- Девять с половиной за низший и средний сорт, десять за обычный.
- У нас по большинству созревает рано, - говорю я, - и мы продаем его братьям Вудсон в Литл-Роке по одиннадцать центов.
- Тогда, - говорит, - я бы предложил и остаток братьям Вудсон сдать.
- Мы все продали, - говорю я. - И за последнюю сделку получили только десять с половиной.
- И зачем ты мне пришла это рассказывать?
- Думала, на следующий год мы тут приценимся, но вижу, что и в Литл-Роке у нас хорошо выходит.
Я показала ему записку шерифа. Прочтя ее, он уже не склонен был мне грубить. А снял очки и сказал:
- Трагедия это была. Если можно так выразиться, твой отец произвел на меня впечатление своими мужскими достоинствами. Торговался жестко, но держался благородно. А сторожу моему вышибли зубы, он теперь только супчик хлебать может.
- Мне жаль, - говорю я, - это слышать.
А он мне:
- Убийца сбежал на Территорию, теперь его там ищут.
- Мне так и сказали.
- Он там много себе подобных найдет, - говорит полковник. - Рыбак рыбака. Это же клоака преступности. Ни дня не проходит, чтоб не сообщили: то фермера оглоушат, то над женщиной надругаются, то безупречного путника обложат кровавой засадой и ссадят. Приличные искусства коммерции там отнюдь не процветают.
Я говорю:
- У меня есть надежда, что исполнители его скоро возьмут. Его зовут Том Чейни. Он у нас работал. Я пытаюсь их расшевелить. И намерена убедиться, что его либо застрелят, либо повесят.
- Да, да, стараться достичь этой цели следует, - говорит Стоунхилл. - Однако я бы порекомендовал терпение. Смелые судебные исполнители стараются как могут, но их немного. А нарушителям закона имя легион, они рассеяны по огромному пространству, где масса естественных укрывищ. В этой преступной земле исполнитель путешествует один и без друзей. На него там любая рука подымется, кроме, разве что, индейской - этой нацией тоже прежестоко помыкают негодяи, вторгающиеся из Штатов.
Я ему говорю:
- Мне бы хотелось продать вам обратно тех мустангов, которых купил мой отец.
- Боюсь, - отвечает он, - что об этом и речи быть не может. Я прослежу, чтобы их тебе отправили при первейшей же возможности.
- Нам эти лошади теперь ни к чему, - говорю я. - Не нужны они нам.
- Это меня едва ли касается, - гнет свое полковник. - Твой отец купил этих мустангов и заплатил за них - вот и все. У меня купчая имеется. Если бы они мне были надобны зачем-либо, я бы и рассмотрел предложение, но я на них и так уже деньги потерял, поэтому будь уверена - больше терять я не намерен. Буду рад уладить тебе перевозку. Завтра в Литл-Рок отправляется известный пароход "Элис Уодделл". Сделаю что могу, дабы найти там место для тебя и всего поголовья.
Я говорю:
- Я хочу триста долларов за папину подседельную лошадь, которую украли.
- Это тебе надо обсудить с тем, кто ее украл, - отвечает полковник.
- Ее украл Том Чейни, пока она была в вашем ведении, - говорю я. - Вы и отвечаете.
Стоунхилл на это рассмеялся.
- Восхищаюсь твоей выдержкой, - говорит, - но, полагаю, ты убедишься, что подобных претензий мне предъявить нельзя. Позволь сообщить, что твоя оценка этой лошади долларов на двести превышает ее истинную стоимость.
Я ему тогда говорю:
- Как угодно, только моя цена низка. Джуди - хорошая скаковая лошадь. На ярмарке призы в двадцать пять долларов выигрывала. И я видела, как она преодолевала ограду в восемь перекладин с тяжелым ездоком.
- Все это, я уверен, очень интересно, - молвит он.
- Так вы, стало быть, ничего не предложите?
- Только то, что и так твое. Мустанги твои, ты их и забирай. Лошадь твоего отца украл убийца и преступник. Достойно сожаления, однако я предоставил животному разумную защиту по негласной договоренности с клиентом. Каждому из нас следует достойно сносить несчастья. Мое заключается в том, что я временно лишился услуг своего сторожа.
- Я к закону с этим обращусь, - говорю тогда я.
- Поступай, как считаешь нужным, - отвечает.
- И посмотрим, справедливо ли обойдутся со вдовой и тремя детьми в судах этого города.
- Тебе нечего будет предъявить.
- Адвокат Джей Ноубл Дэггетт из Дарданеллы, Арканзас, может решить иначе. И присяжные.
- А где твоя мать?
- Дома в округе Йелл, присматривает за моими сестрой Викторией и братом Фрэнком-меньшим.
- Тогда тебе ее нужно привезти сюда. Мне не нравится вести дела с детьми.
- И когда вами займется адвокат Дэггетт, вам это еще больше не понравится. А он взрослый.
- Дерзкое ты дитя.
- Я не желала дерзить, сэр, но и мной помыкать не следует, коли я права.
- Я это обсужу с моим поверенным.
- А я - с моим. Телеграфом отошлю ему сообщение, и он приедет вечерним же поездом. Он денег заработает, я денег заработаю, ваш поверенный денег заработает, а вы, мистер Лицензированный Аукционист, все эти счета оплатите.
- Я не могу договариваться с ребенком. Ты безответственное лицо. Договор подписать ты не можешь.
- Адвокат Дэггетт заверит любое мое решение. Будьте на этот счет надежны. Любое наше соглашение можно подтвердить по телеграфу.
- Вот чертова докука! - воскликнул он. - Ну как тут можно работать? У меня завтра торги.
- Когда я выйду из этого кабинета, - отвечаю я, - договориться уже не выйдет. Этим займется закон.
Он с минуту теребил очки, потом говорит:
- Я уплачу двести долларов наследникам твоего отца, когда на руках у меня будет письмо твоего адвоката, освобождающее меня от любой ответственности с начала времен по сию пору. Подписать его должны твой адвокат и твоя мать, а заверить надо у нотариуса. Предложение мое - более чем щедрое, я его делаю лишь для того, чтобы избежать утомительных тяжб. Ох, не надо мне было сюда приезжать. А ведь говорили, что этот городок станет Питсбургом Юго-Запада.
- Я возьму двести долларов за Джуди, - сказала на это я, - и еще сотню за мустангов и двадцать пять за серую лошадь, которую Том Чейни бросил. Вы за нее сорок выручите легко. Всего - триста двадцать пять долларов.
- Мустангов сюда не мешай, - говорит он. - Я их покупать не стану.
- Тогда я их себе оставлю, и за Джуди цена будет триста двадцать пять долларов.
Тут Стоунхилл фыркнул:
- Да я за крылатого Пегаса столько не стану платить, а эта косолапая серая вообще не твоя.
- Нет, моя, - отвечаю ему я. - Папа эту лошадь Тому Чейни только поездить давал.
- У меня заканчивается терпение. Ты ненормальное дитя. Плачу двести двадцать пять и беру серую. А мустангов не хочу.
- Я на это не могу согласиться.
- Последнее предложение. Двести пятьдесят. Пишу расписку и оставляю себе седло. Кроме того, списываю убытки за прокорм и постой в конюшне. А серая лошадь - не твоя, ты ее продать не можешь.
- Седло не продается. Я его себе оставлю. Что серая лошадь - моя, это вам адвокат Дэггетт докажет. Он к вам с иском о возвращении движимого имущества придет.
- Ладно, тогда слушай хорошенько, больше торговаться я не стану. Я забираю обратно мустангов, оставляю себе серую лошадь, и мы уговариваемся на триста долларов. Хочешь - соглашайся, а нет так нет, мне все равно, что решишь.
Я ответила:
- Сдается мне, адвокату Дэггетту не понравится, если я соглашусь на сумму меньше трехсот двадцати пяти долларов. А за нее вам достанется все, кроме седла, зато не будет суда, который встанет вам дорого. Но если условия станет диктовать адвокат Дэггетт, вам придется хуже, потому что он сюда включит и свой щедрый гонорар.
- Адвокат Дэггетт! Адвокат Дэггетт! Кто таков этот знаменитый ходатай? Я, к счастью, не был осведомлен об этом имени и десяти минут назад.
- Слыхали, - спрашиваю я, - о "Большой пароходной компании реки Арканзас, Виксбёрга и Залива"?
- Я веду дела с "БПК", - отвечает.
- Так вот, адвокат Дэггетт - тот человек, который их вынудил к конкурсному управлению, - объяснила я. - Они с ним попробовали "тягаться". Ему это было только на руку. Он хорошо знаком с важными людьми в Литл-Роке. Говорят, однажды станет губернатором.
- Тогда у него маловато амбиций, - говорит Стоунхилл. - Не соответствует его способностям к проказам. Да я уж лучше буду смотрителем дорог в Теннесси, чем губернатором этого неразвитого штата. Больше почета.
- Если вам тут не нравится, собирайте пожитки и езжайте восвояси.
- Кабы я мог! - отвечает он. - В пятницу утром бы уже сел на пакетбот с песнью благодарения на устах.
- Те, кому не нравится Арканзас, могут ступать хоть к черту на рога! - говорю я. - Вы зачем вообще сюда приехали?
- Наобещали с три короба.
- Триста двадцать пять долларов - вот моя цифра.
- Уж и не знаю толком зачем, но мне бы хотелось в письменном виде.
Он написал краткое соглашение. Я прочла, в паре мест исправила, и он подписал изменения инициалами. Потом говорит:
- Передай своему адвокату, чтобы писал мне сюда, в "Конюшни Стоунхилла". Как только у меня на руках будет его письмо, я уплачу вымогаемое. Подпиши.
А я отвечаю:
- Писать он мне будет в меблированные комнаты "Монарх". Когда вы отдадите мне деньги, я отдам вам письмо. А документ этот я подпишу, когда вы мне уплатите двадцать пять долларов в знак вашей доброй воли. - Стоунхилл дал мне десять, и я подписала бумагу.
Затем пошла в телеграфную контору. Попробовала писать поэкономнее, но все равно расписала положение чуть ли не на весь бланк, а также перечислила, что требуется. Сказала адвокату Дэггетту, пусть передаст маме, что у меня все хорошо и я скоро приеду домой. Забыла, сколько стоило.
Купила в бакалейной лавке себе немного крекеров, твердого сыру и яблоко, села на бочонок с гвоздями у печки и поела - дешево да сытно. Знаете же, как говорят: "Довольство - лучшее богатство". Доев, вернулась к Стоунхиллу, попробовала яблочный огрызок мустангу одному скормить. А они все как прыснут в стороны, никому не надо ни меня, ни моего подарка. Бедняжки и яблочка, наверное, никогда не пробовали. Я зашла от ветра на конюшню да прилегла на мешки с овсом. Природа нам советует отдыхать после еды, и те, кто слишком деловой, кто голоса этого не слушается, частенько помирают, дожив всего до пятидесяти лет.
Зашел Стоунхилл - в дурацкой такой теннессийской шляпке. Остановился, на меня поглядел.
Я говорю:
- Я тут вздремну немножко.
А он:
- Тебе удобно?
Я отвечаю:
- Мне просто на ветру не хотелось. Я и подумала, что вы не против.
- Только ты здесь сигареты не кури.
- Я к табаку и близко не подхожу.
- И ботинками дыр в мешках не понаделай.
- Я буду осторожно лежать. А когда выйдете, ворота поплотнее прикройте.
Сама не понимала, как я устала. Когда проснулась, было уже хорошо за полдень. Я закоченела вся да из носа капало - верный знак, что простудилась. Когда спишь, всегда накрываться нужно. Я от пыли отряхнулась, лицо под колонкой умыла, взяла мешок с пистолетом и пошла скорее в Федеральный суд.
Подхожу и вижу: другая толпа уже собралась, не такая большая, как вчера. Думаю себе: "Как? Неужто опять вешать будут!" А не вешали. Сейчас они пришли посмотреть, как с Территории два фургона с заключенными прибыли.
Исполнители их как раз выгружали и жестко эдак в них тыкали своими магазинными винчестерами. Все заключенные были друг с дружкой скованы, будто рыба на бечевке. По большей части - белые, но попадались и индейцы, и полукровки, и негры. Ужасно было на такое смотреть, да только вы не забывайте: эти звери в кандалах - убийцы, грабители, двоеженцы, фальшивомонетчики, некоторые поезда под откос пускали, в общем, злодеи, каких свет не видывал. Пошли "туда, где ухала сова", отведали плодов зла, а теперь правосудие их настигло и требует расплаты. На этом свете за все нужно платить так или иначе. Ничего за просто так не дается, кроме Божьей Милости. Это ее не заслужить, не заработать.
Уже сидевшие в тюрьме - а она помещалась в подвале суда - принялись кричать и свистеть новым узникам в зарешеченные окошки:
- Свежая рыбка! - говорили, и тому подобное. А кое-кто и грубостей подпускал, так что женщины в толпе отворачивались. Я пальцами уши заткнула, прошла через людское скопище, поднялась по ступенькам суда и вошла.
Пристав у дверей не хотел меня впускать в зал, поскольку я ребенок, но я ему сказала, что у меня дело к судебному исполнителю Когбёрну, - и твердо стояла на своем. Он понял, что меня на кривой козе не объехать, и тут же пошел на попятный - не хотел, чтобы я шум подымала. Поставил меня рядом возле самых дверей, но это ничего, потому что свободных мест все равно не было.
Вы решите: вот странность, - но я в то время, считайте, и не слыхала ничего про судью Айзека Паркера, хоть он человек и знаменитый. Я неплохо знала, что в наших местах происходит, и про него и его суд, должно быть, упоминали, но у меня не отложилось. Само собой, мы жили в его судебном округе, но у нас проводились свои выездные сессии над убийцами и грабителями. В Федеральный суд только самогонщиков отправляли, вроде старика Джерри Вика с его молокососами. А к судье Паркеру почти все клиенты поступали с Индейской территории - там скрывались сорвиголовы со всего света.
Теперь я вот что интересное вам расскажу. Долгое время из этого суда никому нельзя было подать апелляцию - только самому президенту Соединенных Штатов. А потом все изменили, и его решения начал отменять Верховный суд, поэтому судья Паркер разозлился. Стал говорить, что эти олухи в Вашингтоне ни шиша не смыслят в том, какие на Территории условия. Генерального солиситора Уитни, который вроде как был на его стороне, назвал "торговцем помилованиями" и сказал, что про уголовные законы тот знает не больше, чем про иероглифы Великой Пирамиды. Ну а в Вашингтоне, со своей стороны, заявили, что судья слишком круто берет, зазнался, присяжных напутствует очень уж многословно, а суд у него - не суд, а "бойня Паркера". Даже не знаю, кто тут прав. Знаю только, что у него шестьдесят пять исполнителей убили. Очень уж жесткая публика, с которой они разбирались.
Судья был высокий человек, глаза голубые, каштановая бородка - мне показалось, он старик, хотя на самом деле ему в то время было около сорока. Держался сурово. На смертном одре он вызвал священника и стал католиком. У него жена была в этой вере воспитана. Но это его дело, меня такое не касается. Если приговорил сто шестьдесят человек к смерти и где-то половина из них в петле болталась у тебя на глазах, может, в последнюю минуту и нужно снадобье покрепче того, что методисты варят. Тут есть над чем подумать. Под конец судья говорил, что это не он тех людей повесил, а закон. Когда он в 1896-м умер от водянки, все узники в темных застенках устроили "празднество" - такое, что тюремщикам пришлось всех усмирять.
У меня газетная вырезка есть - запись того процесса Уортона, и хоть она не официальная, но довольно точна. Я по ней и по памяти писала хорошую историческую статью, которую назвала так: "Слушай приговор закона, Одус Уортон, по коему повешен ты будешь за шею, пока не умрешь, не умрешь, не умрешь! Да смилостивится над твоей душою Господь, Чьи законы ты преступил и перед Чьим судом должен предстать. Это личные воспоминания об Айзеке Ч. Паркере, знаменитом Судье Пограничья".
Да только эти сегодняшние журналы не разбираются в хороших статьях. Они лучше всякий вздор печатать станут. Сказали, что статья моя чересчур длинна и "бессвязна". Не бывает ничего слишком длинного - да и слишком короткого не бывает, коли у тебя правдивая да интересная история и стиль письма такой, что я зову "наглядным", в сочетании с воспитательными целями. С газетами-то у меня разговор короткий. Им то и дело что-нибудь по истории расписать надобно, а как до денег речь доходит, так редакторы эти газетные по большей части "жмотятся". Думают, раз у меня кой-какие деньжата есть, так я с радостью побегу им воскресные колонки заполнять, чтоб только увидеть свое имя в газете, будто Люсиль Биггерз Лэнгфорд какая или Флоренс Марби Уайтсайд. Как тот темнокожий малыш говорит: "Ну уж дудки!" Люсиль и Флоренс могут поступать, как им вздумается. Газетные редакторы горазды жать то, что не сеяли. У них и еще одна увертка есть: шлют своих щелкоперов с тобой разговаривать и все твои истории себе за бесплатно получают. Я знаю, молодым репортерам недоплачивают, мальчишкам я за так помогать готова с этими их "фитилями" - если они только ничего не напутают.
Когда я в зал вошла, на трибуне для свидетелей стоял парнишка из криков и говорил по-своему, а другой индеец его слова переводил. Медленно дело шло. Я простояла там почти час, и только потом на трибуну вызвали Кочета Когбёрна.
Я обозналась, прикидывая, кто из исполнителей он, думала - человек помоложе и пощуплее, он там стоял с бляхой на рубашке, - поэтому очень удивилась, когда вышел одноглазый старикан, комплекцией - что твой Гровер Кливленд, и его привели к присяге. "Старикан", говорю. Лет сорок ему было. Под его тяжестью половицы скрипели. На нем была пыльная черная тройка, а когда он сел, я заметила, что бляха у него - на жилете. Серебряный кружок со звездой внутри. И усы у него были, как у Кливленда.