После того как она задушила полотенцем нарядчицу и получила кроме своих пяти еще десять лет сроку, ее отправили на прииск. Ночевок в пути не предвиделось, а потому по неписаным правилам, конвоир был один. Молодой сверхсрочник после обеда в дорожной столовой, оставив в машине расслабленного от сытного обеда водителя и приняв "от заразы" спиртику, повел мокрушницу в сопки "оправиться". В кустах он положил автомат на землю и предъявил зечке свои права. В ответ она без лишних слов подняла оружие и двумя очередями почти перерубила вертухая пополам. Выбросив автомат, Варвара спокойно вернулась к столовой. Водитель их машины спал. Она лукаво подмигнула водителю выезжавшего на трассу грузовика, села к нему в кабину и уехала. Через пару суток ее задержали уже в сотнях километров от места этого романтического свидания. Били долго, но перед этапом дали оклематься в лагерной больничке.
По специальности Дормидонтова была "городушницей" – квартирной и магазинной воровкой.
– Вот странно, Нюра: если баба "берет" квартирку и застает хозяев, редко когда "мочит" их. Мужики блатные – почти всегда. Хотя, если свидетели "зачирикают" – всем будет худо. Я так думаю, жестокость у нас с мужиками разная. У них она – от трусости. Им боязно в глаза живым смотреть. Мертвый свидетель для них – самый лучший, – морщась от боли в почках и животе, учила Дормидонтова Анну. – Поняла?
– Как не понять. Бабы, выходит, правее. Зачем лишний грех на себя брать?..
– Думаешь, в грехе дело? – удивленно переспросила "городушница". – А я думала, в воровской традиции! Так повелось у блатных, что мужики всегда свидетелей "мочат", а бабы – только по необходимости.
– Хорошая традиция, – вежливо соглашалась Анна.
– Тебя блатари пользовали? – спросила воровка.
– Ни разу.
– Это хорошо, здоровее будешь.
– Зато вертухаи – трижды, начальник больнички, "кум"…
– Эти сучары гадкие, но от "Вассермана" привет вряд ли получишь. У них выбор большой. Мой тебе совет: если где-нибудь на пересылке, в карцере, в другой зоне, на тебя навалятся блатари – не поддавайся.
– Что ж я с ними сделаю? Против лома нет приема. Блатари на зоне даже здоровых мужиков "опускают", при этом еще и сифилисом заражают…
– Вот и я про то. Так бы отмылась – и все. А от "трех крестов" не отмоешься.
– И что делать?
– Если разрешают на зоне носить длинные волосы, всегда держи стальные заколки. Одну дарю на память. Если коротко стригут – носи в ватнике. Вот тут, на затылке, есть впадинка. Ну, согласна, не затылок уже, а шея, ты не придирайся, а то ничего рассказывать не буду. Нашла? Так. Вот в эту впадинку ему заколочку до самого конца и воткнешь. Не боись, место мягкое, как в масло войдет.
– И что же?
– А любой на тебе и помрет, всекунду.
– А остальные?
– Не боись, не убьют. Им и одного жмура выше крыши. Побьют сильно, ребра переломают, морду попортят, но выживешь. Зато после этого ни один уркач к тебе не подойдет. Про "мужиков" и не говорю. А от вертухаев – гадость, конечно, и обрюхатиться можно, но уже без "Вассермана".
Зечку на утро увезли по этапу дальше, на Колыму. А урок остался.
От воспоминаний ее отвлек низкий мужской голос с властными интонациями, предполагающими быстрый и четкий ответ:
– Вы, гражданочка, будете хозяйкой этой квартиры?
– Уж и не знаю, буду ли, но до сих пор была, – не удержалась от иронии Анна, чувствуя, как под сморщенной кожей груди гулко и неровно забилось сердце.
– В рамках возбужденного уголовного дела по факту кражи люстры из чешского хрусталя из квартиры напротив…
"Первая ложь, – подумала, но не сказала Анна, – у Портновых напротив нет никакой люстры из чешского хрусталя. Они художники, и люстра у них сделана на базе колеса от телеги".
– …мы вынуждены провести в вашей квартире некоторые оперативно-следственные действия, то есть первичный осмотр, при необходимости обыск и снятие показаний.
– А ордер? – спросила печально Анна, скорее по инерции.
– А вот он, – нагло помахал крепкий мужчина лет сорока какой-то бумажкой в направлении лица Анны.
Подойти ближе ему было бы затруднительно, мешал ломберный столик карельской березы, возвращенный смущенными потомками соседей, мародерски растащивших вещи из ее квартиры после ареста. Как раз этими, что напротив…
Анна поняла, что к ордеру на обыск бумага не имеет никакого отношения. Хотя, конечно, при современных технологиях могли бы и ордер изготовить. Не посчитали нужным.
– Приступайте, – устало согласилась Анна Батюшкова, урожденная баронесса Корф, и нащупала в седом, теперь уже реденьком пучке волос на голове привычную стальную заколку…
Второй мужик ушел шмонать кухню и, судя по звукам из коридорчика, антресоль.
"От мертвого осла уши он там найдет, – подумала Анна. – Тоже мне, искатель сокровищ". Впрочем, ей уже стало ясно, что они не совсем обычные грабители. Хорошо знали, за чем пришли.
– Интересуюсь, уважаемая, что за книжечку почитываете?
– Вы что, библиоман?
– Можно и так сказать.
– Что же вы, коли такие культурные, без звонка?
– Мы звонили, – нагло соврал грабитель.
– А как вошли?
– Было открыто, – нагло глядя ей в глаза, вновь соврал нежданный посетитель. Помолчав минуту, он со знанием обстановки добавил: – Может, прислуга приходящая забыла дверь запереть?
"Точно убьют, – подумала Анна. – Хорошо, что Любаши нет – хоть ее не тронут". Любашу она в сговоре, конечно, не подозревала.
– Разрешите раритет подержать в руках, – протянул руки посетитель.
На тыльной части одной кисти вытатуирован якорь, на другой – "СЛАВА". Грабитель поймал взгляд Анны и криво усмехнулся.
"Точно убьет, – уверенно подумала Анна и отвела глаза. – Он не только не мент, но даже не бывший военный, каким представляется. Урка. Причем не высокой масти. У него указивка от старшего: вещь взять, хозяйку убрать".
Не дожидаясь, пока Анна передаст ему тяжелый фолиант, грабитель взял его сам.
"Убьют", – вновь подумала Анна, глядя, как рассматривает "гость" огромный розовый рубин.
– Уникально… – восторженно протянул он.
– Ничего особенного, репринтное издание. Книга 90-х годов.
– А камни?
– Стекла. Разве настоящие камни таких размеров хранятся в обычных квартирах? Искусная имитация.
– Ну да, ну да, – охотно согласился мазурик.
В это время, вероятно по сценарию, в комнату вошел второй жулик.
– Вот вы женщина грамотная, позвольте вас спросить: все эти книги на полках – вы сами покупали или из библиотек брали?
– Сами. Кое-что от родственников в наследство досталось.
Второй мазурик тем временем продолжал тискать заскорузлыми прокуренными пальцами розовый рубин на кожаной обложке книги.
– А картинки на стенах? Сами рисовали?
– Это не картинки, это живопись, – привычно и бездумно, на "автомате" поправила Анна.
– Ну да, это мы понимаем! Как говорил Вицин: "Налетай, торопись, покупай живопись", – он радостно расхохотался своей шутке. И тут же, видимо, поняв, что операция близится к концу, заторопился:
– Извиняюсь, я сейчас.
И бочком выскользнул из комнаты.
Анна перевела взгляд на любителя фолиантов – видимо, старшего в этом тандеме. Книга по-прежнему была в его руках, но рубинов на ней не было.
Она перевела понимающий взгляд на жулика.
Он на минуту смутился. Скорее всего опыта "мокрухи" у него не было, а первый раз, в зоне говорили, ой как трудно человека жизни лишить. Так вот, спокойно, не в состоянии аффекта, а по необходимости.
– Извините, мадам, – галантно осклабился незваный гость и положил книгу камнями вниз на одеяло. – Я на минуту.
"Убьют, конечно. Странно, что им нужна не вся книга, и даже не все драгоценные камни… Странно. Да какая разница…"
Она прислушалась. Это распространенное заблуждение, что все старые люди страдают глухотой. У нее вот, напротив – после семидесяти слух и зрение даже обострились.
Они говорили шепотом, но она слышала все до последнего слова.
– Тут и обсуждать нечего – надо мочить.
– Симпатичная бабка, может, пусть живет?
– Ты с дуба рухнул? Она нас видела, она не дура. Многое поняла. Сейчас-то мы уйдем, без вопросов, а завтра? На хвост следаки из МУРА сядут…
– Они и так сядут.
– Так они сядут голые. Без фактов. А бабка зачирикает – у них будет наводок – ведро и рюмка.
– Ты сам?
– Лучше оба.
– Я не могу…
– Плати должок!..
– Я отдам. Но бабку мочить не могу.
– Ладно, сиди тут. Я сам.
Он вошел в спальню.
– Ну, вот и все, – осклабившись металлическими фиксами, порадовал он хозяйку.
– Вот и все, – придавая тем же словам иной смысл, согласилась хозяйка.
Вор с трудом протиснулся между диванчиком и ломберным столиком из карельской березы. Склонив лысеющую голову, сделал вид, что хочет на прощанье поцеловать ручку хозяйке – поблагодарить за светскую беседу. Она уже видела, что при этом правой рукой он сжимает рукоятку ножа, держа руку за пазухой до последнего мгновения. Этот подлый прием она не раз видела в лагере.
Она чуть деланно, словно в смущении или испуге, подняла правую руку вверх, а когда заметила, что рука гостя с зажатым в ней ножом начала движение в ее сторону, с силой опустила стальную заколку в ту единственную точку на шее…
Умер он мгновенно. Опытная зечка была права.
Только успел крикнуть что-то по-заячьи, тонко и жалобно.
В комнату вбежал второй мазурик, матюгнулся и, не прочитав ситуации, нагнулся над лежащим подельником.
Анна сухой, слабенькой рукой нащупала на книжной полке чугунную розу, выкованную деревенским кузнецом Кузей в знак любви к ней. Любовь, однако ж, кончилась скоро. А там вышло и послабление режима. И разрешили им, бывшим зекам по 58-й статье сидевшим, вернуться к родному пепелищу. Любовь кончилась, а след ее остался.
Напрасно многие считают, что коли 95 лет, артрит и артроз, так женщина за себя постоять не может. Лесоповал – хорошая гимнастика для рук. Сучкоруб, конечно, не женская профессия, но там об этом никто не думал. Она сжала двумя руками чугунную розу и с силой опустила на голову "гостя".
Потом пришли вежливые и интеллигентные люди в белых халатах. Анна забыла номер милиции, пришлось вызывать "скорую".
Она пыталась рассмотреть их милые лица за повязками. Но видела лишь спокойные глаза. Лиц было не разобрать…
Тела увезли. Хотя ей всегда казалось, что это в обязанности "скорой" не входит.
– Я убила их? – спросила она одного из врачей.
– Скорее всего. Но теперь это уже не имеет значения, – успокоил он.
– А что будет со мной? – допытывалась Анна.
– Ничего. Никакого выхода за пределы необходимой обороны, – заверил ее второй врач, такой же деловой и сосредоточенный на выполнении своих штатных обязанностей.
– Мы сейчас сделаем вам успокаивающий укольчик, зафиксируем показатели приборов, подтверждающие, что вы были в состоянии аффекта и – отдыхайте.
– А что потом?
– Потом придет прислуга, когда вы проснетесь – напоит вас чаем, и снова все будет хорошо.
Она откинулась на подушку, сжала ладонь в кулак, еще раз порадовалась своей решительности и настырности в борьбе за жизнь, но удивилась: "Странно – кажется, весь город знает, что у Анны Батюшковой, урожденной баронессы Корф, есть прислуга".
Милая дама, тоже в маске, сделала ей укол. Совершенно безболезненно.
Книгу, лежащую на одеяле, никто у нее не пытался отобрать. Она еще хотела напомнить доктору, чтобы не забыли забрать у убитого ею бандита дорогие ее памяти розовые рубины, но не успела – умерла.
Последней ее мыслью была незамысловатая сентенция: "И все-таки хороших людей больше, чем мерзавцев".
Глава пятнадцатая
Олигарх
И враги, и друзья звали его за глаза Осиной. Как производное от фамилии Осинский. Но это была не настоящая его фамилия. Кому надо, те знали, что Владимира Михалыча правильнее было бы прозвать Сидор, потому что от отца ему досталась фамилия Сидоров. А вместе с фамилией – короткие толстые ноги, большая голова и чудовищная злопамятность.
Батюшка его, Михал Иваныч Сидоров, был сыном полового. Дело тут было не в особой сексуальности семьи Сидоровых, хотя мужской ее части по наследству из поколения в поколение передавался большой фаллос. Просто дед был официантом в трактире Тестова в Москве, куда прибыл в юные годы из Ярославля, поставлявшего в Белокаменную представителей этой профессии. Дед в 1917 году быстро сориентировался: "За кем наглость, – говорил он, – за тем и сила". Наглость была за мало кому известными до семнадцатого года большевиками.
Нетрудно догадаться, что юного большевика из половых в 1918 году и назначили "красным директором" рабочей столовой №35 – бывшего тестовского трактира. Тот факт, что профессионально он разбирался только в сервировке стола (что в рабочей столовой было далеко не главным), мало кого волновал. Не боги горшки обжигают.
Дожил дед Сидоров до полной победы исторического материализма и умер своей смертью в своей постели, хотя и раньше срока. Умер сравнительно молодым человеком, но, что важно при его профессии и для него самого, и для потомков – несудимым.
Отец Владимира Михалыча уже писал в анкетах приятную глазу кадровика правду: "Сын большевика с семнадцатого года".
Это открывало смышленому курносому пареньку с угреватыми щеками и невинными голубыми глазами многие двери. Он выбрал двери, ведущие в светлое будущее. И не прогадал.
С чаевых в тестовском трактире отец скопил немало денег. И не только скопил, но и сохранил для сына в схроне, который устроил в деревенском доме предков в деревеньке Сидоровка под Ярославлем. Он вовремя перевел ассигнации в камушки и золото. Сыну такие деньги, конечно, и не снились. Начинал он трудовую деятельность на заводе резиновых изделий №4 в экзотической специальности примерщика. Паренек был терпелив и настырен. Он ждал своего часа. И дождался.
Хорошие деньки были поздней осенью 1941-го. Москва бежала, Москва горела, Москва мародерствовала. В свою смену рядовой милиции Сидоров расстреливал мародеров, а в короткие часы досуга, отводимые для сна, под предлогом посещения больной матушки спокойно и планомерно прочесывал квартиры в наиболее солидных домах в центре под дикие стоны сирен и громкие хлопки взрывов.
– Ну, народ… – удивлялся Сидоров. – До чего прост и наивен. С собой в эвакуацию забрали только одежду и еду. А ценности – вот они. Конечно, крупные ценности – антиквариат, мебель – он брать не решался. Поймают свои же и шлепнут. Но камушков и золота, если хорошо поискать, – бери не хочу… Он хотел. И брал. Потом режим стал строже, и он не стал рисковать. И так набралось порядочно. Пока не было времени съездить в Сидоровку, держал все свое богатство в другом схроне, устроив его в подполе районного отдела милиции. Служил толково. Особенно ему удавались раскрытия тайных врагов, шпионов разных иностранных разведок, притворившихся простыми советскими гражданами. После задушевного разговора с молодым милиционером они безропотно давали показания. Милиция была частью большой и солидной организации – НКВД. Так что все эти дела ему зачитывались. В БХСС тоже дела шли на лад. По той же методике. Если бить сильно и долго, в памяти восстанавливается и то, чего не было. В схроне росло количество золотых дутых браслетиков, часиков, колечек, перстеньков. Иногда с камушками. Правда, не сравнить с теми, что нареквизировал отец в первые годы советской власти.
Но однажды ему сказочно повезло.
Их отдел БХСС проводил обыск в Мытищах. Хозяин квартиры держался нагло, грозил пожаловаться самому Руденко. Берия был недавно расстрелян. И у многих в их ведомстве в словах и поступках сквозила некоторая неуверенность.
Бить не решались.
А без давления хозяин все отрицал и наворованное у народа добро сдавать отказывался. Раскрыть же дело было крайне важно. Позднее такие дела будут называть "резонансными", то есть находящимися в центре внимания средств массовой информации и начальства.
Пригласили понятых. Продолжили обыск. Хозяин курил и матюгался. Капитан Сидоров, руководивший обыском, терял терпение. Руки чесались… Агент, в точности информации от которого капитан Сидоров не сомневался, дал чистую наводку – у этого "писателя", что грозил написать самому Руденко, где-то здесь были спрятаны 20 неучтенных женских шубок из модного после войны котика. Что казалось Сидорову вполне логичным, поскольку нервный хозяин до последнего времени служил начальником охраны мехового комбината. А что охраняешь, то и имеешь – это была железная сидоровская философия.
За годы службы в милиции Сидоров стал большим психологом. По перекошенной роже шубного охранника чуял – шубы здесь. Дом обыскали до кирпичика. Хозяин лишь зубами скрипел. А стали стены сарая крушить – завыл. Тут и понял Сидоров: фарт пошел. И точно – нашли шубейки в тайнике между стен сарая.
Ему бы Сидорову на том обыск и закончить: что искали, то и нашли. Крути, Сидоров, дырку в гимнастерке. Ему бы ночью сюда вернуться (хозяин и его жена уже в кутузке бы ночевали), и поискать самому главный схрон: у такого хитрована наверняка такой должен быть.
Но… Черт попутал. Награды захотелось.
– Ищите дальше, – приказал он хриплым от азарта голосом.
Кто ищет, тот всегда находит. Схрон оказался под стыком стен сарая. А в нем – молочный пятилитровый бидон, набитый деньгами.
Был у Сидорова второй раз шанс остановиться. А он хрипит:
– Ищите дальше.
В другом углу под стыком стен – литровая стеклянная банка, обернутая ветошью. А в ней – камушки. Бриллианты, сапфиры, изумруды, рубины…
Тут Сидоров растерялся. Бойцов с хозяевами и бидоном ассигнаций отправил в райотдел, а сам позвонил из райотдела начальству, на Петровку.
Там полковник внимательно посмотрел на свет банку с камнями и, упершись взглядом в переносицу Сидорова, тихо спросил:
– Считали?
– Изъяли с понятыми. Но я решил, что считать и оценивать лучше у вас. Тут специалисты. А шубы – в отделении. И бидон с ассигнациями.
– Ну и хрен с ними…
– А что теперь?
– Поедем в Тверь, – хохотнул полковник.
– Зачем? – растерялся Сидоров.
– Шутка, – успокоил начальник наивного капитана.
Ехать пришлось недалеко.
На Старую площадь.
В приемной весьма высокопоставленной бабенки полковник оставил Сидорова под присмотром кареглазого, с озорной улыбкой референта и юркнул за обитую коричневой кожей дверь.
Капитан Сидоров огромным усилием воли минут десять сдерживал страх и непреодолимое желание помочиться.
– Молодец, Сидоров, – сказал полковник, притворив за собой кожаную дверь. – Благодарность в приказе, отметят по партийной линии и, вполне возможно, награда – когда подсчитают прибыль в доход государства.
– А когда подсчитают?
– Когда надо, тогда и… держи, – он протянул старый потертый портфель.
Прибыв в отделение и закрывшись в кабинете, Сидоров достал банку и посмотрел на свет.
Бриллиантов в ней заметно поубавилось.
В камнях, благодаря разговорам с батюшкой и изучению схрона в Ярославской области, он разбирался.
Две трети банки занимали небольшие бриллианты. Сверху лежали три рубина: один очень большой, даже не верилось, что настоящий, и рядом – два поменьше.