- А русская? - поинтересовался Акундинов.
- Конечно. Обитель Святого Пантелеймона, - с удивлением посмотрел на него парнишка. - А ты разве не знал?
- Да нет, знал, конечно, - смутился Тимофей. - Думал, что турки все православные обители позакрывали.
- А к чему их закрывать? - настал черед удивляться парню. - Турки, они к православным-то хорошо относятся. Они говорят, что наша вера - первый шаг к истинной вере. К исламу то есть… Подать плати да джизью плати. В русском монастыре, раз он памяти святого Пантелеймона, - лучшие лекари! А на Айон-Оросе никакая власть, кроме патриарха, не действует. Оттуда тебя только по именному фирману падишаха могут вытребовать. Придешь к настоятелю да и расскажешь все, как есть. Там из России бывают от русского царя посланники да от патриарха Московского. Ежели что, так они тебе и в Россию помогут вернуться…
Тимофей порадовался осведомленности парнишки. Что же, теперь он точно знал, что в обитель Святого Пантелеймона ему лучше не ходить…
Вечером, после скудной трапезы, Мирчо сказал:
- Через два дня до Чорлы дойдем. А там - на побережье да морем… Греков там много. Кто-нибудь да на Айон-Орос пойдет.
- А коли по суше?
- Долго, - объяснил парень. - По горам лазать да в обход - месяца два пройдет. На конях быстрее бы было, но вот… - не стал досказывать Мирчо, но Акундинов и так знал, что неверным в пределах Османской империи ездить верхом на коне нельзя. Равно как носить оружие и одежды желтого и зеленого цветов…
Тимофей при мысли о кораблях содрогнулся. Еще в Стамбуле старый Ангел удивился, что русский не хочет идти в Афон морем. В Грецию корабли ходят по нескольку штук в день. Любая рыбацкая фелюга доставит путников туда, куда укажут, - во Мраморное ли море, в Эгейское ли. А постараться - так и в Средиземное. Не скажешь же, что пока добирался из Варны, куда его отправил молдавский князь-господарь, чуть не помер от морской болезни! Думал, что коли выйти пешком из Стамбула да по суше пройти подольше, то морем придется плыть поменьше… Но все равно без проклятого моря, видимо, не обойтись!
- Спать ложись, - сказал Мирчо, ложась прямо на голых камнях и с головой укрываясь широкой шерстяной накидкой в два цвета - красный и белый. - Разбужу завтра рано!
…Разбудил Тимофея не Мирчо, а тычок в бок. Били чем-то твердым, не иначе - древком копья.
- Вставай! - услышал он голос. - Обратно поедешь.
Говорили хотя и по-турецки, но понятно. Акундинов, приподнявшись, увидел, что над ним возвышается не кто иной, как садовник господина великого визиря. Правда, с саблей на боку и с камчой в руках он не напоминал садовника. Рядом стояли и другие "слуги". На их лицах невозможно было прочитать ничего - ни злости за побег, ни радости от поимки. Посмотрев в сторону спавшего рядом Мирчо, Тимофей увидел, что на накидке к красному и белому цветам добавился еще и багровый…
- Туда сходи, на дорогу, - кивнул садовник Акундинову, показывая на камень.
- Куда? - не понял он вначале, но потом дошло - чтобы в дороге не просился!
Пока он ходил по утреннему делу, никто из стражей-слуг даже не пытался его караулить. Правильно. А куда он денется-то?
- Похоронить бы… - робко спросил Тимофей, кивая на тело мальчишки. Садовник лишь отмахнулся - некогда, мол, а Акундинов не настаивал. Да и все равно, могилу копать было нечем, а таскать камни - та еще работенка.
Тело Мирчо оставили около камней. "Может, кто и похоронит, - утешил себя Акундинов. - А я, даст Бог, жив останусь, деду объясню, где парень лежит. Надо бы заупокойную заказать…"
Коня для Тимофея, конечно же, взять никто не догадался. Он надеялся, что кто-нибудь из всадников возьмет его к себе за спину. Как же! Руки связали, накинули на шею аркан и повели, как овечку, до самого Стамбула.
За день с Мирчо они прошли верст двадцать. Вчера думал - поболе бы! А сегодня, поспешая за верховыми, радовался, что кони из-за камней были вынуждены идти медленно… Радовался верст десять. Ну а когда началась хорошая дорога, после нее - пригороды, пришлось бежать рысью и радоваться опять, что старый садовник не пускает коня в галоп.
…Великий визирь по долгу службы не очень доверял русским посланникам (да и другим тоже). После беседы окольничего Телепнева и дьяка Кузовлева с Акундиновым он решил проверить - кто прав? Канцеляристы, разобрав донесения, касающиеся русских земель, подтвердили - никакого Вологодского или Пермского наместничества нет! Был в Вологде наместник, но давно, лет сто назад. Старый Селим-паша, лично не поленившийся посмотреть свитки, в коих записаны были имена всех государей, отыскал, что царь московский и всея Руси Василий умер тридцать шесть лет назад. Иоанну, в лучшем случае, было тридцать… Ну а когда садовник (он же начальник охраны) доложил, что русский гость сбежал, все стало ясно. Но все же визирю хотелось еще раз послушать этого наглого гяура.
Притащенный на аркане, грязный и оборванный самозванец, которому и передохнуть не дали, стоял на коленях перед малым диваном, где собрались только самые близкие к визирю, и вещал, делая паузы для толмача:
- Почтенные старейшины, - говорил Тимоха, не зная, как правильно обращаться к дивану. Переводчик, однако, бесстрастно переводил так, как нужно: - Я, законный наследник последнего русского царя из рода Рюриковичей, изгнанный волей злых недругов, прошу вас о помощи и взываю к справедливости…
- Что ты хочешь? - нетерпеливо перебил визирь, у которого были еще и другие дела. Диван же заседал совсем не ради самозванца!
- Хочу припасть к ногам великого султана и просить его дать мне войско, которое я поведу на Москву, чтобы вернуть то, что полагается по закону! - гордо заявил Тимофей.
- И сколько же войск ты попросишь у великого падишаха? - спросил Селим-паша, который командовал всей султанской пехотой, за исключением янычар.
- Пехоты попрошу, - неуверенно сказал Акундинов. - Конницу. Пушек еще.
- А сколь точно ты просишь? - И, видя, что гость не понял вопроса, чуть насмешливо уточнил: - Если ты просишь войско, то должен знать, сколько же надобно воинов, чтобы вернуть престол. Сколько, положим, тебе понадобится орудий, чтобы взять Астрахань?
- А Астрахань я и брать не буду! - воодушевился Акундинов. - Казаки тамошние сами ворота откроют, как только узнают, что к ним идет войско султана да с русским царем во главе!
- Ну а не откроют? - продолжал издеваться Селим. - Если стрельцы казакам не дадут ворота открыть?
- Сколько войск дать, так это уже его величество султан, государь турецкий решит, - выкрутился Тимофей, обливаясь холодным потом. - Мудрость его в военных делах всем известна. Мне только бы к его ногам припасть!
Против мудрости султана не смел возражать даже Селим-паша. Однако дальнейший разговор с самозванцем показался туркам излишним.
- Достопочтенный визирь, - подал голос один из присутствующих сановников, - стоит ли отнимать время у его величества, да продлит Аллах его годы, на этого лжеца?
- Думаю, нет, - немного подумав, сказал визирь. - У его величества хватает и более важных дел, нежели выслушивание лжецов и самозванцев. Думаю, этого человека следует казнить!
- Правильно, - согласились члены дивана, а визирь уже собрался крикнуть стражу, чтобы привести приказ в исполнение, как Тимофей, поняв без всякого переводчика, что речь идет о его голове, схватил за плечо толмача:
- Давай переводи! - быстро залепетал он, мешая русские, польские и татарские слова: - Шановные панове! Я хотел бы принять вашу веру. Ля ильям иль ильям! Якши?
- Что он сказал? - наморщился визирь.
- Сказал, что хотел бы обратиться в истинную веру, - сказал Селим-паша, которому пришлось общаться с казаками, бравшими Азов.
- Хм, - хмыкнул визирь, обведя присутствующих взглядом.
- Он - лжец и мошенник. Но если он желает обратиться в истинную веру, то наша обязанность, как правоверных, помочь ему, - заключил присутствовавший имам.
Визирь кивнул. Потом, взяв колокольчик, потряс его. Когда забежал один из слуг, приказал:
- Отведешь этого русского к Усману-хаджи. И пусть уважаемый учитель подготовит его к принятию истинной веры. Аллах велик. Возможно, что даже такие лжецы, как этот человек, приняв ислам, станут лучше.
…Тимофей, спавший на плоской крыше, проснулся, словно от толчка. Недовольно выставил из-под ватного одеяла всклокоченную голову и посмотрел на непривычно черное небо, на котором ярко сияли звезды. Однако кое-где темнота уже начинает рассеиваться, уступая место предутреннему сумраку. А скоро (когда можно будет отличить черную нитку от белой!) с высокой башни - минарета громко прозвучит голос муэдзина, призывающий всех мусульман к утренней молитве.
Акундинов, убрав башку обратно, заснул. И казалось, что только-только он смежил глаза, как окрестная тишина была разорвана протяжным криком.
- Вставай, - негромко, но твердо прозвучал голос хозяина и наставника - старого Усмана-хаджи, к которому его поселили. - Молитва - важнее, чем сон!
- Ну, так я же молиться-то по-вашему не умею, - попытался было возражать Акундинов, но был безжалостно сдернут с тюфяка крепкой рукой старика.
- Всевышний сам тебе слова подскажет! - загадочно сказал Усман и вывел его во внутренний дворик, где раб-христианин уже приготовил все необходимое для утреннего омовения.
Старательно, но бездушно повторяя за стариком все движения, Акундинов ждал только одного - когда же это закончится? Наверное, Усман-хаджа догадывался (а скорее всего - знал наверняка), что навязанный ему ученик не очень-то ревностен, но молчал, надеясь на чудо… Все же Иван-Тимон сам изъявил желание перейти в истинную веру.
После молитвы и завтрака - холодных лепешек с сыром, фиников и простокваши - Усман-хаджа отправил его заниматься треклятым арабским языком.
…Превозмогая сонливость, Тимоха выводил на песке арабские буковицы. Хотя буковицами-то их назвать сложно. Вот, например, "алиф", похожая на червяка. Кто догадается, что по-русски это будет "аз"? С "буки" попроще. Похожа она на бараньи рога, а называется "Ба'а". Ну, точь-в-точь, как баран блеет - "ба-а-а!". А вот "твердо", которая у арабов произносится как "та'а", немудрено перепутать с той же "ба'а". Только ежели у "ба'а" точечка прямо под рогами, то у "та'а" их две, и сидят они аккурат промеж рогов.
И вот интересно, зачем туркам и всем другим, кто пишет на этом языке, две буквы "хер"? При этом обе они одинаково произносятся "ха'а", пишутся похоже, но вроде по-разному? А три буковицы "слово", которые "са'а", "син" и "съад"? Зато только одной буковкой "айн" означают сразу четыре славянские - "иже", "аз", "он" и "ук"… Но с другой-то стороны, есть же и в русской азбуке "зело" и "земля"!
"Эх, грехи наши тяжкие!" - грустно подумал Тимоха и хотел уж было перекреститься, но вспомнил, что отныне он правоверный мусульманин. Не совсем, конечно же, но все же. Оставалась самая малость. Ну, та самая малость, которая сидит промеж ног, как те точки между рогов…
"За что же мне напасть-то такая?" - вздохнул Тимофей. За те недели, что он жил у старого учителя, многое изменилось. Куда ни кинь - всюду клин. Какой уж теперь Ибрагим-султан… Султан, который болел-болел, но так и не помер, прислал визирю шнурок, на котором тот и удавился. Беспорядков в городе, а особенно на рынках, сразу же стало больше. Янычары, которые и раньше прохаживались по торговым рядам, прибирая у торговцев "лишние" денежки, теперь совсем распоясались, требуя отдавать им десятую долю с выручки. Единственное место, где все оставалось по-прежнему - слобода Кожевенников, потому что туда боялись соваться даже янычары. Беспокойнее стало и на улицах. Раньше, после вечерней молитвы, Стамбул вымирал, потому что не дело для правоверных не спать ночами. Теперь же… Вон, у Усмана-то прошлой ночью кто-то собаку задавил. Может, тати какие, а может, и из русского посольства… Русские - они как клещи. Коли вцепятся, то враз не отстанут.
Старик, которому Тимофей рассказал о своих подозрениях, только и сказал, что все в руках Аллаха! Правда, уже вечером по улице ходил не один, а целых два ночных сторожа.
Задумался, а вместо "ха'а", что похожа на серп, появилась "жим". Тоже серп, но с точкой внутри… Быстро оглянулся, стер начертанное и стал писать по новой. Не дай, э-э, Аллах, увидит. А если заметит Усман-хаджа, то заставит писать эту буковицу десять раз. Как там по-арабски? Ашра - раз… Или правильно будет - "ашрат адъ'ааф"?
Правильно, что старик не дает "руси" каляма, сиречь перышка для писания. Иначе давно бы уже разорился на покупке бумаги. Бумага-то тут не чета желтой европейской, а настоящая, китайская, сделанная из шелка, посему такая же шелковистая и чистая, словно… Ну, незнамо, с чем же ее и сравнить? Ежели только со свежевыпавшим снегом.
Вспомнив о снеге, Тимофей загрустил. Бывало, в Вологде, а то и в самой Москве зимой заносило крыльцо так, что приходилось вылезать через чердак, откапывать дом и чистить дорожки, вот тогда-то и поминаешь снег последними словами. А тут… Никогда Акундинов не думал, что будет скучать по снегу.
Хотя в Турецком царстве - благодать! Эвон, если по улице идешь, то яблоки и виноград прямо с веток свисают. Только срывать никто не торопится! Если - за городом, то ешь от пуза. А в самом Царьграде-Стамбуле народ ходит, словно и нет этакой-то благодати. Заелись… Сытно народ живет. А все почему? Да потому, что дешевизна тут страшенная! Даже Усман-хаджа, который считает, что брюхо нельзя баловать, живет, как боярин. На завтрак лепешки да фасоль на обед… Ну, сыр там, мясо с зеленью. Даже сладости, кои в России только за царским столом бывают, тут у каждого второго… Эх, а сейчас бы черного хлебушка с солью да щец кислых…
Ровно баба беременная. Не знаешь, чего хочется, а чего не хватает. Был бы тут Костка, он бы сказал: "Сходи, травы пожуй!"
Мне в России жары не хватает,
Я завидую тем, кто летает.
Мне в Туретчине холод нужон.
Грусть-тоска - словно острый рожон.Вознесуся высоко, как птица,
Посмотрю с высоты на землицу.
А потом, крылья в груду сложив,
Понесуся башкою вниз.
…После занятий арабским, в котором Тимофей не особо преуспел, Усман-хаджа опять разъяснял ему основы веры, которую он собирался принять. Когда же мудрый старик перешел к рассказу о самом страшном, помалкивавший до сей поры неофит не выдержал:
- А обрезание-то зачем? - с упавшим сердцем спросил Тимофей.
- Фитра, - кратко сказал Усман.
- Ну, если фитра, тогда да… - кивнул Акундинов с умным видом. - Фитра, конечно…
Однако старика провести было трудно:
- Фитра, мой бестолковый ученик, значит - естество, данное Всевышним, и, как сказал пророк, да благословит его Аллах, включает в себя обрезание, бритье волос на лобке, стрижку усов и бороды, обрезку ногтей и выщипывание волос под мышками. А еще, - добавил хаджа, критически посмотрев на Тимофея, - полоскание рта и чистка зубов.
- А волосы обязательно выщипывать? - опять испугался Тимофей, представив себе эту неприятную процедуру.
- Можешь сбривать, - пожал плечами старик.
- А обрезание-то зачем? - не унимался ученик. - Без него-то никак?
- Можно. Только вспомни-ка, что Аврааму, мир ему, было послание от Бога, что повелел всем мужчинам обрезать крайнюю плоть. Да и пророк Иса, Иисус, мир ему, был обрезан на восьмой день от роду.
- А что, в Коране сказано об Аврааме? - удивился Тимофей. - Но вы же веру христианскую отвергаете…
Теперь настала очередь удивляться Усману-хадже:
- Иван-Тимон, а ты на самом деле учился богословию?
- Ну! - утвердительно кивнул Акундинов.
По русским меркам, он, досконально знавший и Ветхий, и Новый Заветы, как и прочие книги, включавшиеся в Библию, считался не просто грамотным, а образованным!
- Тогда почему же тебе неизвестно, что и Моисей, и Иисус, и Мухаммед, мир им, были последними пророками Господа? - покачал старик головой. - А священный Коран - последняя из священных книг после Торы и Евангелия?
- Так ведь православные-то Кораны не изучают…
- Священный Коран, - поправил старик и вновь задал каверзный вопрос: - Ну, пусть и не изучают. Но то, что ислам не отвергает ни пророка Моисея, ни пророка Иисуса, мир им, ты должен был знать!
- Н-ну, - задумался Тимофей, а потом нашелся: - Забыл, наверное…
- Забыл, - задумчиво обронил старик. - Только можно ли забыть то, чего ты никогда и не знал?
- Ну, забыл я, - нервно возвысил голос Тимофей. - Ну вот, ей-богу…
За что тотчас же получил палкой по лбу. Не больно, но чувствительно, и еще обиднее, что как будто мальчишку треснули, который урок не выучил. Помнится, князь Лыков когда-то так же лупил его палкой по лбу… Впрочем, несмотря на свои тридцать лет, Акундинов и был мальчишкой. Причем мальчишкой бестолковым, к разуму которого пытался достучаться мудрый старик.
- Не нужно поминать всуе имя Всевышнего, - строго напомнил Усман-хаджа.
- Не буду! - поклонился Тимофей, потирая вздувшуюся шишку.
…Наконец для Тимофея Акундинова, именуемого Иоанном Каразейским, настал черный день. Его, уже сутки не кормленного, чисто вымытого, и в чистом же белье, Усман-хаджа привел в какой-то чужой дом. В большой горнице перед дверью толпились люди - группа пацанят от семи до десяти лет, одетых в праздничные шелковые рубашки, украшенные лентами, и яркие голубые тюбетейки, но без штанов. Усман-хаджа, сказав что-то утешительное, отошел к группе стоявших тут же отцов и дедов. Кажется, бачата и взрослые, судя по их радостно-торжественному виду, пришли на праздник. Впрочем, Акундинов, уныло пристроившись к детям, так не считал.
Время от времени раскрывалась дверь, откуда выглядывал седенький бодрячок в зеленой чалме и кивал присутствующим. Дети, заходившие в дверь по двое-трое, обратно уже не выходили.
Тимофей был последним. Он еще надеялся - а может, что-нибудь случится? Ну, лекарь там устанет или крыша обвалится… Но как ни тянул он вола за рога, пришла и его очередь.
Зашел и увидел низкий стол, на котором стояли трое из последних пацанов. Они, гордясь друг перед другом, бодро выставляли свои "стручочки". Переходя от одного к другому, шел человек со страшным (как показалось Тимохе!) ножом в руках и что-то делал… За ним двигался еще один - с жаровней, в которой тлел древесный уголь…
Те из мальчишек, кто уже пережил операцию, лежали теперь рядком около стены, а на их обрезанные "куренки" были положены новые тюбетейки…
Акундинов, заранее предупрежденный наставником, снял штаны и присел на край стола. Когда же наступил его черед, крепко зажмурился. Лекарь аккуратно взялся за крайнюю плоть и оттянул кожицу. Тимоха дернулся было, желая послать все подальше да удрать, но почувствовал, что сзади его держат крепкие руки. К плоти прикоснулось что-то холодное, но боли он не почувствовал. Она пришла позже, когда к ране приложили огонь. Вот тут-то Тимофей и завыл, наплевав на мальчишек, которые, позабыв о собственной боли, принялись хихикать над трусливым взрослым дядькой.
- Говори, - требовательно сказал чей-то голос. Тимоха сквозь слезы не узнал говорившего и, превозмогая себя, пробиваясь сквозь собственное поскуливание, прошептал: