- А я об этом и не знал, - уважительно посмотрел Алмаз Иванович на начальника. - У тебя, Назарий Петрович, не голова, а дума Боярская! А я-то решил, что это Конюхов мог его татарскому да польскому обучить!
- Так ведь одно другому не мешает! - хмыкнул польщенный дьяк. - Он ведь мог и у Лыкова поучиться да и у Конюхова чего-нибудь перенять. Парень-то, сам сказывал, толковый. А что там еще-то про пожар-то? Может, они с Косткой-то бабу убили да в бега и пустились. Только зачем?
- Ну, точно-то сказать нельзя, - поднял плечи Иванов. - Но дело-то еще вот в чем… В Разбойном-то приказе, поперву, розыскные листы никуда не рассылали. Ну а вдруг и сам Тимоха в пожаре погиб? Тела-то ведь могли и не найти. Убил он свою бабу или нет - никто не знает. Но вот в приказе Разбойном Васька Шпилькин служит. Его-то на месте сейчас нет, но говорят, что у Васьки на Тимоху вот такой зуб! Якобы взял как-то Акундинов у его бабы ожерелье да зажилил. Ну а еще соседи Тимохины видели, как два воза добра из дома увозили, по виду - скупщики краденого везли. А люди-то сказали, что в доме-то все, что было, - приданое Танькино…
Назар Чистой был умным человеком, посему долго раздумывать не стал:
- Приданое знатное прокутил, ожерелье зажилил… Видимо, для чего-то деньги ему нужны были? Смекаешь, для чего?
- Да кто его знает? Я ведь еще узнал, что Тимошка-то в приказе Новой чети служил, ну а в Новую четь Василий и ходил…
Унковский, что слушал старших, не перебивая, почтительно кивнул:
- Узнал я, что Акундинов сто рублей в приказе получил, да деньги в казну не вернул. Расписочка его лежит. А казначей, что лишние деньги выдал, платит теперь все сполна из собственного жалованья… Боярин Патрикеев как косточки-то крестной увидел, то заплакал да в Разбойный приказ пошел, - ловите, мол, убивца! А приказные тамошние говорят - а где видоки, что зрели, как Тимошка бабу-то свою убивал? Ну, Патрикеев полаял да и отступился. Решили, что грамотки сыскные отправят на Акундинова как на татя, что деньги в казне украл… Ну а коли сыщут его, тогда можно и спросить - убивал он жену-то али нет. Может, от какого воеводы и отписки есть, только на память не вспомнят, а искать долго. Я там человечка посадил, пусть все подряд смотрит - вдруг да чего найдет…
- Списки с листов розыскных на татя остались? Приметы?
- Приметы все схожи - роста среднего, волос - черен, губа - оттопырена. Ну, еще - когда он на Москве жил, то бороду носил. Ну, бороду с усами сбрить недолго… Я еще с народом потолковал, кто Тимошку знал. Говорят - точно, его приметы!
- Стало быть, самозванец Тимошка Акундинов и есть! - утвердительно заметил думный дьяк. - Может, он еще тогда воровство-то измыслил? Чтобы сыном-то царя назваться, деньги немалые надо иметь… И скажи-ка - родня у Тимошки есть?
- Сын у него есть, Сергунька, - кивнул Унковский. - На Москве живет, у приятеля Тимошкинова - Ивана Пескова. Был я у Пескова-то. Тот рассказал, что мальчонка к нему прибежал перед самым пожаром, сказал, что батька да матка ругаются сильно… Иван-то баял, что боярин Патрикеев хочет мальчонку к себе во двор взять, вроде на воспитание. Ну а пока он к дьячку бегает, грамоте обучается. Вроде говорят, еще и мать у Акундинова жива.
- Ну что же! - повеселел Чистой. - Одну задачу, что боярин задал, решили. Стало быть, оный самозванец - Тимошка Акундинов. Ну, ты, Ерофей Иванович, еще подьячих-то в Вологду пошли - пусть мать его отыщут да в Москву привезут. И грамотки сыскные всем воеводам да посланникам надо отослать, чтобы Акундинова ловили. Но это уже царю-батюшке да Морозову надо докладывать, чтобы они сами приказали, - так вернее будет…
7151 год от Сотворения мира (1643 год от Рождества Христова).
Москва.
…Тимофей Акундинов раскрыл похмельные зенки и понял, что лежит он не на собственной мягкой перине да не под боком у нелюбимой, но законной супружницы, а в чужом чулане да на грязном тряпье. Окон нет, так что и не понять - вечер сейчас али утро…
- Очнулся, голубок? - услышал он голос. - Пить, небось, хочешь?
- Хочу, - не стал скрывать Тимофей, попытавшись рассмотреть - кто это с ним разговаривает.
"А, вроде бы Федотом звать, - с трудом припомнил парень. - Кажись, гость торговый, из Холмогор. Точно. Говорил, что в Москву он кость рыбью привез да сукна, что у аглицких купцов прикупил, да еще что-то. Сколько же мы с ним вчера выпили?"
- Держи, милок, от щедрот, - добродушно сказал Федот, протягивая ковшик. - Тута пивко тебе. Всю ночь караулил. Хотел сам выпить, да поберег. Вот, думаю, проснется друг-то мой сердечный да пить и захочет!
Тимоха жадно ухватил ковшик, сделал один, второй и третий глоток. Хотел было сделать еще один, чтобы башка встала на место, но был остановлен.
- Эвон, присосался-то как, как телок к вымени, - ласково приговаривал Федот, отбирая посудину. - Давай, друг любезный, о деле поговорим, а уж потом и пивко допьешь!
- А что за дело у тебя ко мне? Просьба, что ли, какая? Да ты ведь вроде бы по торговой части, а не по питейной…
- Просьба? - искренне удивился Федот. - У меня-то к тебе какие просьбы могут быть? Не, парнек…
- А что?
- Ты в кости вчера играл?
- Ну, - нехотя протянул Тимофей, пытаясь припомнить. - Может, и играл… Что с того?
- А помнишь, сколько проиграл-то?
Вот это Тимоха помнил смутно. Помнил, что когда в каморку, где они пили, зашел цыган да предложил сыграть, первым к нему сел Федот. Проиграв копеек пять, друг махнул рукой и с горя заказал еще водки. Ну а потом решил попытать судьбу и сам Акундинов. Помнится, вначале везло - цыган только скалил белые зубы да вытаскивал из кисета новые копеечки, что переходили в Тимохину кису. Ну а потом вроде бы фартить перестало… Кажется, он даже хотел и вовсе перестать играть, но выпили еще… Дальше вроде бы были какие-то незнакомые морды - не упомнить, мужские или бабьи, новая выпивка, которую он уже и пить-то не мог…
- Так сколько же? - с томлением в голосе поинтересовался Акундинов. Ну ладно, если рубль-два… Хотя тоже жалко. Ну а ежели все десять?! Считай, что треть жалованья коту под хвостик…
- Ты, друг любезный, - продолжал ласково улыбаться Федот, - вчера двести рублев продул…
- Двести рублев?! - еле сумел вымолвить обескураженный Акундинов. - Да быть такого не может!
- Может, может, - замахал руками друг-собутыльник. - Еще как может! Не поверишь - бывает, что и тыщу проигрывают. А у тебя-то - всего-то двести. Плюнуть да растереть.
- Да как же так? - не веря своим ушам, переспросил Тимофей. - Не может такого быть…
- Тут и свидетели есть, - продолжал издеваться Федот. - И я подтвердить могу, и сам цыган, да и хозяин.
Тимофей перевел дух, откинулся назад и задумался. То, что его облапошили, - понятно. Тут, как говорится, и к бабке не ходи. Обычно он старался не пить с незнакомцами, но тут… Не так он себе представлял "подсадных". Да и хозяин, сволочь такая, не иначе, как в доле. Что и делать-то теперь?
- Дай ковшик-то, - попросил он, а когда Федот отвернулся, потянувшись за пивом, попытался вскочить и вырваться на волю. Увы, Тимофей был с жуткого похмелья, потому руки-ноги его не слушались. Да и мужик этот, похоже, был наготове - увернувшись от удара, пнул Тимофея в живот так, что тот упал на пол и скрючился от боли.
- Э, ромалы, да что тут творится-то? - донесся из дверей веселый голос. - Кто тут кого бьет?
- Он, сволочь, бежать хотел, - объяснил довольный Федот появившемуся цыгану. - Ну а его…
- Ты осторожней давай, - обеспокоился цыган. - Не искалечь мужика-то. Зачем нам калека нужен? Не, калека нам не нужен, - рассудительно заметил он и звонко засмеялся: - Калека платить не сможет!
- Ничо, - усмехнулся Федот уголком рта, а потом пнул еще раз, пытаясь попасть в пах. - Парень молодой, сильный. Чо ему сделается-то? А поучить-то надо, чтобы не рыпался, на кого не след…
Наклонившись к Тимофею, стонавшему от боли, цыган укоризненно сказал:
- Вай, ром, да нехорошо-то как! Играли честно, кто хошь подтвердить может. Сел играть - играй! Проиграл - плати!
- Да где же я такие деньги-то найду? - захрипел Тимофей, ползая по грязному полу и размазывая по нему слезы и сопли. - Это же все жалованье мое, за шесть лет с лишним! Да за такие деньги можно три дома на Москве купить!
- Ну, ром, а вот это меня ну никак не колышет! - жестко усмехнулся цыган, опять показав белоснежную пасть. - Кто вчера кричал, что жена у тебя - внучка епископа Вологодского, а сам ты - сын князя Каразейского? Врал никак?
- Не, почти не врал, - отозвался Федот. - Жена-то у него на самом деле внучка епископская. Ну а сам-то он - стрельцов сын.
- Ишь, - горько усмехнулся Тимофей. - Все-то и вызнали…
- Ну а как же, - довольно хмыкнул Федот. - Нужно же знать, кого из репьев московских разводить будем. Ежели он безденежный, так чо и стараться-то?
- Ну а ежели… - стал успокаиваться Акундинов, почувствовав, что и боль потихоньку отступает. - Положим, если я, скажем, заплатить не смогу? Возьму да боярину Патрикееву пожалуюсь?
- Э, ром, да на что пожалуешься-то? - усмехнулся цыган. - На то, что в кабаке напился да двести рублев проиграл? Что тебе боярин-то на это скажет? А? Думаешь, после этого ты у него в любимцах останешься? В рот тебе водку никто не лил да силком за стол не усаживал.
- Ну а платить не захочешь, - вмешался в разговор бывший друг-сотрапезник, - тогда можно, скажем, домишко твой спалить. Али женку подстеречь да снасильничать. Ну, в крайнем случае - тебя самого на куски порезать…
- А на кусочки-то резанный, как я тебе деньги отдам? - поинтересовался Тимофей. - С каждого кусочка - по копейке, а с каждого клочочка - по денге?
- Ох, да ты шутник, - улыбнулся цыган, а потом ткнул парня в бок одним пальцем. И вроде бы несильно и ткнул, но Тимофей весь зашелся от боли.
- Вот, вишь, ром, как больно-то бывает, - рассудительно сказал цыган. - Так что лучше не шути…
Когда боль утихла и Тимоха смог соображать, то услышал степенный голос "торговца":
- Ты, Тимоха-Воха, не шуткуй. Польза от того, что тебя на куски порежем, самая прямая - другим урок будет! Посмотрят на клочки-кусочки те, что от тебя останутся, да и поймут… Ну а если же ты не заплатишь, то вон, гляди.
Федот вытащил из-за пазухи клочок бумаги и сунул его под нос Акундинову:
- Видишь? Запись кабальная, что ежеля ты, Тимофей Демидов, сын Акундинов, не выплатишь двести рублев, взятые в долг, то с головой и с имуществом своим отдаешь себя в полон помещику Федоту Иванову, сыну Иванову. Вот - подпись твоя. А тут - подписи видоков… Понял, нет? Срок у тебя - неделя! Иначе будешь ты моим полным холопом.
- А ты что, помещик? - сквозь боль усмехнулся Тимофей. - Ты ж говорил - гость торговый. Гостям-то торговым холопы не положены. Рылом не вышли…
- Ну, когда надо - гость я торговый. А коли нужда какая - помещик я, - ухмыльнулся Федот. - Я, когда припрет, - и швец, и жнец, и на дуде игрец… Ты не боись, все законно…
- Верю, - кивнул Тимоха, а из его уст сами собой стали выходить вирши, до сложения которых он был большой охотник:
Спьяну взял я игральные кости,
На кон бросил свою судьбу.
И беда пришла ко мне в гости,
Наплевав на мою мольбу!Коль пришла такая паскуда,
Мне теперь на все наплевать.
Водки-пива теперя добуду,
Победую, едрит твою мать!
- Ну, парень, силен! - прищелкнул языком цыган. - Знал бы тебя раньше, попросил бы песню сложить! А теперь что уж там…
- Ладно, мужики, отдам я деньги, раз проиграл, - хмуро сказал Акундинов. - Только, - чуть помедлил он, - водки мне поднесите…
- Вот это по-нашему, - обрадовался Федот. - Правильно, проиграл - плати! А вот водки-то, не обессудь… - притворно развел он руками, - хозяин задарма не нальет. Он же решит, что ты как приказной хочешь ему проверку устроить - государеву водку да задарма! Домой ступай да и пей там, сколько влезет…
* * *
…А еще вчера казалось, что жизнь - славная штука! Вчера подьячий приказа Новой четверти Тимофей Демидов, сын Акундинов возвращался домой, довольный собой, жизнью и службой, которую он раньше частенько поругивал. Приказной дьяк Редькин по приказу боярина Патрикеева, ведавшего приказом, сообщил, что с завтрашнего дня он назначен старшим подьячим. Приказные средней руки запоглядывали косо, зато младшие на всякий случай стали именовать его Тимофеем Демидычем, а жалованье теперь будет не в пример больше - не десять рублев в год, а цельных тридцать!
Выйдя на Тверскую, миновав терема и службы шведского резидента, Акундинов подошел к собственному двору. Немного постоял и подумал - а не постучать ли в ворота, чтобы жена али Костка вышли и открыли новоиспеченному старшому, но передумал. Засов, чай, супруга опустит только на ночь, а потянуть за веревочку, поднимая крючок, особого труда не составит.
Перед тем как зайти в избу, Тимоха немного помешкал, поглядывая на дом. Что ж, хорош дом… Нынешним летом плотники заменили три нижних венца и надставили еще на три - изба стала выше. Еще бы пару-тройку венцов - тогда терем будет!
"Баньку, что ли, новую срубить… - подумал Тимофей, еще толком не представляя - куда же он будет тратить такие огромные деньги?! - Или сарай каретный поставить?" Правда, вовремя вспомнил, что каретный сарай ему вроде как и не нужен, потому как не то что кареты, но даже простого возка нет! Ну а зачем возок, если он и лошадь-то не держит? Ну, теперь-то и лошадь можно завести. Ну а там и о возке подумать можно.
- Танька! - громко позвал Тимофей супружницу, пытаясь, чтобы его голос звучал грозно, по-хозяйски.
- Тихо ты! - отозвался вместо жены Костка Конюхов, бывший в доме то ли приживалом, то ли слугой. - Сергунька спит. Только-только спать уложил. Разорался…
- А чего он сам-то не уложится? - удивился Тимофей, но потишел. - Осьмой уж год парню пошел. Меня в его годы никто спать не укладывал. Да я… - стал он вспоминать, как в младоотроческие годы таскал отцу в караулку туесок с едой, бегал с хворостиной за гусями да ловил в реке Вологде здоровущих раков.
- Да ладно тебе, - примирительно сказал Константин, слезая с полатей, где спал сын. - Попросил малец, чтобы я ему быличку рассказал. Ну, я ему и рассказал. Правда, - зевнул Костка, - сам чуть не заснул. С робетенком-то, как с котом, - засыпается страсть как хорошо…
…Константин Евдокимов, сын Конюхов, был единственным сыном стремянного Дворцового приказа. Батька его, родом из дворянских детей, ратной службе служить не восхотел, а потому, не получивши имения, выбрал для себя стезю царского конюха, но постепенно дошел до высоких придворных чинов и скопил изрядное состояние. Константин, или, как звали его родные и друзья - Костка, с детства терся около приказных да посланников иноземных. К шести годочкам уже знал и письмо, и грамоту, а к десяти мог "шпарить" целые страницы из Иоанна Дамаскина да из Николы Медиоланского. Иноземные языки учил вообще шутя. К двадцати годам знал греческий и латынь, аглицкий и немецкий, турецкий и польский и состоял в личных толмачах у Великих послов. В двадцать пять лет Константин Евдокимович стал старшим подьячим Посольского приказа. Бывал и в немецких землях, и во французских, живал в Польше и Швеции. И быть бы ему приказным дьяком и доверенным помощником боярина Лыкова, ведавшего в те годы Посольским приказом! Да что там - приказным дьяком. Боярин говорил, что Константин может и думским дьяком стать! Только сгубило мужика то, что губит многих других, - страсть к "зелену вину". Вначале Конюхову все сходило с рук. Лыков, тогдашний начальник приказа, самолично таскал его за чуб и делал отеческие внушения. Константин клялся и божился, что пить будет только по большим праздникам, но проходила неделя-другая - срывался. И длилось так не год-два, а лет, наверное, десять. Постепенно "слетел" из старших приказных в средние, а там - и в младшие, а из Константина Евдокимыча стал просто Константином, а там и Косткой. Потом, правда, судьба ему предоставила редкостный миг, когда можно было бы все возвернуть и даже приумножить! Любимец царя Михаила Федоровича, боярин Морозов, отправляемый в Свейское королевство для подтверждения границ да для подписания торгового договора, пообещал, что ежели все выгорит, то быть Константину опять старшим подьячим, а то и помощником боярина! Но Конюхов, встретив знакомого по Франции мушкетера, искавшего места при королевском дворе, набрался так, что потребовал, чтобы свеи вернули обратно Корелу с Ижорой и все, что отошло шведской короне после Смуты! И хотя войны между Россией и Швецией не случилось, и договор тот шведы подписали, но разъяренный боярин, которому пришлось потратить серебра раз в десять больше, чем рассчитывал, велел бить толмача кнутом и отправить в Сибирь, куда-нибудь в Тобольский острог. Правда, остывши (а тут еще и батька долго вымаливал прощения у царя), пристроил дурня в приказ Новой чети в разряд неверстанных подьячих, коим денежное жалованье не полагалось, но положены были "перьевые" деньги, позволявшие не помереть с голоду. Теперь Костка ходил в приказ только тогда, когда в нем была большая нужда. Нередко и старые друзья-приятели из Посольского приказа, не сумев разобрать какую-нибудь заморскую грамоту, звали его на подмогу. Так что денег на еду ему хватало. Ну а водки… Какой же кабатчик-целовальник не напоит бесплатно подьячего из приказа Новой четверти, зная, что он завтра может быть послан с проверкой? Правда, раздосадованный батька, Евдоким Конюхов, отчаявшись дождаться от сорокалетнего оболтуса хоть чего-то путного, согнал его со двора. И как-то раз пьяный Костка, шагавший из кабака, упал в сугроб. Наверное, в этом сугробе и закончилась бы его жизнь, но судьба была к нему благосклонна.