- Ой, Тимоша, да что же ты наделал-то? - послышался голос Костки, появившегося из-за угла с двумя кожаными флягами в руках. - Ох ты, Господи, да что же теперь будет-то?
- Заткни хлебало да не причитай, - оборвал его Акундинов, обшаривая тело цыгана и снимая с того широкий кожаный пояс, в котором что-то позвякивало. Потом снял с атамана кожаную кису.
- Тимоша, да как же ты так? - продолжал скулить Костка, прижав к себе фляги, будто младенцев.
- А так, - хмуро обронил тот, ссыпая в собственный кошель добычу, которой было негусто - три штуки ефимков, да рубля на два "чешуек". Потом немного подумав, развязал свой кафтан и повязал вокруг рубахи пояс цыгана - очень уж удобный и незаметный!
- Скажи-ка, целовальник-то там один али нет? - спросил Акундинов. - Много народу-то в кабаке?
- Порядочно, - ответил приятель. - А на кой тебе?
- Да теперь уж и незачем. Хотел было с кабатчиком-подлецом еще поквитаться, но не судьба. Пусть живет, паскуда! - выдохнул Тимофей, подходя к побродяжке, которая так и продолжала спать. - Костка, бабу хочешь?
- Да ты что, Тимоша, какая еще баба? - остолбенел тот. - Бежать нам нужно! А если зайдет кто?
- Эт-то точно, - с сожалением согласился Тимофей, отворачиваясь от женщины. Но та на свою беду решила проснуться.
- Парни, а чо тут деется-то? - приподняла пьянчужка голову и обвела двор мутным взглядом. Увидев тела, заорала хриплым с перепоя голосом: - Ой, лихоньки!
- Ах ты, курва старая, - мгновенно повернулся Акундинов к бабе, хватая ее за горло. - Молчи, дура!
Насмерть перепуганная баба утробно пискнула и вытаращила глаза.
- Так вот, молча и лежи… - буркнул Тимоха, отпуская бабу. - Смотри у меня… - показал ей кулак, - язык выдеру!
Та продолжала таращиться, напустивши от испуга лужу.
- Да ладно, - примирительно сказал Костка, подходя поближе. - Никому она не скажет.
- Ну живи тогда, - разрешил Тимофей, отходя от бабы. Подобрав саблю, стал чистить ее о кафтан убитого Федота.
Побирушка успокоилась, решив, что убивать ее не собираются:
- Не боись, парни. Никому ни словечка не скажу, - пообещала она. - Я как рыба об лед… Ничего не видела, ничего не слышала и знать ничего не знаю… Только, - умоляюще попросила она, - поднес бы ты винца зелененького. А то что-то мне совсем тошно.
- Поднесу уж, - согласно кивнул Акундинов и велел Конюхову: - Дай ей хлебнуть…
Костка, откупорив фляжку, подал ее бабе. Та с довольным видом присосалась к горлышку и сделала один длиннющий глоток, потом второй, третий…
- Хватит, хватит, - забеспокоился Конюхов, отбирая баклагу. - Ишь, присосалась-то, как пиявка к голой жопе.
- Хлебнула? - спросил у бабы Тимофей. - Куда же в тебя и влезает?
- Ух, красота! - довольно заулыбалась пьянчужка, показывая редкие зубы. - Теперь можно бы и мужичка… Как, парни? Может, еще глоточек дадите, дык я бы вам обоим и дала…
У Акундинова от одного вида ее щербатой пасти с гнилыми зубами всякое желание улетучилось.
- Да пошла бы ты… полем да через ясный пень, - буркнул он.
- Ты, Тимошенька, мной-то не гнушайся, - захихикала баба, - а то, гляди, потом-то, может, и такой у тебя бабы не будет. Вспомнишь меня, Катюху-то, сла-а-день-кую!
- Вспомню-вспомню, - кивнул было Акундинов, уходя, но спохватился. - Имя-то мое откуда знаешь?
- Дык когда пил ты давеча с Федотом, дык и услышала, - преданно посмотрела пьяная шлюха. - А потом что было, не помнишь разве? Я же тебя, хи-хи, когда ты в кости-то продулся, вместе с Федотом да цыганом и удоволивала. Ты не сумлевайся, я молчать буду, особливо если ты мне еще глотнуть-то дашь. Хошь, на кресте поклянусь?
- Ну, поклянись, - согласился Тимофей, напрочь не помнивший - когда это они успели "удоволиться"? - А крест-то у тебя есть? Али пропила?
- Да как можно-то? - возмутилась женщина. - Вот, гляди, - вытащила она из-под ворота крест на кожаном ремешке. - Вот, мол, крест святой, что никакого убивцу Тимошку-приказного я не видела! Поклясться, а?
Кажется, бабу, "догнало" с пары-то глотков, и теперь она уже не соображает, что говорит. Да такая клятва - хуже любого оговора!
- Дай-ка, крест я твой гляну, - наклонился к ней Акундинов и, взяв ремешок обеими руками, потянул на себя, затягивая его на прыщавой, давно не мытой шее…
Душить Тимофею еще не приходилось. Потому баба захрипела, задергалась и вцепилась зубами в его руку. А тут еще и придурок Костка - подскочил и стал оттаскивать друга от бабы, отчего прелый ремешок натянулся, как струна, а потом лопнул…
Недодушенная баба упала на спину, откашливаясь и отплевываясь. Конюхов, не удержавшись на ногах, повалился на спину, увлекая за собой Акундинова. Разъярившийся Тимоха, вырвавшись из захвата приятеля, обернулся и ударил того кулаком в зубы. Потом, озлившись, выхватил саблю и полоснул клинком по бабе один раз, потом другой, третий.
- Тимоша, Тимоша! - испуганно кричал Костка, хватая его сзади поперек туловища. - Опомнись, да что же ты творишь-то? Ты же ее насмерть уделаешь!
Акундинов попытался стряхнуть с себя друга, но тот держался, как клещ. А не удержался бы, так еще и неизвестно - а не полоснул бы и его в горячке?
- Ладно, ладно, - забормотал Тимофей, успокоившись и уронив саблю. - Все!
Костка помедлил, но руки разжал. Потом, не замечая разбитого рта, проворно пробежал по дворику и, выглянув за угол, стал подбирать фляги:
- Утекать надо! И побыстрее, пока кто-нибудь не нагрянул! Стрельцы зайдут да увидят такое - так они и спрашивать не будут, а просто возьмут да и пальнут в нас обоих!
- Дай-ка сюда, - взял Акундинов одну из баклажек и основательно приложился к ней.
- Тимоша, ну давай же, быстрее. Увидит кто! - в нетерпении перебирал ногами Костка, торопя друга до тех пор, пока тот не прыгнул в седло.
Оставив лошадей во дворе, приятели вошли в избу и уныло расселись по разным лавкам. Осенью вечер наступает быстро, и очень скоро за слюдяным окошечком стало темно.
- Зябко чего-то, - поежился Конюхов. - Может, печь истопить?
С утра ни тот ни другой не соизволили это сделать.
- Топи, - равнодушно отозвался Тимофей.
Константин сбегал во двор, притащил охапку поленьев и быстро разжег печку. Сразу же стало веселее. То ли от тепла, то ли от света пламени, то ли от гудения в трубе.
Костка, присевши около устья, стал любоваться пламенем, подкидывая время от времени поленья. Друзья молчали.
- Тимоша, а у тебя весь кафтан в крови, - прервал молчание Конюхов. - Теперь ведь и не отстирать…
Акундинов молча снял с себя кафтан и, особо не раздумывая, бросил его в огонь. В избе сразу же запахло паленой шерстью.
- Ты чего это? - удивился Костка. - Крепкая одежа-то…
- А, на хрен, - отмахнулся Тимоха. - Кафтан-то старый, отцовский. В сенях висел, на гвозде. Уж не знаю, как хмырь-то его не углядел. Мой-то тут под лавкой лежит. Этот кафтан я нарочно надел, чтобы выбросить, если что…
Акундинов вытащил собственный кафтан, встряхнул его и надел на себя.
- Ух ты, а хитер бобер! - восхитился Костка. - Я бы до такого не додумался.
- Ладно, - вздохнул Тимофей. - Тащи фляжку, что ли. Выпьем за упокой душ убиенных.
Когда сели за скудный стол, налив водку в уцелевшие щербатые кружки, и молча, не чокаясь, выпили, Конюхов спросил, захрустев луковицей, обнаруженной в углу:
- А бабу-то? Может, не стоило убивать-то? Жила бы себе пьянчужка да жила… Чего ты ее сразу душить-то кинулся? Да еще и мне вроде бы зуб вышиб, - вспомнил вдруг Конюхов и сунул палец в рот. Внимательно перетрогав все зубы, радостно сообщил: - Не, не вышиб! Так, расшатал только, так ничего - врастет!
- Думаешь, не разболтала бы баба? - хмыкнул Тимоха.
- Ну а коли и разболтала бы, - попытался поспорить Костка. - Кто бы ей, пьяной-то б… поверил? Да с ней бы и разговаривать-то никто бы не стал… Хотя, - задумался он, - ежели бы ее на дыбу вздернули да вдруг дали по три кнута, то и поверили бы. Так это, - укоризненно мотнул он давно не чесанной башкой, - ежели сама бы она в Разбойный приказ пошла.
- Дурак ты, Константин Евдокимыч, - беззлобно выругал Тимофей друга.
- А чего сразу дурак-то? - обиделся Костка, уязвленный непривычным обращением.
- Ты что, о шайке-то Федотовой забыл? Они же на мертвяков-то на своих наткнутся да искать будут - кто же атаманов-то порешил? Не токмо бабе пьяной, а лешему в шерсти поверят.
- Это точно. Нас бы с тобой и в Разбойный приказ бы никто не повел, - пригорюнился Конюхов. - Так бы зарезали бы да под забором бы где-нить и схоронили. Да ладно, если бы только зарезали. А то изувечили бы, а уж потом и прибили, а ошметки бы на помойку выкинули, псам на радость…
- А ты-то тут при чем? - удивился Тимофей. - Ты, что ли, атамана-то рубил?
- А вот теперь ты дурак, Тимофей Демидыч, - фыркнул Костка. - Они что - разбираться бы стали? Кто цыгана-то с Федотом из кабака вызывал? Ась? Или не узнали бы они, что я у тебя в доме живу? А где ты - там и я.
Крыть было нечем. И впрямь, никто бы разбираться не стал…
- Давай-ка еще по одной да на боковую, - скомандовал Тимофей, не слушая просительного вопля Конюхова. Пить ему сегодня больше уже и не хотелось. Да и вообще, ежели разобраться, то все беды у него шли как раз от той злополучной чарочки, которую он выпил в кабаке. Ну ладно, пусть не одну… Как же бы вообще бросить-то это дело? Ну да, зарекалась ворона навоз клевать, но до сих пор клюет…
Утром хмурый Константин стал клянчить чарочку на опохмелку. Тимофей, взяв в руку флягу, стоявшую на столе, побулькал-потряс ее. Пусто! А помнилось, что когда укладывались спать, то оставалась еще половина.
- Вот этой бы баклажкой да по сусалам тебя! - оскалился Тимоха на друга. - На хрен все выжрал-то?
- Ну, так уж вышло, - заюлил Костка. - Ты спать ушел, а мне не заспалось чего-то.
- Вот спать и надо было, а не водку пить…
- Да тут собака зашла. Я ночью-то во двор вышел, до ветру, значит, а она сидит, смотрит. Черная такая, страшная…
- Подумаешь, - с недоумением глянул на друга Тимофей. - Зашла себе и зашла. Мало ли собак бездомных на Москве шастает? Зима скоро начнется, так поменьше будет.
- Ну, Тимоша, а откуда она взялась? - пристально посмотрел на друга Костка. - Если во дворе у нас ни дырки, ни щелки. Весной еще Танька новый забор велела поставить. Так там не то что собака, а кошка не пролезет. А ворота я самолично на ночь запирал.
- Ну, значит, щель осталась. Или ворота неплотно запер, с пьяных-то глаз.
- Да нет, - покачал головой Конюхов. Потом, помедлив слегка, процедил: - Я ведь эту собаку видел. Ты когда бабу-то собрался рубить, она из-за угла вышла. Я-то испужался - думал, псина пришла, а следом хозяин идет. Ну, думаю, залает сейчас. А она, падла, только зубы оскалила, словно бы ухмыляется!
- Ты чо, Костка? - нахмурился Акундинов. - Совсем, что ли, допился? Где ты там собаку-то видел? Может, скажешь еще, что по двору нашему черти с вилами бегают?
Сказать-то сказал, но от Косткиных слов и самому стало как-то не по себе. Для очистки совести Тимофей вышел во двор. За ночь он покрылся свежим снежком, который к обеду должен стаять, но пока еще был ровным и почти что нетронутым.
Акундинов осмотрел снег, но, углядев только следочки от птичьих лап, успокоился и вернулся в избу. "Сам виноват, - решил Тимофей. - Надо было флягу подальше прятать…"
Конюхов, похожий в этот момент на юродивого, сидел перед столом и раскачивался на скамейке. "Как бы он неопохмеленный-то не помер", - пожалел дурака Тимоха и, вытащив вторую, непочатую баклажку, налил другу полную кружку.
- Тяни, как хошь, - строго сказал он другу. - Но больше не дам!
- Ага, - радостно отозвался Костка, цедя водочку сквозь зубы, с каждым глоточком забывая о страшной собаке.
"Вот ведь не было печали", - подумал Тимофей, озабоченно глядя на Костку. Сам он пить не стал, и, как оказалось, правильно. Со двора вдруг раздался требовательный стук в ворота.
- Эй, Тимофей, сын Акундинов, открывай! - зычно крикнули с улицы.
- А чо случилось-то? - спросил Тимофей, подходя к воротам.
- Ты открывай давай! А не то - ворота высадим!
Акундинов трясущимися руками открыл калитку, и во двор прошли двое стрельцов.
- Так что случилось-то? - робко спросил он.
То, что стрельцов было двое, и то, что они на него не набросились и не стали вязать, обнадеживало. Ну а кроме того, Тимофей знал, что ежели стрельцы пошли бы забирать татя али душегуба какого, то хотя бы у одного из них пищаль была бы в руках. А тут - ни пищалей, ни бердышей, а только сабли.
- Ну, это не наше дело, - хмыкнул один из стрельцов. - Ты собирайся давай. Нам тебя велено в Разбойный приказ доставить, а не разговоры водить.
- Слышь, мужики, а может, по чарочке пропустите? - робко предложил Тимоха. - У бати у моего, царство ему небесное, день поминовения сегодня. Батя-то мой в стрельцах служил, пока ногу не искалечили.
- А где батька-то служил? - с интересом спросил тот из стрельцов, что был постарше.
- Вначале с князем Пожарским ляхов гонял, а потом - в Вологде, в Таможенной избе десятником был. Тати на них напали, хотели казну отбить, где сборы таможенные, от купцов взятые, лежали. Отбиться-то отбились, да один из татей батьке по коленке топором засадил. А вот как батьку-то искалечили, так никому он и не нужен стал, - чуть не пустил Тимофей слезу, горюя о батьке. - Вы, может, хоть в дом войдете?
Стрельцы переглянулись и кивнули, Потопав в сенях ногами, чтобы сбить снег, вошли. Повернувшись к красному углу, с удивлением обнаружили, что в иконостасе только одна икона, хотя пустых полочек много… Перекрестившись, излишних вопросов задавать не стали. Может, съезжать собрались?
- Ну, да за такого-то мужика да не грех и выпить, - кивнули оба стрельца, принимая из рук отрезвевшего Конюхова кружки.
Выпив, стрельцы сразу же подобрели. А старший, отказавшись от добавки, сказал:
- Тут Васька Шпилькин на тебя челобитную написал в Разбойный приказ.
- Фух ты, - с облегчением перевел дух Тимофей и спросил: - А челобитная-то из-за чего?
- Да, грит, ожерелье ты у него взял да и не вернул.
- Ну, Васька, ну, прохвост, - покрутил головой Тимофей, - а еще друг называется. А врать - дак как корова жрать! Сам же меня и попросил, чтобы я евонное ожерелье продал! Да у меня и видок на это есть. Да, Костка?
- Угу, - согласился Конюхов, даже не понимая, в чем тут дело.
- Ну, ты тогда и видока своего бери. Он у тебя заместо ябедника будет! - присоветовал старшой. - А не то ведь Васька-то, он как-никак сам в Разбойном приказе служит. Ну да ничо, кляуза-то у Никифора. Он хотя и молодой еще, но мужик справедливый.
…В Разбойном приказе, который москвичи, да и все прочие русские люди не очень-то любили, но уважали, народу было немного. День-то еще только начался. Стрелецкие караулы бродили по Москве, собирая порезанных, задушенных и прочих, умерших не своей смертью, а жалобщики и кляузники еще только-только шли на прием к дьяку или к самому боярину. Посему Тимофея и Костку стрельцы привели к старшему подьячему Никифору Кузьмичу.
Подьячий, годами чуть старше Тимофея, сидел на лавке, в конце длинной, как гроб, комнаты. В углу, неподалеку от него, зевал писец, разложивший на столе бумагу и перья. Васька Шпилькин, как истец, отирался возле своего старшого.
- Кто из вас Тимоха Акундинов? - спросил подьячий, грозно сверкнув очами.
- Я, - скромно ответствовал Тимофей. - Тимофей Демидов, сын Акундинов.
- Челобитная на тебя. Василий Григорьев, сын Шпилькин, говорит, что ожерелье ты у него украл. Что рассказать можешь?
- Украл? - удивился Тимофей. - Это как же так я у него украл, ежели он сам мне его в руки подал?
- А стало быть, отпираться не будешь! - радостно вскинулся Никифор, подмигивая Ваське. - А ты боялся - отопрется, мол, да отопрется!
- А чего отпираться-то? - пожал плечами Тимофей. - Василий собственноручно мне это ожерелье дал. Вот так вот - из рук в руки, глаза в глаза. Все по добру да по согласию было…
- По добру да по согласию Васька и дал… - захихикал писец, а остальные мужики, поняв двусмыслицу сказанного, захохотали.
- А ну, молчать всем! - рыкнул старшой, которому и самому было смешно, но служебное положение обязывало быть серьезным и грозным!
- Ну а чего ты ожерелье-то обратно не отдал? - встрянул и Васька, уязвленный хохотом. - Ты уж прости меня, Тимофей, но сам же пообещал, что к вечеру отдашь. Я весь вечер тебя прождал да не дождался. Так что не обессудь.
- Ну так чего скажешь? - насупился и подьячий. - Чего не отдал-то? Или к боярину тебя отправить, чтобы тот батогов приказал дать?
- А как я его отдать-то могу, ежели я его продал? - с удивлением спросил Тимофей.
- Как это продал? - удивился подьячий Никифор Кузьмич. - Взял чужое ожерелье за просто так и продал?
- Ну, не за так, просто продал за деньги, - пояснил Акундинов. - Продал я Васькино ожерелье купцу, что в Гостином дворе стоит. Знаю, что прозвище у него Тетеря, а как зовут - не ведаю. Я с купцом этим водку не пил, детей не крестил.
- Ну а продал-то зачем? Ожерелье-то, чай, не твое, - не унимался подьячий.
- Пришел я, стало быть, к Василию. Водки ему принес да детям евонным гостинцев захватил. Ну, рассказал, что англичанина в гости жду, что моему отцу деньги за сукно должен был. Так ведь, Василий?
- Так-так, - с нетерпением перебил его подьячий, потрясая челобитной. - У Васьки-то тут все расписано подробно.
- Ну а что еще-то сказать? - оттопырил губу Тимоха. - Сказал я еще Ваське, что в долю хочу войти с англичанином тем, только денег у меня мало. Ну а Васька и дал мне ожерелье да попросил его продать. Чтобы, мол, деньги, что за него отдадут, я бы в Васькину долю и пустил. Чтобы мы с англичанином-то этим, вместе со Шпилькиным, да на паях бы и торговали. Мы бы у нас тут холсты покупали да англичанину бы тому и отдавали. А он сукно английское нам бы привозить стал. Вот, видок у меня есть, кто за меня и поручиться может, - показал Тимофей на Костку. - Он при нашем разговоре был.
- Да ты чего городишь-то? - оторопел от такого вранья Шпилькин. - Ты же это ожерелье для бабы своей брал, чтобы англичанину пыль в глаза пустить! Сам ведь о том говорил!
- Вася, да для чего мне пыль-то в глаза пускать? - округлил глаза Тимофей. - У Таньки-то у моей мониста разные, да бусы, да цацки прочие есть, что дедушка покойный, архиепископ, ей завещал. Ей, коли надобно будет, есть чего навешать - хоть на грудь, хоть на шею. На хрен мне жемчуга-то лишние?