- Ашхаду алляя иляяхэ илля ллах, ва ашхаду анна мухаммадан абдуху ва расуулюк.
- Ай, молодец, - похвалил его невесть откуда появившийся Усман-хаджа, набрасывая на бедра Тимофея кусок чистого полотна так, чтобы он не касался раны. - Теперь пойдем…
Акундинова уложили на самый край, рядом с одним из бачат, а сверху посыпали льняным семенем от сглаза. Усман-хаджа сунул ему в руку еще и амулет - глаз, выточенный из горного хрусталя и завернутый в кусок пергамента, где была записана сура их Корана.
Боль утихла нескоро. Но все-таки уже через несколько минут стало гораздо лучше. Через пару часов Тимофей понял, что вполне может встать на ноги.
Вечером в скромном доме уважаемого учителя Усмана-хаджи, с которым советовались не только имамы и кадии, но даже муфтий, был праздник. Собравшиеся родственники, соседи и друзья чествовали нового мусульманина. Гости долго ели вкусный плов и шашлык из молодого барана, воздавая хвалу Аллаху, а также поздравляли учителя, сумевшего подготовить гяура к принятию истинной веры.
Тимофей, которого поздравили, одарили подарками и оставили в покое, уважив его боль, решился-таки снять полотно и посмотреть на рану. Глянул. Оказалось, что хотя его "друг" изрядно распух, а в тех местах, где прижгли, еще и почернел, но в общем и целом оставался на месте. "Уф ты, - с облегчением подумал Акундинов. - А я-то, дурак, боялся!" А он ведь действительно думал, что при обрезании режут чуть ли не под корень… Теперь бы дождаться, пока не заживет, да по девкам пойти - проверить, как там он.
* * *
- Сын мой, - сказал старик, неторопливо захватывая пригоршню риса и сминая ее в плотный комочек. - Ты знаешь, что мусульманину недостойно быть бездельником?
Тимофей, который в это время неспешно жевал лепешку, насторожился. Конечно, он давно ожидал чего-то подобного, но, как всегда, вопрос старика застал его врасплох.
Акундинова поражало, что даже богатые и знатные люди, у которых хватало денег, чтобы жить безбедно, предпочитали чем-нибудь заниматься. Да что там богатые и знатные, если, говорят, без дела не могли усидеть даже падишахи! Сулейман и Селим увлеченно изготовляли золотые жуковинья, Мурад делал стрелы, а Ахмед - ложки! Не трудится только кабш, потому-то он и становится пловом!
Усман-хаджа всю жизнь был преподавателем в медресе. Даже сейчас, когда из-за возраста он отошел от дел, пожилой человек любил повозиться в собственном саду, безмерно гордясь тем, что за его персиками и яблоками присылали даже с кухни падишаха. Старик, как и все мусульмане, считал безделье тяжким грехом. Вначале, пока Тимоха готовился принять ислам, а потом оправлялся после обрезания, старик ничего не говорил. Теперь, стало быть, время пришло.
- Да, учитель, - покорно кивнул Акундинов, размышляя, чем же таким он может зарабатывать на жизнь?
Усман-хаджа, кажется, уже нашел воспитаннику дело.
- Новому визирю требуются драгоманы, - поведал старик, усмехаясь чему-то своему. - Зульфикар-ага, которого ты уже знаешь, направлен в Москву.
"Это тот самый коротышка, из-за которого меня чуть не выдали русским…" - вспомнил Тимофей, а старик продолжал:
- Русский посланник предложил, чтобы именно ты стал новым драгоманом при русском посольстве.
- Я??? - вытаращил глаза Тимофей.
- Мне кажется, будет разумно, если ты станешь служить в русском посольстве. Опасности со стороны русских теперь можешь не ждать. Им известно, что ты принял ислам. Стало быть, они не смогут тебя ни убить, ни выкрасть.
- Русские могут, - угрюмо пробурчал Тимофей, отодвигая от себя чашку со сладким творогом и орехами, до которых он был очень охоч.
- Все в руках Аллаха! - сказал свою любимую фразу Усман, однако решил немного утешить постояльца. - Ты станешь не простым толмачом, а драгоманом, государственным служащим! - Старик поднял указательный палец. - Нанести тебе ущерб все равно, что нанести ущерб Блистательной Порте и его величеству падишаху! Любой из посланников трижды подумает, прежде чем сделать это!
"Любой! - мысленно скривился Тимофей. - Только не русские…", но высказать такое вслух не осмелился, спросив:
- Когда приступать?
- Чем раньше, тем лучше, - сказал старик. Немного подумав, уточнил: - Зульфикар-ага отправится в Москву очень скоро. Но вначале ты должен помочь мне в саду. Стена, что отделяет мой сад от сада соседа, давно требует ремонта. Камней там хватит, а раствор тебе принесет Селим.
Акундинов хотел сказать, что лучше бы старик поручил ремонт Селиму. А еще лучше бы нанял пару каменщиков, которые возьмут за свой труд дешево, а управятся раза в три быстрее. Но смолчал, зная, что Усман скажет что-нибудь о том, что физический труд угоден Господу, или что-нибудь в этом духе.
После еды и полуденного сна Тимофей пошел в сад. Невысокая (по грудь) каменная ограда, сложенная, наверное, еще во времена Комнинов, обсыпалась, зияя прорехами. Рядом со стеной лежала груда булыжников, проросших травой. Сам ли Усман или кто-то из прежних хозяев хотел починить ограду, да так и не собрался. Подошел Селим, русский раб, звавшийся когда-то Селифаном, молча осмотрел зияющие проемы, покачал головой и, ничего не сказав, ушел. Вернувшись через какое-то время, раб притащил корзину с известкой и бадью с водой, а после - небольшое корыто и маленькую лопатку. Опять-таки, не проронив ни слова, развернулся и ушел.
Русский раб недолюбливал Тимофея. Почему - сказать трудно. Может, просто не глянулся. А может, не мог простить, что тот принял ислам? Ну а кто же самому Селиму-Селифану мешает? Был бы мусульманином, так и был бы сейчас свободным человеком, а не рабом…
"Работы тут на неделю-две, - уныло думал Тимофей, замешивая раствор. Потом, раскинув мозгами, повеселел. - А ежели прикинуть, то спешить-то куда? В русское посольство? Фигу им незрелую, с оливковым маслом…"
Тимофей по-хозяйски прошелся вдоль забора, оглядывая все дыры и прорехи. Забор был длинным. Пожалуй, не управишься…
Среди округлых и гладких булыжников, над которыми потрудились море и ветер, попался угловатый и плоский камень, который явно носил на себе следы человеческих рук. Покопавшись вокруг, нашел похожие обломки. Когда сложил их вместе, то получилось такое: "Sta, viator… sepulchrum… insulae". Получается, первые два слова означали: "Остановись, прохожий". Далее - "могила". Ну а последнее - какие-то там острова… Похоже, что это было какое-то могильное надгробие. Причем еще тех времен, когда тут был даже не город императора Константина, столица Восточной Римской империи, а римская колония - городишко Византий. Имя, в честь кого это надгробие было воздвигнуто, не читалось. Возможно, сад старого Усмана и был разбит на том месте, где когда-то было кладбище… Может, потому-то такие вкусные и сладкие плоды даруют его деревья. Хотя какая теперь разница? Люди живут, умирают… Сколько и на Руси стоит городов, где дома вырастали из кладбищ! "Вот так, - философски подумал Тимофей. - Мечутся людишки, по свету бегают, детей плодят… А потом? Могильный камень, где даже и имени-то не сохранилось…"
Подумав, он соединил куски могильной плиты в единое целое и вставил ее в забор. Отсюда ли она или откуда-то притащена - пусть будет. Авось кто-нибудь да когда-нибудь возьмет да и прочитает имя, да и задумается - а кто же это такой? На всякий случай, надпись он повернул в сторону сада соседа. Усман вполне мог знать латынь…
"Может, и к моей-то могилке кто придет да помянет! - подумалось вдруг чего-то Акундинову. Потом и взгрустнулось: - Вот только а будет ли могилка-то?"
Утешало лишь то, что потом, если верить старику Усману, что рассказывал о мусульманском рае, то будет ему всегда тридцать пять лет и будут его окружать прекрасные гурии и течь реки вина. При мысли о вине парень вдруг удивился. Точно, а ведь с тех пор, как он у турок, не брал в рот ни водки, ни вина, ни пива. Хотя бывали такие дни, когда хотелось не просто выпить, а упиться вусмерть. И ничего, не помер… А теперь даже и не вспоминал о хмельном.
"А кстати, что там за забором-то?" - подумал Тимофей, укладывая на место очередной камень. Не выдержав, пролез на ту сторону и оказался… Ну, не то чтобы в гареме, а в гаремном саду. Ну а что это еще могло быть, если там прогуливались особы женского пола?
Две особо аппетитные бабенки, что оказались рядышком, оторопело уставились на незнакомого мужчину.
- Ухожу, ухожу, - сказал Тимоха по-русски, прикладывая палец к губам и неспешно утекая на свою сторону, боясь, что бабы сейчас начнут орать.
Но дамочки не стали кричать и звать охрану - страшных гаремных евнухов. Они неспешно подошли к дыре и, оглядевшись по сторонам, начали разговор:
- Ты кто? Раб? - спросила та, что покруглее да пошустрее.
- Русский я, - честно признался Тимофей и добавил: - Мусульманин.
- Москаль? - с удивлением спросила вторая, та, что потоньше, но тоже ничего. Спросила, между тем, по-русски.
- А вы, девки, кто будете? - удивился Тимофей, разглядывая невесть откуда взявшуюся землячку и ее подружку. А девки-то, ух, хороши. Особенно когда из одежды только тонюсенькие шаровары да шелковые рубашонки, которые не столько укрывали, сколько подчеркивали все округлости фигур.
"Девки" переглянулись. Акундинов, догадавшись, что по-русски они не понимают, переспросил по-турецки.
- Я - Ксанка буду, дочь казака со Зборова, - смело сказала тоненькая. - А она, - кивнула на подружку, - Мариам будет, Машка по-нашему, из Персии. В этом саду - гаремлык наш.
- Меня Иваном зовут, - представился Акундинов. Немного подумал и добавил: - А можно Тимофеем называть.
- А, так, значит, ты и есть тот самый самозванец! - прыснула Ксанка. - А я-то думала, кто ж такой! Думала - старый да страшный, как ибис. А ты - ничего, - оценивающе посмотрела она на мужчину.
- Почему - самозванец? - обиделся Тимоха, забыв спросить, откуда ж девки о нем знают.
- Муж наш так сказал, мир ему, - вздохнула Мариам.
Тут до Тимофея постепенно стало доходить, чей именно это был гарем…
- Он у вас не визирем ли был? - спросил Акундинов, хотя знал ответ. Он даже представил себе расположение сераля, в котором жил до того, как отправили к Усману. Дом учителя располагался аккурат с обратной стороны дворца бывшего первого министра. Все сходилось… Ну, стало еще и понятно, почему же забор, коему было положено быть не меньше сажени в высоту, был в таком плачевном состоянии. Ну кто же в здравом уме решит, что уважаемый Усман-хаджа будет глазеть (не говоря уже о чем-нибудь другом!) на девок из гарема!
- А с вами-то теперь что будет? - жалостливо спросил он у девчат, так и представляя себе рынок рабов около Обгорелой колонны и покупателей, разглядывавших их достоинства.
- Иншалла! - отозвались обе девицы, закатывая глаза в небо. Потом Мариам сказала: - Скоро нас отправят в Румелию, в старое имение господина, мир ему.
- Будем там свой век доживать, - вздохнула Ксанка, которой до "доживания" было еще ой-ой сколько лет…
- Домой-то не хочется? - жалостливо спросил Тимофей.
- А что я там забыла? - злобно огрызнулась Ксанка. - Волам хвосты крутить да на прелой соломе детишек делать? Кому я там нужна? Батьке пьяному, что меня татарам продал? Я уже десять лет тут. Язык и тот забыла. Или как мать у Машки - ткать ковры, пока не ослепнешь? Нет уж, - повела она плечиком, слегка обнажая его, - лучше уж тут, в сытости да в тепле… Хотя, - опять вздохнула девка, - без мужчины скучно. Раньше, пока был жив господин, хоть иногда, да выпадало, а теперь…
- И Рашид старается плохо! - с обидой сказала Мариам.
- Рашид?
- Ну, евнух наш, - пояснила Ксанка недотепе.
- А, что, евнух может стараться? Каким местом? - удивился Тимофей. - Так он же вроде бы и не мужчина вовсе…
- А язык-то у него на что? - озадаченно посмотрела Ксанка на странного русского. - А иначе зачем и евнухи нужны? Полы подметать?
- Так, он, стало быть, баб в гаремах языком ублажает! - присвистнул Тимофей. - Вот так да! А я-то думал, что евнухи вам прислуживают да охраняют…
- Ну, евнухи, они - разные… - пристально посмотрела Ксанка на мужика, проводя ладонью между собственных ног, и многозначительно облизнула красным язычком красивые губки.
Тимоха, который уже с месяц изнывал без женской ласки, понял намек сразу. Оглядевшись (не видно ли Усмана или Селима?), предложил:
- А что, девчата, может, нам с вами и… - не договорив, показал на укромное местечко между камнями и старой яблоней.
- Давай! - толкнула Ксанка подружку. - Ты первая, а я покараулю…
Персиянка немножечко поколебалась, но потом, подобрав рубашонку, смело полезла в проем. Там, спешно освобождаясь от шаровар и даже не давая Тимохе опомниться, крепко поцеловала его в губы. Потом рука девушки залезла в шаровары парня и завладела его недавно зажившим "другом". Обалдевший от натиска Тимофей (это тебе не снулая рабыня!), тиская и поглаживая девку, обнаружил, что между ее ног нет привычной бабьей мохнатости, а только нежная гладкая кожа. Это и испугало, и еще больше раззадорило парня. Мариам, приговаривая что-то на незнакомом языке, жестами показала, что лечь должен он. Добившись своего, она устроилась верхом на Тимофее и принялась вытворять такое, что парень забыл обо всем…
Наблюдавшая за садом Ксанка не упускала из виду и парочку, сопровождая каждое движение подруги завистливым вздохом. Затем, мужественно дождавшись, пока подружка в последний раз не изогнется дугой и не начнет устало обвисать на животе Тимофея, ринулась вперед, согнав Мариам.
- Давай-ка ты теперь смотри! - приказала она подруге, которая, обессилев, полусидела на земле.
Мариам не сразу, но все-таки поднялась и полезла обратно, на свою половину сада. Ксанка изо всех сил пыталась "воскресить" утомленного мужчину. Не сразу, но получилось. Все-таки девушки из гарема, которых мужья нечасто удостаивают визитом, умеют получить многое и от одной ночи…
Наконец казачка взяла то, что хотела, нежно стекла с мужчины и принялась собирать разбросанные шаровары и рубашку, скинутые в припадке страсти.
Тимоха с трудом встал на ноги. Обе девки, между тем, исчезли и теперь степенно прогуливались в саду, делая вид, что ничего странного не произошло. "Ну, хитрюги!" - восхищенно подумал Тимофей, приводя себя в порядок.
Зажившая недавно "рана" опять кровоточила… Причем так сильно, как будто опять обрезали… Первую мысль - попросить помощи у старика - Акундинов отогнал сразу. Еще, не дай аллах, решит, что занимался рукоблудием. Тимоха не знал, грех ли это у них (до сих пор не привык считать - "у нас!"), но, скорее всего, да… Потому, сорвав растущий около забора лопушок, обернул им свое "сокровище". И сразу же стало легче. А когда боль совсем отошла, Тимоха уже с надеждой подумал: "Хорошо бы, чтобы девки и завтра пришли!"
Они, то есть девки, его надежды не обманули. Утром в проломе мелькнуло личико Мариам.
- После обеда, - сообщила девушка и, передавая Тимофею крошечный сверточек, сказала: - Съешь до еды и запей. Смотри, - строго добавила она, - не ешь много! Примерно столько… - показала она на ноготок большого пальца.
Тимофей никогда не считал себя дураком, но тут сплоховал и, как последний идиот, сожрал порошка столько, сколько поместилось на ногте его собственного большого пальца, да еще и с горкой!
…Девки "прокатились" на нем уже по два раза, а ему все было мало…
- Иванька, ты сколько съел? - отдышавшись, спросила Ксанка.
Тимофей, который уже и сам таращил глаза, показал…
- Дурак, - вздохнула девка. - Ты же съел двойную дозу корня мандрагоры. Не делай так больше. Ну раз уж нажрался, то не пропадать же такому красивому столбику? Верно, Мариам?
Когда довольные вдовы ушли, а Тимофей, с трудом поднявшись на ноги и с трудом доковыляв до бадьи, которую Селим-Селифан не забывал наполнять, умылся и напился, то подумал: "А может, лучше в русское посольство?"
К вечеру он сумел положить лишь с десяток камней, чем несказанно удивил Усмана-хаджу, который, разумеется, проверял работу. Однако старый учитель только поцокал языком, не сказав ничего. Ну а что же тут скажешь, если камни ложатся плохо, да и опыта у каменщика маловато?
Урок пошел на пользу. Теперь Тимофей уже не лопал порошок, как это было в первый раз, а съедал ровно столько, сколько было нужно, чтобы ублажить двух молодых и норовистых кобылок.
Дни шли. И сам Тимоха, и девки были довольны. Иногда они даже приводили с собой еще кого-нибудь из подруг. Приходилось стараться. Правда, вдовушки ворчали, что надо бы ему перед каждым соитием мыться в бане, как делал их прежний муж, но понимали, что любовник этого сделать не может… Поэтому притаскивали с собою кремы и притирания, чтобы очистить и сделать более ароматным его тело.
Эта "пахучесть" доставляла Акундинову хлопоты. В первый день Усман-хаджа понюхал воздух и удивленно спросил - откуда тут несет китайскими благовониями, которым место только в гареме? Потом старик с подозрением стал изучать проломы в заборе. Как хорошо, что на той стороне никого не было! С трудом, но удалось отвлечь Усмана, сказав, что залетела какая-то пахучая тряпка, которую он бросил обратно! Теперь после каждого "общения" с девицами из гарема Тимоха тщательно отмывался в бадье и по совету девушек мазал тело корками мандарина или лимона, которые отбивали запахи.
Несмотря на остановки, ремонт забора продвигался. Акундинов уже думал - а не попросить ли девок, чтобы они как-нибудь спихнули свежую кладку, но развязка пришла раньше…
Усман-хаджа по утрам ходил на рынок, взяв с собой либо Селима, либо Тимофея, которые таскали корзину. Потом он шел в медресе или к кому-то из своих учеников. Обычно он приходил через час-другой… Но тут Усман-хаджа пришел поздно, к вечерней молитве. С Тимофеем, он, однако, не заговорил. Сам же Акундинов помалкивал, понимая, что что-то случилось…
…Утром, еще до того, как с минарета прозвучал азан - призыв к молитве, учитель разбудил своего подопечного.
- Сабах аль-хейр, - продрав глаза, поприветствовал Тимофей старика по-арабски, надеясь сделать тому приятное. Учитель был мрачен.
- Я считал себя твоим хаджи, - горько начал Усман. - Я, по своей старческой глупости, рассчитывал, что сумею сделать тебя истинным мусульманином. Сейчас мне стыдно.
- А что случилось-то? - спросил Тимофей, шестым или, седьмым чувством понимая, что его шашни с девками стали известны.
- Ты - знаешь, - коротко отмахнулся наставник и продолжил: - Пророк сказал: "Если ты совершил прелюбодеяние, то вера будет выходить из тебя, как маленькое облачко!"
- Как хоть узнали-то? - поинтересовался Акундинов, хотя… какая теперь разница?