Лабёф сунул руку в карман и вытащил золотой доллар. Отдал его одному паромщику и говорит:
- Дылда, доставь-ка эту девчонку в город и сдай шерифу. Она из дому убежала. Семья из-за нее уже до смерти переволновалась. Награда за ее возвращение - пятьдесят долларов.
- Вот так сказанул, - не выдержала я.
- А мы у судебного исполнителя спросим, - предложил Лабёф. - Что скажешь, исполнитель?
А Кочет отвечает:
- Да, лучше ее отсюда увезти. Сбежала-сбежала. Ее фамилия Росс, она из округа Йелл. У шерифа на нее прокламация есть.
- Да они же вместе сочиняют, - сказала я. - У меня дела на том берегу, и если вы, Дылда, станете мне мешать, очутитесь в суде, а вам туда не надо. У меня хороший адвокат.
Но эта долговязая речная крыса на мои возмущения ноль внимания. Свел мою лошадку на пристань, и паром отошел без меня. Я говорю:
- Не пойду я в горку пешком. - Села верхом на Малыша-Черныша, а речной крыс этот повел нас под уздцы. Вышли на хребет, и я говорю: - Погодите минуточку.
Он:
- А что такое?
Я говорю:
- У меня со шляпой что-то не то.
Он остановился и повернулся ко мне.
- Со шляпой? - спрашивает. А я шляпу сняла и его по физиономии как хлестну раза два-три. Он поводья-то и выпустил. Я их подхватила, Малыша-Черныша развернула и поскакала вниз по склону что было мочи. Ни шпор у меня, ни хлыста, поэтому я его той же шляпой по бокам нахлестывала.
Ярдов в полусотне от паромной переправы река сужалась, вот туда я и поскакала молнией по песчаной отмели. И всю дорогу Черныша шляпой подгоняла - боялась, не заробел бы он от воды, не хотела, чтоб он про это задумался. И вот кинулись мы в реку и поплыли, Черныш фыркал и головой мотал от ледяной воды, но как только приноровился - поплыл, будто в воде и вырос. Я ноги подогнула и держалась за луку, а вожжи отпустила, чтобы Чернышу ловчее было голову держать. Забрызгало меня всю.
Но переправу мы выбрали неудачно - на стремнине река хоть и уже, но глубже всего, течение быстрее, а берега круче, однако все это мне тогда в голову не пришло; казалось, что короткий путь лучше. На берег мы выбрались чуть дальше по течению, а он, как я уже сказала, был крутой, и Чернышу на него взбираться было трудно.
Едва мы выбрались на простор, я натянула вожжи, а Малыш-Черныш хорошенько отряхнулся. С парома на нас смотрели Кочет, Лабёф и паромщик. Мы их опередили. Я стояла и ждала. Они сошли с парома, и Лабёф первым делом мне говорит:
- Я же велел тебе обратно ехать!
Я не ответила. Тогда они с Кочетом посовещались.
Вскоре выяснилось, до чего они договорились. Быстро вскочили в седла и поскакали галопом прочь, рассчитывая меня оставить позади. Глупый это замысел - гнать лошадей с таким грузом людей и амуниции против мустанга с такой легкой поклажей, как я!
Путь наш лежал к северо-западу по дороге в Форт-Гибсон, если ее можно вообще назвать дорогой. Земля эта - чероки. Малыш-Черныш аллюром бежал жестко, рысью рвано, поэтому я его то подгоняла, то замедляла, пока он не поскакал эдак размашисто и меня не перестало трясти. Отличный мустанг, горячий. Сразу видно, прогулка наша ему нравилась.
Так проехали мили две или больше - мы с Чернышом ярдах в ста позади следопытов. Кочет и Лабёф наконец увидели, что ничего своим побегом не добились, поэтому ход сбавили, поехали шагом. Еще через милю-другую вовсе остановились, спешились. И я остановилась, но приближаться к ним не стала и с седла не спускалась.
Лабёф кричит:
- Иди сюда! Мы с тобой поговорим!
- Оттуда говорите! - кричу я в ответ. - Что сказать-то хотели?
Следопыты еще посовещались.
Потом Лабёф мне опять закричал:
- Если сейчас же не поедешь домой, я тебя выпорю!
Я не ответила на это.
Лабёф подобрал с дороги камень и кинул в мою сторону. Тот ярдов на полсотни не долетел.
Я говорю:
- Большей глупости я в жизни не видела!
А Лабёф мне:
- Так тебе этого надо - порки?
- Никого вы не выпорете! - отвечаю.
Они еще между собой поговорили, но вроде бы ни к чему не пришли, а немного погодя сели и поехали дальше, удобной трусцой на сей раз.
По дороге этой ездило немного народу - время от времени индеец на лошади или муле верхом либо семейство какое на рессорном фургоне. Должна признаться, я их несколько опасалась, хотя они были отнюдь не дикие команчи, как можно вообразить, с раскрашенными лицами и в причудливом облачении, а вполне приличного вида крики, чероки и чокто из Миссисипи и Алабамы - владели рабами, сражались за Конфедерацию и носили покупное из лавок. И не хмурые, не злобные. Скорее приветливые такие все, кивали и здоровались при встрече.
Время от времени я теряла Кочета и Лабёфа из виду, если они за бугром скрывались или заезжали за деревья, но это ненадолго. Я совсем не боялась, что они от меня уйдут.
А теперь я про эту землю давайте расскажу. Кое-кто думает, будто нынешний штат Оклахома - сплошь безлесные равнины. Неправильно это. Восточная его часть (где мы ехали) - холмистая, лесов там хватает: и малый дуб растет, и мэрилендский, и другие твердые породы. Чуть дальше к югу и сосен много, но вот в этих местах и в это время года зеленели только кедровые рощицы да отдельные падубы, а в низинках - большущие кипарисы. Но и открытые места здесь есть - лужки, прерии, а с вершин этих пологих холмов обычно видно очень далеко.
А потом вот что случилось. Еду я, ворон считаю, а вокруг не смотрю бдительно, выезжаю на взгорок и вижу - дорога подо мной пустая. Я усердного Черныша - пятками, пятками. Ну не могли же следопыты далеко уехать. Наверняка "проказу" какую затеяли.
У подножья холма рощица стояла и бежал мелкий ручеек. Я их там совсем не ожидала встретить. Думала, вперед ускакали. Но только Черныш по воде зашлепал, как Кочет с Лабёфом из кустов на лошадях выскочили. Прямо у меня на пути. Малыш-Черныш на дыбы встал и чуть меня не скинул.
Лабёф со своего мустанга соскочил одним махом, не успела я и рта раскрыть, и уже стоял подле. Стащил меня с седла и наземь бросил лицом вниз. Одну руку завернул мне за спину, а сверху уперся коленом. Я пиналась и выкручивалась, но со здоровенным техасцем как тут справишься.
- Посмотрим, что теперь ты запоешь, - говорит. Отломил у ивы ветку и давай мне штанину над ботинком закатывать. А я так лягалась, что ничего у него не вышло.
А Кочет остался в седле. Сидел, самокрутку сворачивал и смотрел. Чем больше я лягалась, тем сильнее Лабёф напирал коленом, и я вскоре поняла, что игра проиграна. Драться перестала. Лабёф меня парочку раз больно стегнул и говорит:
- Я тебе всю ногу хорошенько распишу.
- И чего добьетесь? - отвечаю. А потом заплакала - ничего поделать с собой не могла, но больше от злости и смущения, чем от боли. А Кочету говорю: - И вы ему это с рук спустите?
Когбёрн самокрутку бросил. И отвечает:
- Нет, не спущу, наверно. Убери розгу, Лабёф. Она нас обставила.
- Меня она не обставляла, - техасец в ответ.
А Кочет ему:
- Хватит, я сказал.
Лабёф на него ноль внимания.
Кочет тогда голос повысил и говорит:
- Убирай розгу, Лабёф! Слышишь, я с тобой разговариваю?
Техасец остановился и на него посмотрел. И говорит:
- Раз уж начал - закончу.
Тогда Кочет вынул револьвер с кедровыми накладками, взвел его большим пальцем и наставил на Лабёфа.
- Это, - говорит, - будет твоей величайшей ошибкой, техасский поскакун.
Лабёф тогда розгу с отвращением отбросил в сторону и выпрямился.
- Ты с самого начала был за нее, Когбёрн, - говорит. - Так вот, никакой услуги ты ей сейчас не оказываешь. Считаешь, это правильно? А я тебе говорю - нет, неправильно.
А Кочет ему:
- Довольно. Садись давай на лошадь.
Я отряхнула пыль с одежды, в холодном ручейке вымыла руки и лицо. А Малыш-Черныш из него попил. Потом говорю:
- Слушайте меня, я тут кое-что придумала. Эта ваша "проказа" меня на мысль навела. Когда мы Чейни отыщем, хороший план будет - выскочить из-за кустов, оглушить его палками по голове, чтоб лишился чувств. А потом можно связать ему руки-ноги веревками и привезти обратно живым. Что скажете?
Но Кочет рассердился и сказал только:
- Залезай на лошадь.
И мы отправились дальше в глубокомысленном молчании - все втроем ехали теперь вместе, дальше и дальше углублялись на Территорию, невесть чему навстречу.
~~~
Настало и прошло время обеда, а мы всё ехали. Я проголодалась, у меня все уже болело, но я не роптала, потому что ясное дело: стоит пожаловаться или что-нибудь сказать, они меня заклеймят "неженкой". А я решила не давать им ни малейшего повода меня бранить. Сверху посыпались влажные хлопья снега, потом заморосило, потом вообще все кончилось и выглянуло солнце. Мы свернули влево с дороги на Форт-Гибсон и направились вниз на юг, обратно к реке Арканзас. Я говорю "вниз". Юг "внизу" не больше, чем север "наверху". Я видела карты у переселенцев, которые ехали в Калифорнию, - так там запад был наверху, а восток внизу.
На привал мы остановились у лавки на речном берегу. За ней лежала небольшая паромная переправа.
Мы спешились и привязали лошадей. Ноги у меня гудели и подкашивались, и на земле я поначалу стояла нетвердо. Ничто так не сбивает спесь, как добрая прогулка верхом.
К крыльцу лавки был привязан черный мул. На шее у него была хлопковая веревка - пропущена под самой челюстью. От солнца она, мокрая, затянулась туже, и бедная животина давилась и задыхалась. Чем больше мул дергал веревку, тем хуже ему становилось. А на крыльце сидели два злых мальчишки, смеялись над бедою мула. Один мальчишка белый, другой индеец. Лет по семнадцати оба.
Кочет своим кинжалом полоснул по веревке, и мулу опять стало легко дышать. Благодарная скотина отошла подальше, качая головой. Ступенькой у крыльца служил кипарисовый пень. Кочет поднялся первым, подошел к мальчишкам и пинками согнал их в грязь - прямо подошвой в спину скинул.
- Развлекаетесь, значит? - спрашивает. Те ужасно удивились.
Лавку держал человек по фамилии Багби, у него жена была индеанка. Они уже пообедали, но женщина разогрела нам сомика, что у них от обеда осталось. Мы с Лабёфом сели за стол у печи и поели, а Кочет ушел в глубину лавки совещаться с Багби.
Индеанка хорошо говорила по-английски, и я, к своему удивлению, узнала, что и она пресвитерианка. Ее миссионер учил. Вот проповедники у нас были в те дни! Воистину несли слово Божье "по дорогам и изгородям". Миссис Багби была не камберлендской пресвитерианкой, а принадлежала к Пресвитерианской церкви США, она же Южная. Нет, я против камберлендов ничего не имею. От пресвитерианской церкви они откололись, потому что не верили, будто проповеднику требуется какое-то образование. Но это еще ничего, а вот в Предопределении путаются. Не вполне его приемлют. Готова признать, это учение трудное, оно противоречит нашим земным представлениям о честной игре, но его никак не обойдешь. Почитайте 1-е Коринфянам, 6: 13, и 2-е Тимофею, 1: 9–10. А еще 1-е Петра, 1: 2, 19–20, и Римлянам, 11: 7. Вот все и поймете. Павлу и Силе пригодилось, сгодится и мне. Вам тоже не помешает.
Кочет свои переговоры закончил и подсел к нашему рыбному обеду. Миссис Багби мне с собой завернула имбирных пряников. А когда мы на крыльцо вышли, Кочет опять мальчишек сапогом в грязь столкнул.
- Где Вёрджил? - спрашивает.
Белый мальчишка ему:
- Они с мистером Симмонзом поехали по низинам отбившихся ловить.
- А кто на пароме остался?
- Мы с Джонни.
- Да вам же тяму не хватит паром водить. Ни тому ни другому.
- Мы умеем его водить.
- Вот давайте и займемся.
- А мистер Симмонз спросит, кто его мула отвязал, - сказал мальчишка.
- Скажешь, мистер Джеймс, банковский ревизор округа Клей, штат Миссури, - ответил Кочет. - Имя запомнишь?
- Да, сэр.
Мы подвели лошадей к кромке воды. Лодка - скорее, плот - была утлой, воду хлебала, и лошади ржанули и заупрямились, когда мы стали заводить их на борт. Да и кто бы их упрекнул? Лабёфу пришлось своему косматому мустангу шоры надевать. Мы все на этот паром едва поместились.
Прежде чем отдать концы, белый мальчишка переспросил:
- Джеймс, говорите?
- Точно, - отвечает Кочет.
- Мальчишки Джеймсы, говорят, задохлики.
- А один растолстел, - говорит Кочет.
- Что-то не верится мне, что вы из них. Ни на Джесси, ни на Фрэнка не похожи.
- Мул-то далеко не убредет. - Кочет ему. - А вот ты давай блюди себя, мальчонка, не то вернусь как-нибудь темной ночью да башку тебе отрежу, пусть вороны глаза поклюют. Теперь же вы с адмиралом Семмзом перевезите-ка нас на тот берег - да побыстрей давайте.
На воде лежал призрачный туман - окутывал нас где-то по пояс, пока мы отталкивались. Хоть мальчишки были гадкие и недоразвитые, с паромом они управлялись ладно. Тащили и везли нас вдоль толстого каната, крепко привязанного к деревьям по обоим берегам. Мы плыли по широкой дуге вдоль по течению, которое за нас почти всю работу и делало. Только ноги у нас все равно промокли, и хорошо, что скоро мы с этого парома слезли.
Дорога, которую мы выбрали на южном берегу, лишь немногим отличалась от кабаньей тропы. Подлесок смыкался над головой, нас то и дело шлепали и хлестали ветки. Я ехала последней, наверное, мне больше всех и досталось.
Вот что Кочет узнал от этого Багби: тремя днями раньше Счастливчика Неда Пеппера видали в лавке Макалестера у путей железной дороги "М. К. и Т.". Намерения его остались невыясненными. Он туда время от времени наезжал к одной распутной женщине. В его обществе там видали грабителя по кличке Задира и одного мексиканца. Вот и все, что знал лавочник.
Кочет сказал, что нам лучше изловить всю шайку, пока они не отошли далеко от лавки Макалестера и не вернулись к себе в укрывище в глубине гор Винтовая Лестница.
Лабёф спрашивает:
- А далеко до Макалестера?
- Добрых шестьдесят миль, - ответил Кочет. - Сегодня еще пятнадцать сделаем, а завтра выедем пораньше.
Я застонала и скривилась от мысли, что сегодня нам ехать еще целых пятнадцать миль, а Кочет услыхал и повернулся.
- Ну и как тебе такая енотовая охота? - спрашивает.
- А вы не оглядывайтесь, нечего, - говорю. - Никуда я не денусь.
Лабёф спрашивает:
- А Челмзфорда с ним не было?
Кочет ему:
- Его у Макалестера с Недом не видали. Но они точно были вместе, когда брали почтовую коляску. И я не я буду, если он где-то рядом не ошивается. Нед свою добычу делит так, что сопляк на этой выручке далеко не уедет.
Тем вечером мы встали лагерем на гребне холма, где земля не так промокла. Ночь была очень темная. Тяжелые тучи низко висели, ни луны, ни звезд не видать. Кочет дал мне ведерко из парусины и отправил вниз по склону за водой, там ярдов двести было. Я прихватила с собой пистолет. А у меня ни лампы, ничего, поэтому с первым же ведерком воды я упала, не пройдя и двух шагов, пришлось возвращаться и снова набирать. Лабёф расседлал лошадей, покормил их из торб. А на второй ходке мне раза три останавливаться пришлось вверх по склону, передохнуть. Я вся занемела, устала, все у меня болело. В одной руке я держала пистолет, но все равно тяжелого ведерка не уравновесить, оно меня всё куда-то в сторону тянуло.
Кочет сидел на корточках, костер разводил. Посмотрел на меня и говорит:
- Ну, ты прям как свинья на льду.
И я ему так ответила:
- Я туда больше не пойду. Если вам еще воды надо, ходите сами и набирайте.
- У меня в отряде все своим делом должны заниматься.
- Да она все равно на вкус железная.
Лабёф чесал своего косматого мустанга.
- Еще повезло, - говорит, - что нам родники попадаются. Вот у меня дома можно много дней напролет ехать, и никакой воды тебе не будет. Я из копыта грязь лакал и радовался. Не поймешь, что значит настоящее неудобство, пока от нехватки воды не начнешь загибаться.
А Кочет на это говорит:
- Если я когда-нибудь увижу кого из вас, техасских сучков, и он мне скажет, что никогда не пил из конских следов, так я ему руку пожму и подарю сигару с Дэниэлом Уэбстером.
- Так ты не веришь мне? - Лабёф спрашивает.
- Верил первые двадцать пять раз, когда мне про это пели.
- Может, он и пил, - говорю я. - Он же техасский рейнджер.
- Вот оно что? - говорит Кочет. - Ну тогда может быть.
А Лабёф не унимается:
- Сейчас ты, Когбёрн, покажешь нам свое невежество, - говорит. - Личные оскорбления я еще от тебя стерплю, но чтоб такой, как ты, рейнджерские войска поносил…
- Рейнджерские войска! - чуть не фыркнул Кочет. - Я тебе так скажу. Ты про рейнджерские войска сходи расскажи Джону Уэсли Хардину. А нам с сестренкой не надо.