы мелькнули, стук колес умолк, густая пыль торной загородной дороги взвилась тучей, обдала коляску, кони понеслись быстрее; но ветер отвеял тучу и пред очами открылась церковь и ограда кладбища.
- Боже милосердый! -вскричал старик и весь затрепетал. Дрожащим голосом произнес он:
- Молодой человек! ты жестоко поступил с слабым стариком!… Злобно приготовил ты душу его к печальной вести!… Безбожно насмеялся ты над сердцем отца!… Страшно отмстил ты на мне вражду свою к моему сыну!… Хитро осушил в груди моей слезы, которые я пролил бы над могилою Аврелия!…
И старик закрыл лицо свое руками.
Слова его неожиданно поразили Поля.
- Не понимаю вас! - произнес он в ответ ему. - Аврелий ваш здесь, вы сейчас же увидите его….
- Увижу! - вскричал старик, выскакивая из коляски, которая, въезжая в ворота кладбища, остановилась. - Увижу! - продолжал он. - Покажи мне его могилу: я разрою ее своими руками и благословлю его союз с землею.
- Куда вы! вскричал Поль, удержав старика, который бросился между рядами памятников и крестов.
- Ваш сын жив, он здесь у Священника этой церкви, продолжал Поль, сжав отца Аврелия в своих объятиях.
С трудом пришел он в себя, и, слабого, освежившего сердце свое слезами, ввели его в дом Священника.
Поль потел вперед предупредить друга своего о приезде его отца. Он нашел в его комнате Лидию и все семейство Священника. Аврелию было гораздо лучше; рана его закрылась. Он сидел довольный, спокойный, счастливый; взоры его были обращены на Лидию, которая что-то рассказывала.
Приход Поля прервал её слова; она отерла слезы, упавшие из небесных глаз её, как роса на розовый листок.
- Мой друг! сказал Поль, сжимая руку Аврелия, я уверен, что приятная неожиданность не повредила тебе, и ты в состоянии будешь встретить гостя, близкого твоему сердцу и нетерпеливо желающего тебя видеть.
- Поль! - произнес Аврелий, смутясь и взглянув на друга испытующими взорами. Не ожидая отца, он вспомнил об Евгении и холодный пот выступил на лице его.
- Близкий твоему сердцу, приехавший из далека, продолжал Поль.
- Не отец ли мой! - вскричал Аврелий. - Где он?…
Добрый старик не вытерпел, услышав голос сына, вбежал в комнату.
Отец и сын упали друг другу в объятие. Пролетел тихий ангел; он видел слезы свидания, видел смущение Лидии и потупленные её очи, видел, как Поль, прислонясь к стене, смотрел на Лидию и глубоко вздохнул. Дружбе или любви принадлежал этот вздох, Поль сам не знал этого.
- Аврелий! - произнес наконец старик, - познакомь меня с твоими хозяевами. Благорасположение к сыну обязывает отца быть признательным. - И он обратился к Священнику и его семейству, и благодарил за данный приют больному его сыну. Взглянув на Лидию, он понял, что и она гостья в этом доме. Её очи были скрыты черными длинными ресницами, голова наклонена, смущение благородно, красота полна души, душа полна красоты.
- Аврелий, - продолжал старик, - я просил тебя познакомить меня со всеми.
- Батюшка! - отвечал Аврелий прерывающимся голосом, - от вас зависит мое счастие!… Лидия, - продолжал он, взяв Лидию за руку, назовите моего отца и своим отцом….
Старик понял слова сына и смущение Лидии, не ожидая ответа её, он подошел к ней.
- Я вас увидел, - сказал он, - и благословил выбор Аврелия. - Не откажитесь быть моею дочерью; и мне останется желать, чтоб любовь вата заменила вам прежнее счастие ваше и потерю родителей!…
Из очей Лидии брызнули слезы; в очах старика выступили также слезы. Он обнял сына и невесту его; сложил руки их, поднял глаза к небу и замолк. Сердце его теплилось, душа молилась.
Священник и жена его прослезились также от умиления. Они были стары, были добры и любили смотреть на счастие людей.
Поль как прикованный стоял на том же месте, и не сводил очей с невесты друга своего. Он был молод и пылок; а другой Лидии, другой женщины, такого же точно ангела - нет на свете.
- Святый отец, - сказал старик, - благословите и вы детей моих, да не расторгнет ничто, кроме смерти, союза их!… Обручите их этими двумя кольцами.
Он снял с руки своей два кольца и продолжал:
- Пусть вечное согласие их сотрет на одном из этих колец память о преступлении!…
Старик отер свои слезы и надел кольца на руку Аврелия и Лидии.
Священник облачился. Прочел молитву обручения. Разменял кольца Аврелия и Лидии….
Поль, как преступник, прикованный к стене, опустил очи и тяжко вздохнул, когда раздался поцелуй жениха и невесты.
IX
Как дивен мир, как чуден мир! В мире есть счастие, в мире есть рай, есть ангелы, есть все в мире, когда душа человека светла, а на сердце радость.
Тогда-то дикая пустыня, дремучий лес, темная полночь, обращаются в приют блаженства; тогда-то сердце находит во всем отражения своего счастия: в дремучем лесу звонкую песнь соловья, в пустыне - мирное уединение и голубое небо, в темноте ночи - тишину, во всей природе - согласие с собственными чувствами….
Но если душа утратит радость, а скорбь привьется к сердцу- тогда, все сбрасывает радостную одежду, все стонет, все плачет, небо покрыто тучами, в пустыне воет ветер, в мраке носятся привидения, в дремучем лесу стонет филин, ропщет горлица, злые духи повсюду сеют печаль, поливают нашими слезами, и весь мир поростает тернием и вся жизнь бесплодна!
Скоро радость возвратила совершенно силы Аврелию, и он с отцом своим и с Лидиею отправился в её наследственное поместье в Смоленской губернии.
Едва Лидия вступила в родительский дом, воспоминание возмутило её душу, слезы покатились из глаз; она приклонилась к плечу Аврелия, и они вышли в сад.
Утешения любви так могущественны, ласки так успокаивают чувства, осушают слезы, уносят душу в светлый мир настоящего!
- Обойми меня, Лидия! Еще несколько часов пройдет, и ты будешь моей Лидией! - сказал Аврелий, склонясь на дерновую скамью под густой липою, обнесенною цветником, и сажая Лидию подле себя.
- Судьба вознаградила] меня с избытком за мои страдания! - продолжал он. - О, как хорош мир, когда все красоты его сливаются в одно существо, и это существо подле сердца! когда вся цель жизни соединена в тебе, Лидия!
- Верить ли мне вполне чувствам своим? Не новый ли это сон? дивный сон! Не мечта ли? но мечта, которая лучше жизни, перелетающей из планеты в планету!… Твои очи, Лидия… взгляни на меня!… о, это взор, который проникает до границ неба, точно также, как проникнул в мое сердце!… Скажи что-нибудь, Лидия… одно слово!… чтоб я поверил своему слуху!… Слышу… это голос, который из хаоса образовал во мне новый мир, дивный мир… населенный блаженными чувствами!…
- Слышу… это слово отделило во мне свет от тьмы! - Лидия, обойми меня! я твой, ты моя!… Что ж разлучит нас? - Ничто в мире, потому что я твой, а ты моя! - Повтори эти слова, Лидия - сладкое мое сновидение!… Я не проснусь, Лидия; только одна смерть разбудит меня!…
И Аврелий сжал в пламенных своих объятиях Лидию, и щеки Лидии загорелись.
- Дети мои! - вдруг раздался голос отца Аврелия. - Дети мои! - повторил он задыхающимся, мрачным голосом.
Аврелий и Лидия бросились на встречу старику, а он, безгласный, бледный и трепещущий, упал в их объятия и крупные слезы скатывались по лицу его, на котором, изображалось страдание.
- Дети, дети мои! - повторил он наконец, опамятовавшись, - идите за мною.
- Что с вами, батюшка? - едва произнес встревоженный Аврелий.
Лидия повторила эти слова с трепетом.
Старик вел их за собою; вошли в дом; в гостиной остановился старик, сжал снова в объятиях Аврелия и Лидию, и бросив взоры на портрет женщины, который висел на стене, вскричал:
- Аврелий! Лидия! - это портрет вашей матери!
Настало страшное молчание. Аврелий и Лидия, как убитые, приклонили головы к груди старика, а он обливал их слезами.
X. 1814 год
Знаете ли вы, читатели, что такое Париж? - Вы думаете, что это город, столица какого-нибудь царства? - Ошибаетесь! Это трущоба нечистой силы, это храм Ямантаги, дивного бога - символа человеческого существования; это омут в море страстей; это отрицательный рай, отвлеченное блаженство, биржа понятий, торговля новостей, пародия жизни.
Там ходят на ходулях, рассуждают сердцем, любят умом, смотрят сквозь призму, чувствуют по формулам, живут на счет жизни, умирают для бессмертия, созидают памятники прошедшему для украшения и выгод настоящего, стремятся на свет, чтоб обжечь крылья.
Там, для посетителей хаотического города готовы более тридцати лучших и более сотни посредственных гостиниц, где предлагаются для гостей, за деньги, - теплынь, нега и роскошь царская; и даром: plait-il monsieur?
Там, любители театра, родился новый театр, в 1548 году, когда Парламент позволил играть mystères profanes honnêtes et licites, sans offenser ou injurier autre personne. Там более 30 театров и все в партере и в ложах, и все на сцене.
Там 30 славнейших рестораций, и несколько сот посредственных, обязанных своим происхождением прошедшему веку, и Г. Буланже, который написал над дверями своего дома: Yenite ad me omnes qui stomacho Iahoratis et ego restorabo vos, - и угощал всех свежими яйцами, соленой дичью и крепким наваром.
Там есть 30 лучших кофейных, обязанных введением своим, при Людовике XIV, Солиману Are.
Там есть Китайские бани и Пале-Рояль, в котором вы всегда найдете несколько сот Муз, несколько тысяч Граций.
Там раскроют пред вами все роды таинств, и вы узнаете, каким образом природа переходит от прозябаемых к животным, от животных к людям….
Там, если б вы были, читатели, в 1814 году, в Апреле месяце, в огромной зале Пале-Рояля, видели бы вы двух Русских Офицеров, во фраках. Они сидели около огромного банкового стола, гнули углы, транспорты, плиэ - просто и на выворот, кричали attdndez! ставили мазу, рвали карты, а все-таки им не везло.
Один из них, чист и ясен как сокол, встал уже со стула, хотел склонить паруса от золотой Харибды, но товарищ удержал его.
- Погоди-же не много, Гастфер: успел проиграться, успеешь уйти; я не отстану от тебя. Смотри: последний куш, последние крохи! Чего их жалеть; надо же как-нибудь расплатиться с Парижем. Мы здесь гости! к чему нам деньги!
- Ну, так и быть, подожду, посмотрю, как убьют короля, attdndez! отвечал Гастфер.
- У этого народа нет ничего святого. Так и есть! - вскричал Офицер вставая с места, оттолкнув от себя несколько червонцев, стоявших на карте.
- Ну, теперь пойдем, Гастфер, к нашему полковнику: пора обедать. Чорт знает: выигрываешь - в горло ничего нейдет; проиграешься в пух - откуда возьмутся голод и жажда!
- За то до следующей трети расходы наши кончены; и я очень рад - меньше заботы. У меня престранной характер: когда нет денег, на душе веселее!
- Странное дело! со мной тоже бывает. От чего это? вопрос важный, психический! - Нет денег - откуда явится аппетит; откуда возьмётся огонь в душе, здоровье, живость, сон, беззаботность, легкость, доброта: даже грубость и глупость пьяного денщика не сердят!
- Однако же, любезный друг, в этот раз я проклинаю всех Фараонов на свете. Я сбирался сего дня в Grande-Opera и проиграл по их милости все деньги. Сегодня все Цари будут в театре! - Пропустить такое событие: -значит воротиться домой гусем.
- Вот большое горе! Я в Париже по сию пору ничего не видел и не надеюсь видеть. Что ж делать, братец? право, не было времени! В Hôtel d’Angleterre где я стою, роскошь: встанет в полдень - принесут шоколаду, кофию; не успеешь протереть глаз, - несут завтрак; не успеешь проглотить куска, идет ординарец от генерала - служба! День и прошел! а на вечер в Пале-Рояль. А теперь без денег что здесь увидишь! Ей Богу, братец, не знаю, что делать! На днях выступаем отсюда; воротится в Россию - шапками забросают! Как! быть в Риме и не видеть Папы!
- Мой совет избавит тебя и от труда, и от стыда. Ступай за несколько су в Панораму: там увидишь Париж со всеми подробностями.
- Спасибо за совет.
Совет твой дивен и велик,
Я следую ему отныне:
Довольно все узнать из книг
И все увидишь на картине.
Продолжая таким образом разговоры, господа русские офицеры приблизилось к Hôtel de l’Empire, взошли на широкую лестницу, вступили в коридор, подошли ко второму номеру, отворили двери.
- Ну, сказал Гастфер, опоздали мы! дым столбом! верно отобедали и принялись уже за трубки и за карты.
- Не бойся, друг, на столе все еще в порядке.
- А! - друзья! вскрикнули несколько человек офицеров, увидев входящего Гасфера и его товарища.
Все сидели с трубками в зубах вокруг накрытого стола и, обдавая дымом друг друга, хохотали во все горло.
- Что это значит, господа? На чей счет гуляете вы? - спросил Гастфер.
- На чей счет? - браво! очень кстати вопрос! - Не подумай только, что на счет французов; нет, finita è musical! гуляем на счет своего пустого кошелька.
- Да говорите яснее! Вскричал Гастфер.
- Что-ж тебе говорить? Есть у тебя деньги?
- Полноте, господа, я вижу, вы гуляете на мой счет. Вам забавно, что я продулся!
Общий хохот преследовал слова Гастфера.
- Поздравляем! верно в надежде съесть после проигрыша славный контрибуционный обед? - Садись же, вот твой прибор. Ей! Савельев, подай трубку господину поручику! Затянись и потом запоем с горя круговую:
Друг за другом,
Все мы кругом,
Понемножку станем петь.
Пой, пой, пой,
Друг за мной!
- Нет, господа, отвечал Гастфер, моя первая песня всегда:
Я наелся как бык
И не знаю, как быть!
- Сего дня можешь спеть ее и натощак!
- Натощак не пою: берегу голос, отвечал Гастфер.
Между тем денщик Савельев поднес ему трубку.
- Пошёл ты к чёрту с трубкой! Давай водки!
- Еще не выкурили, Ваше Благородие! отвечал плут денщик.
- Что за шутки, господа! вскричал Гастфер.
- Какие шутки, мой друг: истинная правда! Шутку сыграли с нами гостеприимные Парижане. Видишь ли, ты в чем состоит история: По обыкновению, мы собрались к обеду по обыкновению, хозяйский Maître d’hôtel накрыл на стол, по обыкновению мы сели и, вдруг, против обыкновения принесли нам на блюде огромный счет за все прошедшее время и объявление: что гг. генералитет и русские офицеры имеют за все платить и впредь без денег ничего не требовать; а сверх того от хозяина уведомление, что сегодня у него ничего не готовлено.
- Я наелся как бык и не знаю, как быть! - пропел Гастфер. - Этому горю должно пособить, - продолжал он. - Если ни у кого из вас также нет денег, то я отправляюсь доставать.
- Вот, благодетель! вскричали все.
- Идите все в Hôtel de Paris, гуляйте, а я сейчас же приду выкупать вас.
- Да где ты открыл колодезь, из которого можно черпать золото?
- Этот колодезь у ротмистра Юрьегорского в кошельке.
- Что-ж ты, братец, не познакомить нас с чудаком, у которого всегда водятся деньги?… Он играет?
- Я наелся как бык и не знаю, как быть! с пропел Гастфер. - Этому горю должно пособить, - продолжал он. - Если ни у кого из вас также нет денег, то я отправляюсь доставать.
- Вот, благодетель! вскричали все.
- Идите все в Hôtel de Paris, гуляйте, а я сейчас же приду выкупать вас.
- Да где ты открыл колодезь, из которого можно черпать золото?
- Этот колодезь у Ротмистра Юрьегорского в кошельке.
- Что ж ты, братец, не познакомить нас с чудаком, у которого всегда водятся деньги?… Он играет?
- О нет! это дивной малой, да убит горем; он был влюблен в одну девушку, готов был идти с нею к венцу, только что же?…
- Ну, знаю, романист, страдалец; верно невеста умерла, а он с горя копит деньги?
- Ох нет!
- Ну, заболела? Но что нам за дело до его жизни! Ступай, Гастфер, бери у него деньги, а мы выпьем за здоровье его невесты по дюжине бокалов! - Ступай, ступай!
- Ступай! - повторили все и, надев Гастферу на голову шляпу, повели его под руки с лестницы; на улице снова раздалось хором: - Ступай, ступай, наш кормилец! и толпа Офицеров рассталась с Гастфером.