Сказав об украшениях жены, Тимофей вдруг чуть не задохнулся от запоздалой мысли: "От ведь дурак! Можно же было только Танькины цацки продать, да и все…" Но мысль исчезла, как и пришла, потому что Васька с криком: "Да я же тебе, сволочь, морду разобью!" - кинулся на Тимоху, пытаясь ударить в зубы, но попал в грудь. Акундинов в долгу не остался, а съездил другу (теперь уже, положим, бывшему!) в ухо. Драку разнимали все, кто был в палате. Наконец, растащив драчунов, старший подьячий перевел дух и спросил:
- Ну а коли ты ожерелье-то продал, то деньги-то где?
- Так деньги-то я уже в дело вложил, - преспокойно ответил Акундинов. - Мы ведь с Васькой насчет склада говорили. Ну, на двадцать рублев я полсклада и купил. А на остальное - холстов разных, какие в Англии на парусину идут. Нельзя же перед гостем заморским да с голой задницей. А сукно, что англичанин привез, уже на том складе лежит. Думал - сегодня-завтра расторговывать буду! А холсты, что я купил, так их уже на подводы погрузили да увезли. А чего теперь драться-то? Я вот сам из дома все продал, чтобы денег выручить да сукна прикупить. Вон, стрельцы соврать не дадут, что дома у меня - хоть шаром покати!
Оба стрельца, с усмешкой наблюдавшие за перебранкой, кивнули. Тот, что постарше, заметил:
- Это правда! В доме у Тимохи только стол да скамейки.
- Ну, вот, - обиделся Акундинов. - А ты бы как хотел? В дело войти да не потратиться? Сукно вон на складе купеческом осталось - так сегодня как раз и хотел привезти. Задаток-то я за них уже уплатил, а теперь еще пятьдесят рублев внести, - пошелестел Тимоха увесистым кошельком, где оставались деньги… - Только, извини, Васятка, но эти деньги я за товар отдать должен! Негоже купца-то обманывать.
- Тимофей, да хватит врать-то! Христом Богом прошу! - не выдержав, заплакал Василий, схватившись за голову.
- Ну, Вася, ну ты уж прости меня, дурака, - с толикой раскаяния в голосе произнес Тимоха. - Ну, не углядел я, что ты выпивши был, когда ожерелье-то предлагал. Я ведь ежели бы знал, что пьяный ты, так ни в жисть бы его у тебя бы не взял! Так что, Никифор Кузьмич, - обратился Акундинов к приказному. - Не знаю я, чего же еще-то сказать? Все как на духу обсказал, все по правде. Потому как если хотел бы соврать, то так и сказал бы - видеть, мол, эти жемчуга не видел… А коли Васька не врет - так пусть бумагу покажет, за моей подписью. А я по-честному хочу, не отпираюсь. Да, взял я у него ожерелье…
- В общем, так, - подвел итоги старший подьячий. - Тут у вас сам черт ногу сломит. Кто прав, кто виноват…
- Никифор Кузьмич, - заверещал белугой Васька. - Вели к боярину идти! Пусть князь-боярин решит, кто прав, кто виноват.
- Эх, Вася, Вася, - укоризненно произнес старший подьячий. - А чего к нему идти-то? Он ведь тоже выслушает да и скажет - дурак, ты, Васька. Надо было бумагу составлять.
- Да на дыбу его да кнутом! - орал Василий. - Или пусть хотя бы оставшиеся деньги отдаст, что на поясе у него висят. К боярину!
- Васенька-то, соколик ты мой бестолковый, до середнего подьячего дослужился, а делов-то не ведаешь, что ли? - ласково сказал Никифор Кузьмич. - Тебя ведь, как жалобщика, первого на дыбу-то и подвешают. Доносчику-то да жалобщику - первый кнут… Не посмотрят, что в Разбойном приказе служишь. Он же не тать с большой дороги, чтобы я его своей-то властью на дыбу-то отправлял. Он, чай, такой же старшой, как и я. А что, если земляк твой даже после третьей крови да на своем будет стоять? Тогда что же - тебя в Сибирь за оговор? Али на плаху? Да и мне от боярина-то попадет.
- Никифор Кузьмич, - вмешался Тимофей. - Да не извольте беспокоиться. Ведь продадим мы сукно да холсты, будут у нас деньги. Васька на эти деньги десять таких ожерелий для бабы купит. Ну а ежели, - посмотрел Акундинов на Шпилькина чуть брезгливо, - так уж все плохо, то выкуплю я это ожерелье клятое да ему и верну. Денег где-нить перейму. Вели - пусть бумагу принесут, а уж я и расписку в том напишу.
Василий, услышав обещание, воспрял было духом, резво подскочил, тут же помчавшись к столу, за которым скучал писец. Схватив бумагу, сунул ее под нос Акундинова, но был остановлен своим старшим:
- Давай-ка, Василий, занимайся делом, - устало сказал вдруг Никифор, - сам кашу заварил - сам и расхлебывай. В Разбойном приказе татей ловят, а не счеты сводят между собой. А я уж думал, что и впрямь обманул тебя кто. Получается, сам дурак, а мужика виноватишь… Радуйся, что князь-боярин не слышал, а не то посадил бы он тебя на хлеб и воду да батогов бы приказал всыпать. Ладно, Тимофей Демидыч, - повернулся он к Акундинову, - не серчай. Сам понимаешь, мы ведь ушки-то на макушке должны держать…
- Спасибо тебе, Никифор Кузьмич, - поклонился Тимофей в пояс, как старшему. - Вижу, по справедливости да прозорливости твоей быть тебе дьяком! - Потом, обернувшись к Василию, вздохнул. - Ну чего же причитать-то? Я ж понимаю, супруга ругается. Ну да ничего, простит. А мне-то каково? Теперь вот и в дом-то к тебе прийти будет нельзя. Людка-то, небось, мне уж больше не то что жемчугов, так ничего и другого не даст.
Васька глухо зарычал и хотел опять кинуться на Акундинова, но был остановлен смеющимися стрельцами.
Уже на улице Костка, пританцовывая, восторженно сказал:
- Сам поверил, что ты сукном да холстами торговать собрался! Подумал даже - может, сиделец тебе в лавке понадобится? Или толмач нужен будет. Я, конечно, аглицкий-то плоховато знаю, но выучил бы… Как это у тебя ловко-то получилось? А я со страху-то чуть в штаны не наделал. Ну, куда теперь? В приказ?
- Чего я там забыл, в приказе-то?
- А куда же тогда?
- Сейчас домой пойду, а потом куда-нибудь из Москвы, далече. Только в дорогу нужно провианта прикупить - сухариков там, сала. Ну да епанчу еще новую, шапку да рукавицы. Ну, может, по мелочи чего. Ты-то со мной али как?
Какое-то время Костка шагал молча, не отвечая. Потом вздохнул:
- Да ну, куда же мне ехать-то? Да и зачем? Тебе-то годочков-то сколько? Двадцать седьмой пошел? Ну а мне уж на Николу сорок третий пойдет… Батька у меня старый да хворый. Не сегодня завтра помирать будет. Перед смертью, глядишь, простит меня да хозяйство-то свое и оставит…
- Вона! - с пониманием протянул Тимоха. - Хозяйство батькино держит… Понятно. А не боишься, что прихвостни Федотовы тебя разыскивать будут?
- Ну, чему быть, того не миновать, - философски ответил Конюхов. - Да и с меня-то взятки гладки. Ну, вызвал я их, и что? Все же видели, как я в кабак за водкой заходил. Так ить за водкой-то ходить не возбраняется. Так что знать я ничего не знаю, ведать не ведаю.
- На худой конец, - досказал за него Тимоха, - скажешь им правду: убил, мол, атамана да есаула евонного Тимка Акундинов, с него и спрашивайте, а я только их на улицу вызвал.
- Ну, может, и так, - не стал отпираться Костка. - Ну а коли зарежут меня шарлыганы-то энти, то, стало быть, судьба такая! Один хрен - когда-нибудь да помру. Только если я с тобой вместе пойду, так скорее помру!
- Точно, - поддакнул Акундинов и, заметив около своих ворот возок, принадлежавший боярину Патрикееву, ускорил шаг.
* * *
…Татьяна как вкопанная стояла посередине разоренной избы, даже не сняв с плеч дорогого шушуна из заморского (аглицкого!) сукна. На лавке сидел Сергунька, деловито ковыряя в носу и болтая ногами. Мальчонка не понимал - что тут случилось, поэтому не мог решить: начинать реветь или погодить?
Завидя вошедшего мужа, Танька сделала к нему шаг и, глядя прямо в глаза, спросила:
- Тимофей, а что тут такое? Что с избой-то сталось?
- А что такое? - обвел взглядом пустую избу Акундинов. - Стены, лавки да стол - на месте. Вон, - кивнул на угол, - даже соломы чуток. Спать да есть - есть на чем. Ну а чо тебе еще-то надо?
- А где же добро-то все? - скривила рот Танька, собираясь зарыдать.
- Так сама же видишь, что нету здесь ничего. Чего, дура, зазря и спрашиваешь? - недоуменно ответствовал Тимофей, подсаживаясь к сыну: - Ну-ка, Сергунька, скажи, чем тебя в гостях-то кормили?
- Пирогами с яблоками, - ответил сын, прильнув к руке отца. - Да кашей с изюмом, да орешками калеными. А лучше всего - петушки сахарные, что бабушка Настя дала!
- Во, видишь, как здорово-то! - восхитился Тимоха. - И пирогов наелись, и каши налопались, а робятенок еще и петушков поел. Так чего жалуешься-то? Чего тебе еще-то надо? Жива, здорова.
- Где добро-то все? Где - постели, сундуки где? - в голос зарыдала Танька. - Кровать где? Куда добро подевал, сволочь?!
- Константин! - позвал Тимофей друга, который, от греха подальше, стоял в сенях. - Отведи Сергуньку к Ваньке Пескову.
- Не хочу! - закапризничал было сын, но Костка, умевший управляться с детишками, сунул ему в руку невесть откуда взявшийся орех, и мальчишка умолк.
- На хрена ему к Ваньке-то идти?! - заорала побагровевшая от ярости жена, хватая мальчишку за плечи и прижимая его к себе. - Никуда он не пойдет!
Тимофей, ни слова не говоря, оторвал парнишку от жены и повторил:
- Отведи мальчонку к дядьке Ване Пескову, пущай пока с детишками евонными поиграет. Нечего ему тут делать.
- Пусть дома сидит! - заорала жена, отпихивая мужа от мальчишки. - Неча по чужим-то дворам бродить. Пущай сидит да знает, каков батька-то у него.
Тимофей, не говоря ни слова, ударил жену в живот, отчего та согнулась и села на пол. Сережка заверещал и рванулся было к матери, но был остановлен отцом.
- Костка, я кому сказал? - повторил Тимофей негромко, но так, что испуганный Конюхов схватил ребенка в охапку и выскочил во двор.
Татьяна, сидевшая на полу, рыдала навзрыд. Тимоха, подойдя к жене, вдруг сказал:
- Не создавай, супруга моя строгая, кумира златого,
Бо будешь ты - убогая…
Все злато - тлен, а жемчуга - песок,
В гроб не возьмешь ты дорогой платок.
Лишь саваном ты перси обернешь,
В чем ты родилась - в том туда пойдешь!
- Гнида ты, - с ненавистью в голосе сказала жена. - Такая гнида, что гнидистей нет!
- Точно, - не стал спорить Тимофей. - Ты в гнидах-то лучше меня разбираешься…
- А я ведь, как дура, домой бегу. Думаю, как там мой муженек драгоценный! У, скотина…
- И на хрена же ты, дура, домой-то бежала? Да еще и в возке боярском. Сидела бы себе у крестного да пироги трескала.
- А то, что к крестному моему Людка Шпилькиха пришла. Хорошо еще, что я ее во дворе перехватила, а то совсем бы уж стыд и позор. Шпилькина-то и говорит: "Взял мол, Тимошка-то ожерелье жемчужное, что от прабабки осталось, да и не отдал его. Васька, мол, челобитную написал, чтобы Тимошку на правеж привести". Она и грит: "Отдавай мол, ожерелье-то, у тебя оно!" А я и делов-то не знаю! Говорю: "Ты что, баба, спятила, что ли?" А она: "Сказал Тимоха, что ты ожерелье-то убрала, но люди-то видели, как он ожерелье продал. С утра с самого стрельцы твоего мужика в приказ Разбойный и повели. Отдай жемчуга, так ему ничего и не будет. А не отдадите, дак будет Тимохе каторга да вырывание ноздрей как татю!"
- А ты чего? - с интересом спросил супруг.
- А что я? Сказала, что никакого ожерелья не видела и знать ничего не знаю! Ну, я Сергуньку в охапку да возок у крестного взяла. Вот, прибежала, а тут одни стены остались… Куда добро-то девал?
- Зря бежала, - спокойно сказал Тимофей. - Спешить-то уже некуда. А добро… Может, тати ночные вынесли?
- Тати… - хмыкнула жена. - Дождешься, тебя самого в Разбойный приказ поволокут, аки татя.
- Ходил я уже в приказ Разбойный да объяснил все.
- Так что все? - с нажимом переспросила жена. - Что ты объяснил-то, ирод? Тимофей, да ты же изоврался весь! Мне - одно соврал, Людке - другое…
- А в приказе Разбойном - четвертое, - хохотнул Тимофей. - Ну а зачем тебе правду-то знать, дура? Ну, продал я все. И ожерелье это сра…е продал, и барахло все продал. А дальше-то что? Добро, так его завсегда купить можно!
- Ну а деньги-то где? - встала жена с пола. - Мне приданое-то дедушка покойный для чего дал? Чтобы ты, босяк, его разбазаривал? Это же сколько же денег-то? Да куда и потратил-то столько? На девок, что ли? Так за эти деньги всех девок на Москве скупить можно…
- Да не, не на девок, - опять хохотнул Тимоха. - Чего на девок-то тратиться, коли жена за бесплатно даст? Ну, жена не даст, так другая дура. Та же Людмилка Шпилькина, например.
- Сволочь ты, - стала рыдать жена. - Значит, ты не только с девками, но и с мужними бабами якшаешься, кобель.
- Хочешь услышать, куда добро-то твое делось? - прошелся по пустой комнате Тимофей. - В кости я проигрался. Вот, пришлось все добро продавать…
- Да сколько ж ты проиграл-то?! - обалдела жена.
- Двести рублев, - как можно более небрежно ответил Тимофей.
- Да ты, кобель драный, знаешь, что одна кровать пятьдесят рублей стоит? А перины пуховые? А жуковинья мои да бусы коралловые? Да за кику мою с жемчугами тыщу ефимков плочено!
- Ну, чего уж теперь… - хохотнул он, сдерживая накатывающую злость - на себя, на Федота с цыганом, на "ночного купца", что взял добро за бесценок.
Хохоток супруга и его спокойный голосок взбесил Татьяну. Уж лучше бы Тимофей на нее наорал или стукнул бы снова… Поэтому она взорвалась:
- Доб-р-ро мое где? - зашипела она сквозь зубы страшным, змеиным шепотом, хватая мужа за грудки.
Тимофей с удовольствием ударил жену в лицо. Знал, что это не так больно, как в живот, зато обиднее. Да и красота пострадает. Татьяна опять упала на пол, но не угомонилась. Сплюнув кровь из разбитого рта, она со злобой уставилась на Тимоху:
- Ты как был подзаборником, так и остался. Никто ведь другой, окромя тебя, на такую б…, как я, и не польстился бы. А тебе лишь бы приданое да дом. Приживал!
- Это точно, - согласился Тимофей, наклоняясь к жене. - А знаешь, сучка, каково это, приживалом-то быть? Когда в нос постоянно тычут, что батька твой калека, что в дом владыки из милости взят. А я, между прочим, поумней других-прочих дворян, коих ты в Вологде-то ублажала.
- Ишь ты, какой боярин выискался… - нехорошо ухмыльнулась Танька.
- А может, даже и не боярин, а кто-то повыше, - сказал вдруг Тимоха. А чего он ей это сказал, даже и сам не понял…
- Князь - мордой в грязь, - захохотала супруга, а потом противным голоском загундела: - Тебя, князюшка (выделила она), скоро в колодки закуют да в Тулу отправят, на государевы заводы. Я самолично к крестному пойду да все ему и обскажу: как ты ожерелье Васькино продал да добро все из дому продуванил. Все, все расскажу! А надо будет, так я для этого и подол задеру перед кем надо, и ноги раздвину. Уж я передком-то расстараюсь…
- Подол, говоришь, задерешь? - с интересом переспросил Тимофей, подходя к жене. - А ну-ка, сучка, задери-ка его прямо сейчас для меня…
- Да пошел ты на х…, кобель, - плюнула жена ему прямо в лицо.
Акундинов улыбнулся, вытер лицо и коротко, без размаха, ударил жену кулаком в лоб. Потом навалился на нее и стал задирать подол, раздвигая ноги. Танька неистово сопротивлялась - хватала за руки, плевалась и кусалась, чем еще больше раззадоривала насильника-мужа. Правда, пришлось съездить ей еще пару раз, чтобы угомонилась и лежала спокойно.
- Ну вот, - слез с жены Тимоха, удовлетворенно отдуваясь и затягивая пояс на штанах. - Теперя, курва, можешь и к крестному своему идти, жаловаться.
- Сволочь ты, - с ненавистью глядя на мужа, сказала Танька. - Вот теперь-то точно пойду.
"А ведь и пойдет, - мелькнуло в голов у Тимофея. - Пойдет да и обскажет! Тогда особо-то и не набегаешь!"
- Пойдешь, значит? - поинтересовался он. - А сын как же? Мальчишка-то без отца вырастет…
- А на хрен ему такой отец? - злобно усмехнулась Танька. - Таких отцов в нужнике топить надо. А лучше им сразу тряхомудию отрезать, чтобы ублюдков не плодили! Проживем как-нибудь и без тебя. Крестный пропасть не даст. А ты, гадюка, будешь на каторге в железе камни таскать. А после, как выйдешь-то с нее, никуда будешь не годен, а только на паперти сидеть да милостыню просить! Как батька твой, - добавила она мстительно.
- Не ври, - разозлился Тимоха. - Батька мой милостыни никогда не просил. Он скорее бы с голоду сдох, но на паперть бы не сел.
- А мне - по хрен! Хоть ты, хоть батька твой, калека безногий. Все вы нищеброды да приживалы, - не унималась Танька, поняв, что ударила по самому больному…
- Ну ладно, - сказал Акундинов, внезапно успокоившись. - Молиться-то будешь?
- Молиться? - не поняла жена, от удивления перестав ругаться. - Чего я молиться-то должна? До обедни-то, чай, далеко…
- Ну, как хочешь, - вздохнул Тимофей, подходя к ней ближе. - Мое дело - предложить. А то помолилась бы, душу облегчила.