Горизонт, между тем, светлел, и очертания местности постепенно выступали из мрака. Чувствуя себя вне опасности, Сорвиголова облегченно вздохнул, но вдруг позади послышался топот конских копыт.
– Кто там шляется? – окликнул по-английски резкий голос.
Едва сдержав проклятие, Жан снова притворился пьяным. Ноги его начали заплетаться, а последняя бутылка виски мигом оказалась в руке.
Всадник, осадив коня на полном скаку, остановился рядом. Конный уланский патруль!
– Ты что тут делаешь, парень? – угрожающе спросил улан.
– Выпиваю и прогуливаюсь… Если и тебе охота – угощайся, мне не жалко…
Увидав какого-то безобидного пьянчужку, улан усмехнулся, отставил пику и потянулся за бутылкой. И пока он тянул виски, Сорвиголова ухватил под уздцы коня, а его свободная рука нырнула в карман доломана.
Изрядно глотнув и не выпуская из рук бутылки, улан заметил:
– Что-то ты слишком далеко от лагеря прогуливаешься!
– К-как ты сказал? – изумился Сорвиголова. – Он что – далеко, этот… как его… лагерь?.. Смех, да и только… Да мне, в сущности, наплевать. Я малый не робкий, для таких расстояний не существует.
– Брось молоть языком и следуй за мной, – приказал улан, что-то заподозрив.
– Это еще с какой стати? У меня увольнительная, где хочу – там и гуляю.
– Мне приказано стрелять без предупреждения во всякого, кто попытается выйти за пределы лагеря или войти в него! Выполняй приказание!
Он отшвырнул бутылку и наклонился, чтобы отстегнуть от седла свою пику.
Сорвиголова мгновенным движением выхватил из кармана револьвер и, не выпуская поводьев коня, выстрелил. Улан качнулся вперед, потом резко откинулся назад, соскользнул с седла и рухнул на землю. Испуганная лошадь взвилась на дыбы, но Жан, рванув поводья, сумел ее удержать.
На звук выстрела со всех сторон уже скакали конные патрули. Жан одним прыжком взлетел в седло и погнал коня в карьер. Когда расстояние между ним и англичанами достигло полукилометра, те, убедившись в бесплодности дальнейшей погони, прекратили преследование.
Жан Грандье снова был спасен!
Глава 8
В лагерь генерала Бота Сорвиголова вернулся как раз вовремя. В штабе царило полное неведение о передвижениях неприятельских войск, а капитан Молокососов доставил точную, полную и жизненно необходимую информацию.
Благодаря этому генерал Бота мог избежать окружения, на которое делал ставку маршал Робертс. Тщетно британский корпус – драгуны, кавалерия и артиллерия – пытались обойти левый фланг буров. Англичане двигались стремительным маршем, но Бота, без колебаний покинувший укрепленные позиции между Винбургом и железной дорогой, взял еще больший темп. Огромные клещи сомкнулись, но охватили лишь пустоту.
Катастрофа в долине Вольверскрааль кое-чему научила буров. Теперь вместо того, чтобы дожидаться подхода англичан на укрепленных позициях, они отступали, нанося многочисленные удары по колоннам пехоты и кавалерии противника.
Но, если бурам и удавалось таким образом ускользнуть от неприятеля, остановить его они все-таки не могли. При десятикратном численном превосходстве британская армия продолжала теснить буров на север. Однако и в таких жестоких условиях армия бурских республик продолжала отчаянное сопротивление.
Шаг за шагом уступая врагу территорию Оранжевой республики, буры не оставляли врагу ни единого солдата, ни одного коня или повозки. Военный успех обходился армии Робертса невероятно дорого. Не проходило и дня, чтобы неуловимый противник не нанес ей чувствительного удара.
Мелкие отряды буров угоняли обозы завоевателей, снимали часовых, захватывали разведывательные отряды, уничтожали небольшие воинские соединения. Партизаны героически отстаивали каждый клочок земли, каждый холмик, каждое дерево и каждый дом и при этом оставались невидимыми и неуловимыми, так как маршруты продвижения англичан и их намерения были прекрасно известны бурам. Эти сведения поставляли им в основном женщины и дети – единственные уцелевшие обитатели разграбленных ферм.
Война с незримым и вездесущим противником деморализовывала англичан и подрывала их боевой дух. Поначалу они пытались бороться с партизанами обычными средствами: колоссальными штрафами за укрывательство вооруженных буров и за снабжение их продовольствием. Это, однако, не возымело никакого действия. Непокорных стали наказывать изгнанием из их собственных домов, но и это не помогло.
Тогда английское высшее командование, взбешенное яростным сопротивлением буров, решилось на меры, жестокость которых покрыла позором великую нацию и вызвала волну возмущения во всем цивилизованном мире.
Лорд Робертс оказался между двух огней: Лондон все настойчивее требовал быстрого и победного завершения войны, а его армия несла непрерывные потери, конца которым не предвиделось. Не выдержав давления, Старый Боб не побоялся обесчестить свое безупречное прошлое чудовищным приказом, превратившим британскую армию в орду карателей и насильников.
Суть его заключалась в том, чтобы превращать те места, через которые лежал путь его солдат, в выжженную пустыню. Английские солдаты начали планомерно грабить, уничтожать, сравнивать с землей не только фермы и мелкие селения, но даже небольшие города. Одновременно шло зверское истребление буров – от мала до велика.
Это был откровенный террор. Женщины, дети и старики безжалостно изгонялись из своих домов. Лишенные крова, голодные и оборванные, они блуждали в велде и гибли от истощения, усталости и нападений хищников. Упрямцы, которые наотрез отказывались покинуть дом, где прошла вся их жизнь, карались смертью на месте.
Солдаты пьянели от вседозволенности, превращаясь в палачей, кровавое безумие охватило и многих офицеров. Одним из них был и вечно пьяный майор Колвилл, отличавшийся нечеловеческой свирепостью. В тех местах, где в качестве разведчиков в авангарде армии орудовали его кавалеристы, не оставалось ничего, кроме выжженной земли.
В те дни, о которых мы ведем рассказ, уланы майора Колвилла, оторвавшись от своего армейского корпуса, сеяли смерть и ужас в местности между Рейтцбургом, Вредефортом и железнодорожной линией Блумфонтейн – Претория.
Разрушение шло методически – англичане не щадили ничего, вырубались даже плодовые деревья. А бурская армия, сосредоточенная на границе Оранжевой республики, не могла прийти на помощь жертвам колониального варварства. За спиной у буров находилась река Вааль – граница Трансвааля, которую нужно было во что бы то ни стало защитить, а рядом находился брод, который давал англичанам возможность обойти буров и напасть на них с тыла. Такая ситуация буквально приковывала генерала Бота к укрепленному лагерю и не позволяла ему перейти в наступление.
Однажды на ферму Блесбукфонтейн прибыл кавалерийский отряд в составе двух сотен уланов. Ферма эта представляла собой группу построек, в которых нашли приют около десяти бурских семей.
Эти патриархальные жилища были воплощением сельского покоя и скромного достатка тех, кто на протяжении более полувека обрабатывал здешнюю землю и разводил скот. День за днем буры трудились не покладая рук, создавая и совершенствуя свой маленький мир. Здесь, возможно, в будущем возникло бы и более крупное поселение или городок. Рождались и подрастали дети, складывались новые семьи, которые селились в новых домах, построенных рядом со старыми, – словно новые ветви, отрастающие от старого крепкого ствола.
Обитатели Блесбукфонтейна знали светлую радость вознагражденного труда и блаженство отдыха и покоя в семейном кругу.
И вот все это, казавшееся таким нерушимым и надежным, рухнуло. Ураган войны, пронесшийся над этим мирным уголком, унес всех, кто мог сражаться, оставив без защиты и опоры слабых и больных обитателей фермы. Из двадцати шести мужчин Блесбукфонтейна на ферме остался только столетний слепой старик, с трудом добиравшийся до своей скамейки на солнцепеке, да несколько мальчишек не старше десяти лет.
Остальное население фермы состояло из женщин: девяностолетней матери-прародительницы всего этого клана, ее дочерей, внучек и правнучек, то есть матерей, сестер и дочерей буров-солдат.
И однажды обитатели фермы – их было в то время около семидесяти – услыхали резкие звуки трубы и поступь кавалерийских лошадей. Уланы, бряцая оружием, вихрем ворвались на просторный двор фермы. Во главе отряда гарцевал майор Колвилл. Рядом с ним ехал сержант, впереди – два сигнальщика-трубача.
– Хозяина ко мне! Где хозяин? – выкрикнул сержант.
На пороге показался столетний бур, которого вела белокурая девчушка лет шести.
– Я здесь, – с достоинством произнес старик. – Что вам угодно?
– Огласите распоряжение! – сухо бросил майор.
Сержант извлек из-за обшлага мундира бумагу, развернул ее и приступил к чтению, отчеканивая каждое слово:
– Именем Ее Величества королевы и по приказу его превосходительства лорда Робертса всем лицам, проживающим в этой усадьбе, предписывается немедленно покинуть ее. Всякие попытки сопротивления будут наказаны смертью.
Спрятав документ, сержант объявил:
– Вам дается пять минут на сборы.
Ошеломленный старец устремил невидящий взор туда, откуда исходил голос, объявивший приговор ему и его семье. Ему почудилось, что он недослышал и оттого не понял сути приказа. Старый бур простер к пришельцам костлявые руки, а его высохшие губы беззвучно зашевелились.
– Дедушка, – заплакав, пролепетала девчушка, – этот человек говорит: нам надо уйти отсюда.
– Уйти?! – недоуменно пробормотал старик.
– Именно! – со злобой выкрикнул майор. – Вон отсюда, змеиное отродье, иначе мы зажарим вас живьем в этой норе!
Из столовой выбежали женщины, прятавшиеся там из страха перед оккупантами, и окружили кавалеристов, умоляя их сжалиться; с душераздирающими воплями они протягивали к ним грудных детей, которых завоеватели хотели лишить крова и пищи.
Хохоча, бандиты вздернули на дыбы лошадей и, опрокинув ближайших женщин, принялись их топтать.
Послышались вопли ужаса и боли. На земле остался младенец с раздробленной головкой, а его мать упала без чувств возле невинной жертвы карателей.
Майор взглянул на часы и невозмутимо процедил сквозь зубы:
– В вашем распоряжении осталось четыре минуты.
Тогда к майору приблизился старый бур. Догадавшись по тону Колвилла, что командует здесь он, иссохший старец склонился перед англичанином.
– Если бы речь шла обо мне, – проговорил он, – я бы не стал ни о чем просить. Я бы сказал: возьмите мой старый скелет и делайте с ним что угодно… Но ведь женщины и дети ни в чем перед вами не виноваты! Пощадите их ради всего святого… Пощадите, умоляю вас!
– Осталось три минуты! – прервал его майор. – Вы понапрасну теряете время: приказы королевы и верховного командования в нашей армии исполняются беспрекословно.
– Не может быть, чтобы ваша королева приказала истреблять беззащитных людей! Она ведь тоже женщина и мать… Никогда еще я не склонялся перед человеком – только перед Богом, который и у нас, и у вас – один… А теперь умоляю на коленях: сжальтесь, сжальтесь над ними!..
С этими словами седобородый старец рухнул на колени, простирая к майору дрожащие руки. Из его незрячих глаз брызнули слезы. Несколько солдат, чьи сердца еще не совсем очерствели, отвернулись, но у остальных эта сцена вызвала только взрыв хохота.
Майор не произнес ни слова. Он неторопливо высвободил ногу из левого стремени, у которого по-прежнему стоял на коленях старик, и нанес ему страшный удар каблуком сапога в лицо.
Старый бур свалился рядом с тельцем мертвого младенца. Из рассеченных ударом губ и носа патриарха хлестала кровь.
Двор огласился негодующими воплями женщин:
– Проклятые палачи!.. Убийцы детей и стариков!..
А Колвилл смеялся, откидывая голову, полагая, видимо, что выкинул отменную шутку. Потом, снова взглянув на часы и небрежно вернув их в карман, он заметил:
– Четыре минуты уже истекли.
Минутой больше или меньше – для несчастных, которые знали, что все мгновенья их жизни сочтены, это уже не имело никакого значения.
Женщины вновь окружили улан. Бледные от негодования и ненависти, они стали поносить солдат, грозя им кулаками, некоторые даже порывались их бить.
Кавалеристы отвечали хохотом, площадными ругательствами и казарменными шуточками.
– Поднять коней! – внезапно гаркнул Колвилл.
– Гип-гип… урра-а! – заорали уланы, пришпоривая лошадей и одновременно удерживая их уздечками.
Выдрессированные животные лавиной обрушились на толпу сокрушенных горем женщин. Спустя минуту одни из них корчились в пыли, изувеченные стальными подковами разгоряченных коней, другие метались по двору, стараясь спасти кричащих от ужаса детей.
– Пики к бою!.. Колоть!.. – скомандовал Колвилл, обнажая саблю. – А ну-ка, парни, подколите-ка всех этих свиноматок вместе с их поросятами! Будет о чем вспомнить!
Повинуясь преступному приказу, уланы взяли пики наперевес и бросились на женщин с гиканьем и криками:
– Урра-а!.. Подколем свиней!..
В это время к старому буру вернулось сознание. Он с трудом поднялся. Колени его подкашивались, лицо и грудь были залиты кровью. Собрав остаток сил, старец, уже слабеющим голосом, бросил убийцам:
– Будьте вы прокляты, презренные тру́сы, умеющие воевать только с детьми и женщинами!..
В этот момент он очутился перед майором Колвиллом, который разворачивал коня, выбирая очередную жертву. Сабля майора взлетела, и тяжелый клинок, посланный тренированной рукой, со свистом обрушился на череп старца, раскроив его до самого рта.
– Проклятье! Ну и ручища же у вас, майор! – восхитился старший лейтенант, оказавшийся рядом с Колвиллом.
– Да и клинок не из худших, – отозвался Колвилл, польщенный похвалой.
Кавалеристы продолжали преследовать исколотых пиками женщин. Кровь, от которой хмелеют сильнее, чем от вина, туманила их рассудок и толкала на новые зверства. Одной из первых упала мать-прародительница – в ее грудь одновременно вонзилось несколько отточенных наконечников. Белокурая девчушка, служившая поводырем старому буру, была буквально вздернута на пику сержантом.
Резким рывком убийца сбросил труп малышки на землю, где она продолжала биться в предсмертных муках.
Наконец все было кончено. Тела мертвых и умирающих женщин и детей были разбросаны по всему двору. Кони то и дело спотыкались о них, повсюду дымились лужи крови.
Вложив саблю в ножны, майор Колвилл приказал сигнальщику трубить сбор.
Уланы выстроились повзводно и замерли в ожидании приказа.
– А теперь, парни, – обратился к ним майор, – позабавьтесь фейерверком. Подожгите-ка все эти лачуги!
Убийство, потом поджог… Именно так и поступают вконец озверевшие бандиты. Здесь, на отдаленной ферме, англичане чувствовали себя настолько безнаказанными, что даже не выставили дозорных. Весь эскадрон столпился во дворе, желая принять участие в новой забаве.
– Ура! Да здравствует наш майор!.. – заорал сержант.
– Действуйте, парни, действуйте!..
Мощный ружейный залп прервал его речь. Майор Колвилл подпрыгнул в седле, покачнулся и рухнул с коня, ударившись головой о землю. Каска его покатилась в сторону.
За первым залпом прогремел второй, вслед за ним третий.
Опытное солдатское ухо тотчас распознало в этом убийственном огне мастерство отборных стрелков. Уланы похолодели от ужаса.
Их строй, на глазах редевший от града пуль, мгновенно распался. Беснующиеся кони сбрасывали с себя всадников. Охваченные ужасом, уланы попытались обратиться в бегство, но было поздно: над стеной фермы показался длинный ряд стволов, и молодой, полный гнева и ненависти голос прокричал:
– Ни один мерзавец не должен уйти отсюда! Огонь!..
Снова началась беспощадная пальба, а поскольку огонь вели более сотни буров, ни одна пуля не пропадала даром. Лишь несколько чудом уцелевших улан в беспорядке помчались к воротам, но наткнулись там на тройной ряд стволов.
– Огонь! – прозвучал тот же звенящий негодованием голос.
Загремели маузеры, и последние уланы упали, сраженные наповал. Эскадрон майора Колвилла был полностью уничтожен. Во двор фермы ворвались десятка два молодых людей – авангард мстителей. Буры, составлявшие ядро небольшого отряда, из осторожности остались за пределами фермы.
Те, кто вступил во двор, сразу же направились к тому месту, где английский эскадрон был застигнут первым залпом. Там, рядом с телами сержанта и двух трубачей, еще бился в агонии майор. Раненный в грудь, он задыхался, отплевывался кровью и сквернословил.
Узнав командира бурского авангарда, Колвилл прохрипел сквозь предсмертную икоту:
– Сорвиголова… будь ты вовеки проклят, мошенник!
– Да-да, майор Колвилл, это именно я! – отвечал Жан. – И, как видите, я сдержал слово: заставил вас искупить кровью смерть Давида Поттера…
– …Моего отца, которого ты убил, подлая собака! – прервал командира бледный от гнева Поль, приближаясь к Колвиллу.
– Остальные неправедные судьи, приговорившие Давида Поттера, – продолжал Сорвиголова, – уже погибли от нашей руки: полковник герцог Ричмонд, капитаны Расселл, Харден и Адамс – все они умерли. Да и вам осталось жить считанные минуты.
– Как знать, кое-кто иногда возвращается… даже издалека, – прохрипел Колвилл, бравируя даже перед лицом смерти.
– Сейчас проверим! – глухо проговорил Поль.
Хладнокровно приставив ствол винтовки к виску майора, он спустил курок.
В ту же минуту послышались крики:
– Тревога! Тревога! Англичане!..
Молокососы вынуждены были стремительно покинуть ферму, даже не успев предать земле тела невинных жертв зверства улан.
Присоединившись к отряду, они вскочили на коней и отступили перед огромной массой неприятельских войск, застилавшей горизонт, словно грозовая туча.
Глава 9
Никакого чуда в неожиданном, хоть и запоздалом появлении Молокососов на ферме Блесбукфонтейн не было – они оказались в этих местах с той же целью, что и авангардные отряды английских уланов – ради разведки и прощупывания линий обороны врага. Так что встреча отрядов была вполне закономерной.
Со стратегической точки зрения, бурам сопутствовала удача: они уничтожили эскадрон улан и обнаружили приближение крупных британских сил. Теперь генерал Бота, заранее предупрежденный об опасности, успеет найти выход из положения.
Успешной выдалась разведывательная вылазка и по мнению ее участников: майор Колвилл, чье имя стало ненавистным в рядах буров, уничтожен, а Давид Поттер полностью отомщен. Казалось бы, сын расстрелянного, сознавая, что исполнил свою клятву, должен испытывать жгучую радость. А между тем Поля терзала какая-то необъяснимая печаль.
Пони крупной рысью несли Молокососов к берегу Вааля. Поль, не поднимая глаз, молча скакал между Фанфаном и Сорвиголовой. Фанфан насвистывал марш Молокососов, а командир отряда то и дело оборачивался, осматривая равнину. Части английской армии, словно вязкая жидкость, на глазах растекались по велду.
– Дело, кажется, предстоит горячее, – наконец пробормотал Жан.
Поль, погруженный в мрачное молчание, остался равнодушным к его словам.