- Послезавтра. Вам нужно будет напомнить ему про "железную маску", а если этого будет мало, упомяните еще и про "Шахматиста" фон Кемпелена.
- Хорошо, это будет несложно. Почти каждый день он куда-нибудь выезжает и часами шастает по округе.
- В мундире полковника конных егерей?
- Всегда. Плюс плащ и шляпа.
- Какая охрана?
- Около тридцати человек. В основном, польские гвардейцы, от нас - с десяток человек. Но два раза он был только с нами и с тремя поляками, всего двенадцать человек. Так что, бывает по-разному.
- Во сколько он выезжает?
- Утром или до полудня. Очень редко - позднее одиннадцати. Точного времени я сообщить не могу, точно на него положиться нельзя. Несколько дней назад он играл в Гарун-аль-Рашида: бродил по городу вечером в гражданском платье и наблюдал. Его сопровождало трое наших и один поляк, переводчик. Он обожает подобные штучки, в Париже частенько так делает.
- Зачем?
- Говорит, что таким образом, инкогнито, может слышать глас народа без посредников.
- Когда вы мне сообщите? - спросил Батхерст.
- О чем?
- О дне приезда императора в Шамотулы.
- Мне трудно сказать заранее. Может, за час, а может - за трое суток. Мы кого-нибудь пришлем. От часа ноль, о котором сообщит вам наш посланник, вы должны быть готовы постоянно, вплоть до приезда корсиканца.
- Кто, месье, будет контролером замены с вашей стороны?
- Я. Постараюсь быть в эскорте. Но этого мало. Чтобы мы поверили, то есть, чтобы я был совершенно уверен и мог донести начальнику, что замена все-таки совершилась, кто-то из наших будет и вместе с вами, чтобы следить за операцией с вашей стороны. И еще одно: перед тем мы должны увидеть двойника.
- Очень хорошо складывается, - сказал Бенджамен, - поскольку я как раз хотел просить, чтобы вы провели двойника ко двору, на час или на два, как можно дольше. Затем, чтобы он как можно лучше присмотрелся к Наполеону.
- Что?! - отшатнулся филадельф. - Это невозможно!
- Это обязательное условие.
- Повторяю, это невозможно!
- Ах, так? Для вас это невозможно?… Я боюсь, месье, что невозможно, чтобы организация, для которой такая мелочь невозможна, была способна перехватить власть! И только не стройте оскорбленных мин, ибо - либо все это просто комедия, и тогда я выхожу из игры, либо мы играем серьезно, и я знаю, что у меня имеются надежные партнеры, которые сотрудничают со мной, и которые не пустят все сделанное мною псу под хвост уже через час после моего отъезда!.. Так как?! Вы же, вроде бы, контролируете и штаб и двор!..
Гвардеец молчал, но на его лице рисовалось бешенство.
- Прошу понять, - продолжал Батхерст, - просто необходимо, чтобы двойник не выдал себя еще до того, как перехватит власть! Он обязан увидеть императора вблизи, присмотреться, как Бонапарт разговаривает, как он движется, как держит руки, как глядит на людей, как выговаривает слова. Этого не заменить никаким описанием!
Он долго ожидал ответа. Филадельф насупился и молчал, уставившись в картину на алтаре. Затем он обернулся и, цедя слова сквозь зубы, произнес:
- Слушай, англичанин… Ты бросаешься словами, за которые у меня в стране…
Бенджамен чуть не рявкнул: Только не пугай, ничтожество! Но он сдержался, а француз продолжил:
- … Но ты нам нужен, и ты знаешь об этом, потому такой наглый! Мы сильнее, чем тебе кажется, а отказался я лишь затем, чтобы всего не испортить. Провести двойника ко двору для нас это сущая мелочь, но что будет, если его случайно узнают?
- Сейчас он носит бороду, и может надеть рясу. Так что нет и речи, чтобы его узнали.
- Ладно, ты сам этого захотел. На днях состоится сборная аудиенция, и мы проведем двойника на нее. За ним придет человек, который представится как "приятель Морис". Тот же самый человек отвезет его к вам и останется, чтобы следить за заменой. Есть ли еще какие-то проблемы, которых мы не обсудили?
- Пока что это все, - ответил Батхерст.
Француз поднялся и ушел, не попрощавшись.
Работавший по двадцать часов в сутки Хейтер был готов к утру 11 декабря (четверг). Механизм западни работал как следует: человека, находящегося в сундуке шахматного автомата, можно было вытащить на платформе, что перемещалась на роликах, одним рывком в соседнее помещение, а именно - на галерею над воротами, где Том должен был сразу же набросить петлю. Механик, хотя он и падал с ног от усталости, тут же получил новое задание: изготовить для похищенного "коляску" с такой подвеской, что бы ее могли нести между собой две лошади.
А вот лошадей им и не хватало. Робертзон купил для них шесть лошадей, итого, их было девять, но Батхерст хотел, чтобы у каждого была еще и сменная.
- Герр О'Лири, - объяснял Робертзон, - ну поймите же, сейчас война, все поляки просто с ума посходили, потому что война для них - это как девочка в постели. Все побежали к Наполеону. Генерал Домбровский организовывает вспомогательные польские легионы для французов, а ко всему прочему еще и реквизиции! Бонапарт готовит какое-то новое наступление, и ему нужны пополнения. И они не в бирюльки играют, забирают лошадь, дают тебе квиток и конец. От всего сердца советую вам спрятать своих. Я и вправду ничего сделать не могу, во всей округе ни одного приличного коня не осталось, одни дохлые клячи. А если даже и остался, то хозяин не продаст его ни за что на свете. Я уже расспрашивал, где только мог…
Батхерст поглядел ему прямо в глаза и сказал, выговаривая слог за слогом:
- Робертзон. Мне нужно больше лошадей. Можешь достать их из-под земли, родить, сотворить. Делай, что хочешь, но ты обязан мне их доставить. Это мое последнее слово.
Тот только пожал плечами:
- Герр О'Лири, я уже говорил…
- Да пошел ты к чертям со своими разговорами! Не верю, что во всей округе нет приличных лошадей!
- Ну… парочка имеется, но они краденые.
- Если хорошие, я их беру!
- Не советую, герр О'Лири. Они у одного дезертира, пруссака, который прячет их в имении неподалеку от Оборника (Оборников), но его явно ищет полиция и жандармерия. Это опасно…
- Берите этих лошадей! - решительно заявил Батхерст. - Только осторожно, как-нибудь ночью.
Тем же утром в башне объявился "приятель Морис", старый сержант с глуповатой рожей, но с очень хитрыми глазками, и сообщил, что на следующий день, после обеда, заберет двойника на аудиенцию, а привезет вечером, и что "час ноль" - это шесть утра в субботу, 13 декабря. И вот тут появилась новая проблема…
Бенджамен предполагал, что между аудиенцией и "часом ноль" будет больший временной промежуток. Тем временем, оказалось - что у них не больше пары десятков часов. Сама же проблема состояла в том, что монах не должен был брить бороду и обрезать волосы в самый последний момент, поскольку это сразу же бросилось бы в глаза. Кожа должна привыкнуть, недавно бритые места будут светлыми… Но раньше щетину тоже нельзя было сбривать, поскольку борода была необходима для камуфляжа во время аудиенции. Подумав, Бенджамен попросил посланника, чтобы тот задержался у них на часок, после чего отправился к отцу Стефану. Он застал его перелистывающим полученные ранее бумаги.
- Отец, завтра вы отправитесь в Познань, чтобы приглядеться к Наполеону, - сообщил Батхерст. - Но не со своей бородой, а с искусственной. Эту необходимо немедленно сбрить, а волосы срезать.
Парикмахерская операция заняла у сержанта и Мануэля почти час. "Приятель Морис" уложил знаменитую прядку Бонапарте как следует и воскликнул:
- Mon Dieu! Cest vraiment lui!
Удовлетворенный таким восхищением Батхерст попрощался с сержантом, после чего выбрал из своих запасов подходящую бороду и парик для отца Стефана. Еще утром 12 декабря (пятница) он осмотрел "коляску", изготовленную Хейтером и Мануэлем, оговорил с коммандос последние подробности операции, определил, где утром должны стоять лошади, следить за которыми он назначил Хуана, и приказал всем прийти к нему в шесть вечера, сразу же после ужина. Затем он поел сам, после чего еще раз просмотрел карты. Наконец он вытянулся на кровати и вздремнул. Сий разбудил его после полудня, когда "приятель Морис" приехал за священником.
Ровно в шесть вечера все собрались в комнате Батхерста. Он начал без вступлений:
- Как я и говорил, завтра с пяти утра - боевая готовность. Если все удастся, вы станете богачами, получите намного больше, чем вам обещали. Если только нам удастся довезти до Лондона… императора Наполеона Бонапарта, парни!
Все сорвались с места. Кто-то даже воскликнул: О, Боже! а потом стало тихо. Батхерст продолжил:
- Я обязан был сказать вам об этом, чтобы вы не повели себя точно так же завтра, когда увидите его. Да не тряситесь вы, словно старые бабы! Охрана замены не заметит, потому что наш поп - его чистая копия, они похожи как две капли воды. А через пару часов власть уже будет в руках у других людей. Вы же станете народными героями, причем - героями, сидящими на мешках с золотом!
- Сэр, - обратился к нему Хейтер, - лично мне все равно. Если нас зацапают, то что за офицера, что за императора - смерть одна и та же. Но вот чувствую я себя как-то по-дурацки, что самого Наполеона, за шкирку, словно котенка…
- Вся наша слава, как раз в том, что не котенка, но императора.
Хейтер покачал головой и усмехнулся.
- Мне это даже начинает нравиться, сэр. Моя малая полюбит меня, как узнает, что я прилапал Наполеона!
Том "Веревка" и Мануэль Диас расхохотались, и атмосфера разрядилась до состояния нормального напряжения перед делом. Впервые за несколько дней улыбнулся даже Робертсон:
- А ты, браток, скажешь, что это ты один его так аккуратненько прилапал. Я же знаю…
В двенадцать с минутами "приятель Морис" привез монаха. Отец Стефан вошел в комнату твердым шагом, словно выбивая ритм сапогами, сорвал бороду и парик, откинул волосы, одну руку отвел за спину, вторую же, с оттопыренным большим пальцем, поместил на границе живота и грудной клетки, делая вид, будто сует ее в разрез жилета, после чего начал мерным шагом прохаживаться от стены к стене.
- Superbe! - шепнул сержант, который не мог оторвать взгляда. Батхерст рассмеялся.
- Вижу, отче, что вы отличный актер. Когда вы уже станете императором, не забудьте о своем покорном слуге, который мечтает о чине маршала.
Наполеон в виде шахматной фигуры. Рисунок Вальдемара Анджеевского
Монах остановился, сделал резкий разворот, вонзил пронзительный взгляд в лицо англичанина и убедительным тоном процедил:
- Soit!
- Браво! - прокомментировал Бенджамен. - А теперь всем спать.
Он обратился к сержанту:
- Ваш сенник лежит возле постели монаха. Спите спокойно, мой слуга вас разбудит.
Сам же он не мог заснуть еще несколько часов. Он лежал и думал. О Джулии, о пройденном пути, снова о Джулии, а еще - о человеке, носящем фамилию Шульмайстер, и понятия не имеющем, что завтра он будет скомпрометирован, а самое позднее послезавтра - расстрелян. Завтра 13 декабря 1806 года. Это будет историческая дата, как день победы под Ла Гуг. Дети в школах будут заучивать ее на память… Тринадцатое… Ему вспомнилось, как он вытащил чертову дюжину из колоды, которую подсунула ему Джулия. "На счастье или на несчастье?… Для одних так, для других - нет… Ты веришь в эти глупости?… Нет, но иногда они верят в нас". Невозможно убежать, нельзя, нельзя…
К полуночи его сморил беспокойный сон. Ему снился мужчина с пухлым лицом, с умным издевательским взглядом. У мужчины были гладкие рыжие волосы, и он смеялся во весь голос, оскалив зубы: ха, ха, ха, ха, ха, ха!!!.. Смех его набирал сил, и эхо его, словно в нефе собора, грохотало и усиливалось, пока не превратилось в гром.
Глава VII
Королевский гамбит
Очнулся Бенджамен внезапно, когда его резко потрясли за плечо. Он лежал на полу, весь в поту. Над собой, в отсвете свечного огарка, он увидал обеспокоенное лицо Сия.
- Который час?… Посвети мне… Начало четвертого… Можешь идти к себе, только тихо, не разбуди монаха.
Метис сделал движение головой и свободной рукой.
- Что? Поп не спал?
Они спустились этажом ниже.
- Плохо, отче, что вы не спите, - шепнул Бенджамен.
- Немного поспал, - пробормотал тот.
- Этого мало. Вы бледны и охрипли. Не простудились?
- Нет, хотя здесь и не слишком тепло.
- Попробуйте поспать еще несколько часов. Ты, Сий, тоже ложись.
Бенджамен вернулся к себе, но и сам не смог заснуть. Он оделся, взял трость и спустился во двор. Небо было синим, щеки пощипывал морозец. Над землей по колено лежал туман. Луна и звезды отбрасывали бледный свет на покрытые инеем стены и деревья. Батхерст прошел мимо большой башни и направился в сторону сараев, перед которыми маячили призраками повозки. Он дошел до конюшни и уже хотел повернуть, как вдруг до него дошло, что часового нет! Чья же сейчас смена? Тома или Мануэля, разве что Юзеф решил по-другому. Но ведь кто-то должен быть!
Он услышал какое-то движение внутри конюшни и прижал глаз к щели в досках. В самой глубине мерцал огонек. Бенджамен прошел ко входу и увидел, что и дверь открыта. Он вошел. Вид человека, поспешно седлающего коня, застал Бенджамена врасплох. В полутьме, которую одинокий огонек масляной лампы никак не мог победить, он не мог понять, чья это спина.
- Собираешься куда-то? - спросил англичанин.
Мужчина резко обернулся - в руке его был револьвер.
- Ты не ответил на вопрос, Джозеф.
- Да, сэр, я уезжаю в Познань.
Бенджамен сделал шаг вперед, но тут же услышал:
- Оставайтесь на месте, сэр, и обе руки держите на трости! Да, так. Предупреждаю, если вы освободите хотя бы одну руку, я выстрелю.
Батхерст понимающе покачал головой.
- Нехорошо ты со мной поступаешь, приятель. Раньше ты бывал и повежливей.
- Я и сейчас вежливый, сэр. Я же не приказал вам держать руки вверх, поскольку это мучительно.
- Ну раз уж ты так великодушен, позволь мне присесть на этом бочонке, я устал.
- Присаживайтесь, сэр.
Батхерст смахнул рукой пыль с крышки и сел.
- Значит, покидаешь нас, Джозеф?
- Да, сэр.
- Можно узнать, почему?
- Я вам скажу, сэр. Я даже рад, что появилась такая оказия. Тогда во Франкфурте вы, сэр, сказали, что у каждого имеется какой-нибудь наркотик, какое-то зелье, которое такого человека спаивает; какой-то голод, который такой человек обязательно должен утолить. Я это запомнил, сэр. И это правда. Еще вы сказали, что и у меня тоже есть что-то такое, просто, должно быть. И это тоже правда. Для меня, сэр, это любовь к отчизне. Не знаю, понимаете ли вы это, но такое если уже имеется в человеке, то имеется, и даже если оно долго спало, то когда-нибудь да проснется. Эта война была мне безразлична, а с вами я пошел лишь для того, чтобы выжить и подзаработать. Не знал я, сэр, что это будет война за свободу Польши, и потому…
- Насколько я помню, Джозеф, ты говорил, будто идешь со мной не ради денег, но ради меня, поскольку всей душой мне продался.
- Я сказал так, сэр, но моя память чуточку лучше, ведь я помню, как сказал точно. Тогда я сказал, что продался вам словно грешник дьяволу. И хотя все это тогда были только слова, потом я понял, что следует их понимать дословно.
- Даже так? - усмехнулся Батхерст. - Выходит, я дьявол?
- Для меня - так, сэр, и для всех поляков. Вы хотите уничтожить единственного человека, который может вернуть нам свободу и независимость, человека, который желает это сделать! Я узнал об этом от чиновников из Познани, что были здесь в Шамотулах неделю назад. Они рассказывали про воззвание к народу.
- Про какое еще воззвание?
- Про воззвание, подписанное генералами Домбровским и Выбицким. В нем говорится, что Наполеон воскрешает Польшу! Когда-то я ненавидел Бонапарта, поскольку он погубил наши легионы за океаном, но сейчас… Как бы я мог его ненавидеть и желать ему зла? Я стал бы изменником, и на мать бы наплевал, ведь в Польше, сэр, родину матерью называют! И я не позволю вам коснуться его!
- Означает ли это, что ты желаешь меня убить, приятель?
- Нет, сэр. Я думал об этом, но не смогу, никак не смогу. Я не обманывал, когда говорил во Франкфурте, что испытываю к вам что-то такое, чего сам не понимаю. Я и сейчас это чувствую - восхищение и ненависть, все одновременно. Я вас только оглушу, суну кляп в рот и свяжу. В пять придет Мануэль и вас освободят, сэр. Но тогда немедленно удирайте, сэр, потому что я уже буду в Познани и ровно в шесть, обещаю, что не раньше, обо всем сообщу французам. Я не позволю вам коснуться императора, сэр, ведь это так же, как будто я отдал бы свою честь за кучку серебряников.
- То, что ты делаешь сейчас, это тоже измена! Ведь ты давал присягу!
- Только не поднимайте шум, сэр! Я знаю, что таким образом вы хотите позвать на помощь, но если кто-нибудь здесь появится, я начну стрелять, и вы погибнете первым. Так что будет лучше, если наша беседа будет тихой. Впрочем, у меня уже нет времени. Я помню, сэр, о той клятве, но иногда необходимо совершить малое предательство, чтобы спастись от большего. К счастью, у меня достаточно хорошая память, чтобы помнить о том, о чем мне помнить нужно прежде всего, как поляку!
Батхерст, наклонившись вперед и держа руки на рукояти трости, глянул ему в глаза и тихо произнес: