- Немножко. Эта блондинка, Диана, клеилась к ним. А мисс Джулия от них спряталась. Впрочем, напрасно: офицер держал своих солдат достойно, а потом вежливо так поблагодарил за выступление. Мисс Джулия очень приличная девушка, сэр, и…
- Про это я тебя не спрашивал! - рассердился Бенджамен и отошел.
Когда все уже легли спать, он заглянул в повозку к женщинам.
- Спит? - спросил он, хотя прекрасно знал, что девочка спит, но ничего более умного на ум не пришло.
- Спит. Она скучала по вам.
Бенджамен хотел спросить, только ли Анна скучала, но не спросил.
- Завтра утром выезжаем, - сообщил он.
- Куда?
- За Одер, в Познань.
- Никогда не была так далеко на востоке. Неужели там точно так же гадко и холодно?
- Видимо, так.
- Боже, как бы мне хотелось вернуться в Каласетта!
- Так почему ты не возвращаешься туда?
- Еще не могу. Вот когда отложу хоть немного денег, тогда и вернусь. Еще год, может, два… Боюсь, чтобы Анна не заболела, здесь так холодно… Мирель говорил, что вы привезли новый реквизит. Это ради него вы так рискуете жизнью?
- Ради него.
- Ради этой куклы? И стоит?
- По-видимому, да, иначе я бы сюда не приехал. Но теперь не жалею.
Он положил свою ладонь на ее. Она позволила ему держать их так всего несколько секунд, потом убрала руку, а когда Бенджамен вдруг приблизился к ней, сказала:
- Нет!
Они замолчали, оба чувствовали себя неловко. Бенджамен не понимал, что с ним происходит, и почему он чувствует все то, чего не испытывал в подобных ситуациях. Почему, ведя себя словно романтический болван рядом с этой танцовщицей, которая, должно быть, прошла через столько рук, он дает ей перевес над собой. Это его злило, и он не знал, что делать.
- Зачем мы едем в эту Познань? - спросила она. - Зачем мы вам нужны, и что вы хотите сделать?
Он не отвечал.
- Вы мне не доверяете?
- Я никому не доверяю. И научился этому еще до того, как научился читать. Потом узнал, что, прежде всего, нельзя доверять женщинам.
Джулия рассмеялась.
- Как глупо! Каждый мужчина так говорит, хотя среди мужчин предателей больше.
Вновь она была права. Бенджамен попрощался и ушел.
Его разбудил разговор. Уже светало. Старый шахматист, сидя в ящике автомата, объяснял склонившимся Хейтеру и Мануэлю:
- …шах же объявляют трехкратным наклоном головы "Турка".
- А каким образом, сидя в этом ящике, можно ориентироваться в ходах противника. Ведь доску не видно, - спросил Хейтер.
- Вы ее видите, только снизу, и…
- Ну а ходы?
- Я уже говорил, что для этого служат вот эти шнурки. С каждой клетки свисает шнурок, законченный металлической пуговицей. Нескольких не хватает, нужно будет сделать. Основания фигур и пешек сделаны из сильных магнитов. В исходной позиции магниты притягивают тридцать две пуговицы, остальные свисают свободно. При выполнении хода пуговица отпускается, но тут же притягивается другая, так что пуговицы говорят о ситуации.
- Но вы же видите только свисающие или притянутые пуговицы! Как сориентироваться, где стоят фигуры и какие? То же самое с пешками. Нужно помнить каждый ход с самого начала игры, а у кого может быть такая память?! - заметил Мануэль.
- Для этого служит вот эта маленькая доска, на которую переносятся все ходы, о которых сигнализируют пуговицы… Да, противника нужно предупреждать, чтобы он ставил фигуры точно в центре клеток, иначе магнит может и не сработать.
- Но ведь этого я ему не скажу, - буркнул Хейтер.
- Понятно, что нет. А говорят, будто все это нужно для того, чтобы заведенный "Турок" не сбросил какие-нибудь фигуры. И помните, перед игрой нужно убрать из правой руки трубку, а под левую положить подушечку. Да, во время игры тот, кто стоит снаружи, должен время от времени открывать дверцы, делая вид, что заводит механизм, чтобы сидящий внутри не задохнулся. Но не слишком часто.
- Не слишком часто!? Да ведь там можно задохнуться, сидя в этой тесноте, да еще и со свечкой! - воскликнул Диас.
Хейтер прикрыл ему рот рукой и прошипел:
- Тиииихо!
Все трое обернулись, чтобы увидеть, что начальник уже не спит. Старик, вылезая из внутренностей ящика, прошептал:
- А я столько лет сидел, и как-то живой…
"Да как ты живешь, бедняга", - подумал Батхерст. Старик распрямился и сказал:
- Я пойду, майн герр. Я им объяснил все, что нужно, а мне пора во дворец. Где мой кошелек?
На восток они отправились утром 20 ноября 1806 года (четверг). Поначалу повозки двигались в тумане, словно белые гуси, скрипя осями, и этот звук только усиливал призрачность тишины. Потом взошло солнце, тракт заполнился мундирами, флажками и веселыми криками солдат. Они ехали полями, среди которых часто попадались деревни и городки, и лесами, деревья в которых печально кивали, переживая собственную наготу.
- Вам погадать, синьоре? - спросила Джулия. - Дайте руку.
Бенджамен подал ей руку, злясь на то, что за его спиной Хейтер и остальные весело переглядываются. Джулия взяла его руку и молча изучала ладонь.
- О тебе думают две женщины, синьоре.
- Всего лишь двое? - напыщенно спросил Батхерст.
- Одну ты не любишь, вторую не хочешь любить. Ой!
- Что случилось?
- Линия жизни раздваивается так, как я ни у кого еще не видела. Что это значит? У тебя будут две жизни?
- Естественно! Не менее двух. Я же колдун!
- А теперь возьмите карту, синьоре. - Джулия дала ему выбрать из гадальных карт, обозначенных только номерами. Бенджамен выбрал. - Тринадцать. А теперь я выложу пасьянс.
Она разложила другую колоду, с фигурами, в сложную мозаику.
- Ты, синьоре, бубновый валет.
- А почему не вот этот, выше?
- Этот выше, это рыжий червовый валет. Это твой враг. Ты же бубновый. А теперь отсчитай тринадцать сверху. Ты же сам вытянул тринадцатый номер, синьоре.
- На счастье, или на беду, Джулия? Говорят, что он приносит неудачу.
- Одним так, другим - нет.
- И ты веришь в те глупости, которые предсказываешь?
- Нет, но иногда они верят в нас. И потому от них не всегда можно сбежать, синьоре.
Глава V
Джулия
По хорошему тракту они ехали на Мюнхеберг, через Бердорф, Махльсдорф, Фогельсдорф, Херцфельде, Лихтенов, а затем на юг, в сторону Франкфурта (Батхерст обдумывал возможность переправиться через Одер в Кюстрине, но потом решился на Франкфурт) через Хайнерсдорф, Петерсхаген, Троплин, Бооссен и Клестов. Хороший тракт здесь означал дорогу, называемую в то время "chaussee" (шоссе), на которой колеса не вязли по оси в грязи, не ломались в ямах и которая позволяла передвигаться достаточно быстро.
Во Франкфурт въехали через ворота Лебузер вечером 23 ноября (воскресенье) и решили переночевать в трактире "Золотое Солнце". Они заняли весь боковой, меньший зал и подкреплялись мясом с вином, шутя и распевая песни. Том "Веревка" возбуждал всеобщее веселье своими попытками признаться в любви золотоволосой Диане, приме-наив или женщине-змее, в которой было гораздо больше от пресмыкающегося, чем от наивной барышни, но которую Господь не обделил яркой красотой. Но сама Диана предпочитала поляка Юзефа, давая ему это понять агрессивным кокетничанием. Мирель, который во время пути просил Батхерста дать разрешение на несколько представлений во Франкфурте (Бенджамен категорически отказал), был зол как собака, ругался с женой, что правда не мешало ему, как всегда, обжираться без меры. Братья Риккардо и Томмазо, канатоходцы, забавляли своими шуточками вольтижировщицу Люцию, желая таким образом отвлечь ее внимание от Мануэля; Робертсон убеждал матушку Розу в превосходстве святого Патрика над святым Дамианом, впервые с момента отъезда из Лондона хорошенько закладывая за воротник, на что Бенджамен смотрел сквозь пальцы. Бартоломео, сын Пинио и Люции, перебрасывался огрызками костей с Хуаном, с которым давно подружился.
Сам Батхерст расслабился и совершенно не участвуя в общем веселье, оставался наедине с собственными мыслями. Впервые за долгое время у него появился аппетит. Раз за разом малышка Анна, сидящая между ним и матерью, обращалась к нему. Когда же Джулия уложила ее спать, на лавке между ними осталось свободное место, которое они, неизвестно почему, не заполняли, хотя это и выглядело более странно, чем если бы они прижались друг к другу у всех на виду.
Батхерст понимал, что все его попытки смешны, во всяком случае, он пробуждает, пусть и скрытые, насмешки всей компании, но не мог понять, почему ведет себя как мальчишка. Он не жаловался на отсутствие успеха у женщин, но еще никогда в жизни не встречал женщину, которая бы действовала на него таким образом. Он думал о ней каждую ночь, взбешенный тем, что это отвлекает его от операции. Все это он анализировал своим холодным умом, который внезапно перестал быть холодным, но не мог понять, что весь этот гипноз - это влюбленность. Но даже если где-то глубоко, подсознанием, он это понимал, то гнал от себе эти мысли. Впрочем, возможно, как раз это он бы и мог понять, но вот одного - не мог никак: почему, безотносительно к состоянию опьянения, он обязан вести себя словно влюбленный шут! Ведь это так не соответствовало тому стилю поведения, который он принял для себя и навязывал другим, и который ему был так к лицу. Чертово невезение! Именно сейчас, да еще и к ней! Ведь тип ее красоты не был из его любимых!..
И как раз во Франкфурте Батхерсту был выставлен счет за эту любовную слепоту.
Погруженный в собственные мысли, Бенджамен не заметил, что за столом не хватает иллюзиониста Симона. "Маэстро Сиромини" куда-то пропал и появился в зале где-то через час, словно кролик из шляпы в одном из своих фокусов, когда все остальные уже собирались идти спать. И сразу же после него вошел французский офицер. Его прибытие закрыло всем рты. Француз какое-то время стоял, внимательно приглядываясь к сидящим, затем направился к Батхерсту и бесцеремонно занял свободное место между ним и Джулией.
- Вы не против, если я присоединюсь к вашей компании, - сообщил он.
В воцарившейся тишине, Бенджамен вспомнил, что Мануэль Диас публично посмеялся над иллюзионистом, доказывая, будто он лучше его, а так же слова Юзефа: "Теперь Симон его возненавидит"… И еще слова Джулии: "Признается мне в любви". Молчание прервал Мирель, громко и нервно заговорив:
- Ну конечно, конечно! С радостью просим! Siamo felici, felicissimi. Честь это есть большая у нас радовать господин офицер! Пожалуйста!
Француз не удостоил Миреля взглядом. Он взял кружку и, повернувшись к Батхерсту, выпил.
- Ваше здоровье, мсье…
- Но ведь этот человек, - Бенджамен указал на сидевшего, свесив голову, иллюзиониста, - сообщил вам, кто я такой.
- Да, сообщил. Вот только у меня паршивая память, мсье…
- О'Лири.
- О'Лири? Так вы англичанин?
- Ошибаетесь, капитан. Я ирландец. А это большая разница. Я ирландский революционер, сбежал с Острова после поражения восстания 1798 года.
- Браво! - хлопнул в ладоши офицер. - Мы, французы, обожаем ирландцев. В девяносто восьмом мы сражались на одной стороне, против Лондона, точно так же, как и сейчас. Предлагаю выпить за то, чтобы король Англии Георг позорно сдох вместе со своими вонючими протестантами!
Чувствуя внимательный взгляд офицера, Бенджамен широко оскалился и поднял свою кружку:
- Пускай сдохнут, и поскорее!
Они выпили. Офицер отер губы рукавом, вытянул руку с кружкой за спину, давая знак, чтобы налили еще, и, уставившись на Батхерста, продолжил расспросы:
- И вы, конечно же, мечтаете вернуться на родину, мсье О'Лири?
- Естественно.
- На цирковой повозке?
- Не понял, - удивился Бенджамен.
- Видимо, мы оба не понимаем, поскольку меня учили, что из Гамбурга в Ирландию дорога идет по морю, причем - на запад, а совсем не на восток!
- Вас прекрасно учили, капитан, но трудно требовать, чтобы я возвращался на родину, оккупированную лондонскими скотами! Сначала их нужно победить.
- Правильно. Очень верное замечание, мсье О'Лири. Что же, тогда за победу!
Они снова опорожнили кружки. Батхерст старался пить осторожно. Офицер же снова подставил кружку, чтобы ее наполнили, и напор не сбавлял.
- Кстати, мсье О'Лири, каким же образом вы сражаетесь за победу? Оружием или мисками жонглируя?
- Вы смеетесь надо мной, капитан?
- Вам так показалось? Да что вы! Я говорю очень даже серьезно. Можно сказать, смертельно серьезно, мсье О'Лири… Но я же вижу вас в компании циркачей…
- Просто, я воспользовался данным транспортным средством, капитан. Временно. Мои собственные повозки были реквизированы пруссаками. Сам я уже несколько лет занимаюсь торговлей, ведь чем-то зарабатывать на хлеб надо… Сейчас же мне хотелось бы установить торговые связи с Силезией и Австрией. Сейчас мы направляемся на юг: Глогув, Вроцлав, Прага.
- Ваша откровенность достойна похвалы, О'Лири. Вот если бы вы мне еще и документы свои показали…
- С удовольствием. - Бенджамен сунул руку за пазуху. - Вот они, пожалуйста.
Офицер внимательно просмотрел бумаги и вернул их Батхерсту.
- Они в порядке, в чем я, собственно, и не сомневался. Другое дело, что самыми настоящими документами всегда располагают английские шпионы.
- Это плохая шутка, капитан, - резко ответил на это Батхерст, - решительно протестую! В девяносто восьмом я сражался вместе с Тоном, чудом избежал смерти! После этого ваша родина предоставила мне опеку и гостеприимство, став моей второй родиной. К сожалению, она не предоставила мне средств на содержание, вот мне и пришлось сделаться купцом.
- Это и вправду печально, - растрогался француз с издевкой в голосе.
- Гораздо печальнее то, капитан, что вы оскорбляете меня без каких-либо оснований! Я не шпион!
- Вы в этом уверены, О'Лири?
- Повторяю, это нонсенс! Я не шпион!
- Но я и не говорил, будто вы шпион! С чего вы это взяли? В связи с этим, кто же вы?
- Я уже говорил - купец!
- Правда, правда, говорили…
Француз почесал в голове, как бы удивляясь собственной рассеянности.
- Ну да, да… Еще, О'Лири, вы говорили, будто бы направляетесь в Силезию и в Прагу. А на этом маршруте, что я уже понял, контрабанда буквально цветет.
- Ну это уже слишком, капитан! - взорвался Батхерст. - Со шпионскими штучками не удалось, так теперь вы заявляете, будто я контрабандист!
- Что-то вы разнервничались, О'Лири. И, опять же, это только ваши фантазии - я вас еще ни в чем не обвинил.
- Зато раз за разом делаете инсинуации относительно моих преступлений.
- О'Лири, хотите ценный совет. Не кричите на меня, я этого не люблю. Я разговариваю с вами вежливо. И, вопреки тому, что вы заявляете, я пока что ни в чем вас не обвиняю. Если бы я что и хотел сказать, то заметил бы, что купцы, как правило, плохо владеют оружием, а вы перестреляли полк пруссаков.
- Что?… Это вам этот придурок рассказал?! - Бенджамен глянул на иллюзиониста. - И вы, капитан, поверили?
- Говоря откровенно, в полк - не сильно. Но пару десятков… Везете с собой оружие?
- А как иначе в такое время?! Везде полно прусских дезертиров и грабителей. Не забывайте, капитан, что я со своими друзьями несколько лет сражался с англичанами за свободу. Так что оружием мы владеть умеем.
- Не сомневаюсь в этом, и прошу мне поверить, О'Лири, что я ничего не забываю. Ничего. Выпьем за ваше умение! И за здоровье императора!
Офицер встал по стойке смирно и рявкнул:
- Vive l'empereur!.. Вы не пьете, О'Лири?
- Почему же, с удовольствием. За здоровье императора, мы всегда… Но только пускай это будет последний тост, я не хочу слишком упиться…
- За императора стоит упиться, О'Лири! Но вернемся к теме. Этот человек сообщил, будто вы перевозите какой-то таинственный товар, взятый в Берлине.
- Здесь нет никаких тайн - это новая театральная декорация. Фигура мусульманина.
- И все же, что-то здесь имеется странное. Вы, О'Лири, сообщили, будто повозками этих циркачей пользуетесь лишь временно, и что вы сами купец, а не комедиант. Тогда почему же этот реквизит купили вы, а не управляющий труппой толстяк?
- Просто я ему помог, действуя по его указанию. Обычная мелкая услуга.
- Интересно, а вот этот ваш фокусник утверждает, будто все наоборот, это труппа выполняет все ваши приказы.
- Полагаю, мсье, этот фокусник не рассказал вам, как несколько дней назад один из моих людей, парень с золотыми руками, скомпрометировал его в присутствии французских солдат, которым труппа давала представление.
- Нет, об этом он мне не говорил.
- Именно в этом я не сомневался! Спросите его, говорю ли я правду.
Француз глянул на Симона, и ему даже не пришлось спрашивать, бегающие глазки фокусника сказали ему все.
- Так вот оно как! - буркнул он про себя.
- Именно так, капитан. Этот несчастный фокусник - записной лжец, оскорбленные профессиональные амбиции которого толкают к мести.
- Гммм, вот оно какие сапоги!.. Ну вот, О'Лири, сами видите, что все можно спокойно объяснить, и совсем не нужно нервничать и злиться. Правда, ваше умение так гладко объяснить любую проблему вызывает у меня истинное удивление. Итак, вы говорите, будто дали представление для французских солдат. Где же?
- В Берлине. И представление закончилось бурными аплодисментами.
- Замечательно. Во Франкфурте тоже много солдат, соскучившихся по развлечениям.
- Мне весьма жаль, капитан, но мы спешим.
- Я не спрашивал о том, спешите вы или нет, О'Лири. Труппа не ваша, и она выступит.
- Временно труппа принадлежит мне, капитан. Я арендовал повозки на все путешествие, а повозки - это их дом. Мсье капитан, прошу вас понять и простить. У меня срочное дело во Вроцлаве.
- Ваша спешка. О'Лири, начинает меня интересовать. Равно как и ваш багаж. Придется его осмотреть.
- Протестую! - заявил Батхерст. - Я буду вынужден обратиться в жандармерию.