- Ну, почему же нет! Мне принадлежат четыре сотни квадратных миль лучших пастбищных земель к западу от Миссисипи, тысяч пятнадцать-двадцать крупного рогатого скота, один серебряный рудник и один медный. Я президент Городского банка Дьябло и председатель Коммерческой палаты Долины Дьябло. Дом у меня не такой элегантный, как у вас, миссис де Лонг, но все же, полагаю, он подойдет королеве, и его можно еще расширить в западную и южную стороны, если снести кораль и свинарник. И, - прошептал он, наклонившись к ней поближе, - мне дали понять - но это, мэм, строго между нами, - что когда Нью-Мексико получит статус штата, я смогу всерьез заняться политикой и стану первым сенатором от этого штата - от республиканской партии, конечно.
И он откинулся назад довольный. Довольна была и миссис де Лонг. Все это она уже знала прежде, но посчитала необходимым соблюсти условности - задать вопрос и выслушать ответ. Относительно же политического будущего Гэвина она поверила ему безоговорочно, ибо знала, что пути политики неисповедимы.
- Я буду говорить с вами откровенно, мистер Рой. Как вам известно, мы принадлежим к старинному роду. В числе предков мистера де Лонга, мир праху его, были самые первые голландские поселенцы, члены Вест-Индской компании в Новом Амстердаме… так раньше назывался Нью-Йорк, - объяснила она. - А мой отец, Мэтью Силден - потомок преподобного Роберта Элиаса Силдена, поселившегося в Массачусетсе в 1655 году. Мы очень старинный род, и главное наше богатство - в нашем происхождении и традициях, а не в банке. Что же касается приданого…
Тут Гэвин счел за нужное нарушить условности и прервал ее.
- Приданое? - воскликнул он с деликатной интонацией. - Постойте, мэм, дайте мне сначала договорить. Когда простой неотесанный сын Запада, вроде меня, встречает такую розу, как ваша дочь, и мечтает сделать ее своей королевой, он настолько счастлив от одной возможности сидеть в ее присутствии у вас в гостиной, что думает о приданом не больше, чем… нет, мэм, да мне воображения не хватает сочинить подходящее сравнение!
Ведь это я надеюсь, - он перешел на заговорщицкий шепот, - что смог бы как-то компенсировать вам потерю очаровательной дочери… маленький подарок… в знак признательности… просто, чтобы показать вам…
Миссис де Лонг залилась краской и подняла руку:
- Ах, пожалуйста, мистер Рой… Я необычайно ценю ваши чувства и доброту, не говоря уже о вашем понимании. Я поговорю с дочерью.
Гэвин поклонился и ушел, а на следующий день в тот же час явился за ответом. Он принес с собой кольцо, украшенное бриллиантом и сапфиром, которое купил у Тиффани за три тысячи долларов. Когда миссис де Лонг сообщила, что дочь сочтет за честь принять его предложение ("она еще слишком слаба, сэр, чтобы лично засвидетельствовать вам это"), Гэвин вручил ей кольцо, как маленький знак его упований и преданности.
Свадьба была назначена на апрель: он сказал, что хочет возвратиться в Нью-Мексико весенней порой, когда стоит прекрасная погода, которая, он уверен, будет способствовать улучшению здоровья невесты; а когда состоялась помолвка, он преподнес миссис де Лонг чек на десять тысяч долларов, выписанный на нью-йоркский банк, и сотню гарантированных ценных бумаг - привилегированных акций компании "Серебряный Рудник "Роя".
- Я надеюсь преподнести такой же подарок, мэм, вашей дочери в тот день, когда она сделает меня счастливейшим из смертных.
Глава двадцать первая
Супруга счастливейшего из смертных откинулась на спинку пыльного сиденья дилижанса и закрыла глаза. Она устала, так устала… только не надо, чтобы Гэвин это знал. Плечи и руки ныли - приходилось без конца держаться за ремни, чтобы не упасть. Сухая щелочная пыль прерий разъедала глаза. Но она не хотела показывать это Гэвину. Она понимала, как много он от нее ждет, и твердо решила не разочаровывать его. Малейшая жалоба с ее стороны вызовет прилив сочувствия и нежности, а потом на голову кучера обрушится буря гнева - как это он не придерживает лошадей. Поэтому она молчала. Лучше доехать поскорее - и ей пригрезилась горячая ванна в прохладе и покое хозяйского дома на ранчо.
Она скрывала усталость, ибо по-своему любила Гэвина. Нет, это была не та любовь, о которой она мечтала в восемнадцать, - чтобы некий пылкий молодой человек заметил ее в окошке нарядного экипажа, безумно влюбился, неотступно следовал за нею до самых ворот дворца и добивался благосклонности, читая стихи при луне - но все же что-то от той любви было… что-то похожее. Гэвин немолод, но так романтичен, чуть ли не до глупости. Ей это нравилось. Светские молодые люди - хоть она и не решалась открыто признаться себе в этом - наскучили ей. Что они знают? Ничего. О чем мечтают? Да ни о чем. И тут появился Гэвин в мягких ковбойских сапогах и принялся нашептывать ей страстные слова, растягивая их, как это делают на Диком Западе… он предлагал ей жизнь иную, не похожую на все, что она знала до сих пор.
И ко всему он богат, богаче любого из тех молодых людей, которые вращались на небосклоне ее небольшой вселенной. У него уже позади годы, когда человек тратит все силы, чтобы добиться успеха; теперь он в том возрасте, когда деньги тратят для удовольствия - отныне и для ее удовольствия. Она носила драгоценности от Тиффани и платья от мадам Леру с Парк-Авеню. Она могла иметь все, чего душа пожелает. Стоило ей только намекнуть, и Гэвин вскакивал, как по сигналу боевой трубы. Да, это любовь - как в романе… за это она и любила его. А то, что он старше, не имеет никакого значения. Он крепок телом и разумом - таким может быть только мужчина, работающий собственными руками и головой.
Брачную ночь они провели в номере отеля. Гэвин просто испугал ее своей страстью. Она была невинной и, конечно, испытывала скованность и робость. Но супруг, несмотря на весь пыл, старался быть кротким и сдерживал себя. Он преклонялся, он был терпелив, это ей льстило - и к утру боль и смущение уже забылись.
Не то чтобы она получила удовольствие, занимаясь с ним любовью, ничуть - она просто мирилась с этой необходимостью. Однако она хотела любить его, она старалась. Она даже догадалась изобразить удовольствие. И тут же обнаружила, что это очень на него действует… Еще она заметила, что в минуту страсти его охватывает какое-то ослепление: он едва осознавал ее присутствие в этот миг. Потом она уяснила, что, если постараться и угодить ему (а чувство супружеского долга облегчало эту задачу), если позволить ему делать с ней все, что он хочет, то он будет доволен. "Тебе хорошо было?" - спрашивал он потом, а она улыбалась, кивала в ответ, нежно целовала его в губы… хотя вовсе не понимала, что он имеет в виду и что она должна чувствовать. Он же, гордый собой, успокаивался и вскоре засыпал. Ладно, думала она, сейчас медовый месяц, я его жена и должна уступать его желаниям, ночью я раба. Ночь принадлежит ему… и тут она делала законный вывод: зато день - мой.
Впрочем, было две или три ночи, когда она теряла власть над собой и отвечала ему с такой страстью, которой сама же потом пугалась. Казалось, он извлекает что-то из нее наружу, что-то укрытое так глубоко, что она тревожилась из-за этого куда больше, чем из-за своей стеснительности. В те ночи она слышала себя как бы со стороны. Слышала, как, совершенно забывшись, кричит - грубо, вульгарно. Чей это голос? Откуда? Из каких глубин? И она чувствовала, как что-то пробуждается в самых дальних тайниках её существа. В такие ночи она любила его больше всего, с незнакомой материнской страстью. Она ворковала над ним и гладила его по худой спине, пока он не засыпал. Но он этого не замечал! Он не чувствовал разницы! Это озадачивало ее, обижало до боли, однако она была слишком неопытна, чтобы понять, почему. А оттого, что он не обращал на нее внимания, она любила его еще больше - за то, что он умел пробудить в ней ответные порывы, так изумлявшие ее.
Солнце нещадно палило сквозь легкую дымку. В долине все деревья стояли в цвету, вбирая тепло земли и солнца. С ветки на ветку порхали малиновки и пустельги, и своим гамом нарушали тишину. Груши и миндаль возносили к небу густые грозди белых цветов, а яблони втыкали в горизонт острые красные бутоны. Воздух был свежий и душистый. Из дилижанса, катящегося вниз по склону холма, долина казалась ковром, затканным розовыми, лиловыми и кремовыми узорами. Лорел раздвинула занавески, высунулась в окошко.
- Боже! Да это сад! - воскликнула она в восхищении.
- А разве я тебе не говорил? - щеки Гэвина зарделись от удовольствия. Он прижал ее руку к губам. Вот об этом он и мечтал… но это уже не мечта, вот она, рядом с ним, наяву, из плоти и крови! Она поспешно улыбнулась:
- Да-да, ты говорил…
И вновь повернулась к окошку, наблюдая, как проносятся мимо деревья и кусты; потом тут и там замелькали коровы, их белые и коричневые бока, потучневшие на сочных молодых травах, лоснились на солнце. Гэвин следил за ее лицом и сам молодел, видя этот чисто детский восторг.
Моя королева! Моя королева, - беспрестанно повторял он про себя, как ребенок, твердящий молитву.
Впереди появился город. Он крепко схватил ее за руку:
- Смотри туда!
Сквозь шлейф пыли она увидела Дьябло, вереницу приземистых деревянных и глинобитных построек. Одни прятались в тени ив и тополей, другие были ничем не защищены от беспощадных лучей южного солнца. Дилижанс подкатил к первым мексиканским хибарам на окраине, и кучер подстегнул лошадей; те, почуяв конец пути и предвкушая полные ясли в прохладной конюшне, побежали резвее.
Гэвин показал на жалкие лачуги:
- Тут живут чумазые. Лезут сюда без конца. Хотя и они нужны - из них получаются хорошие слуги. У тебя будет столько слуг, сколько захочешь.
Она склонилась над саквояжем, припудрила нос, слегка нарумянила щеки. Помадой она не пользовалась, а ресницы в краске не нуждались. Гэвин гордо взглянул на нее, сузив глаза. Ну, теперь они увидят! Он уже разглядел кучку людей, собравшуюся перед "Великолепной" в ожидании его прибытия в город.
Колеса сверкнули на солнце в последний раз, и дилижанс остановился. Гэвин неслышно засмеялся. Мужчины были в костюмах, дамы нарядились во все лучшее, как на праздник, - в ситцевые платья с турнюром из Канзас-Сити и шляпки с вуалями и перьями. Два мальчугана подняли вверх плакат с надписью крупными буквами: ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ, ГЭВИН И МИССИС РОЙ! Слим Гарднер откопал где-то ржавый кларнет, и когда колеса дилижанса замерли, поднес его к губам и издал три несусветных гудка. Они что, смеются надо мной? - спросил сам себя Гэвин - но потом сообразил, что его встречают, как короля. Ну да, они же любят меня!
Он благодарно улыбнулся Слиму, и тут сквозь толпу к дверце дилижанса протиснулся Сайлас Петтигрю, схватил своей пухлой ладошкой руку Гэвина и затряс ее.
- Гэвин, ты - как бальзам для наших душ! Добро пожаловать домой!
Гэвин церемонно кивнул и улыбнулся, а Петтигрю тем временем напустил на себя чопорный и торжествующий вид:
- Гэвин! От имени и по поручению граждан Дьябло я от всего сердца поздравляю тебя и твою супругу…
- Спасибо, Сайлас - Вдруг Гэвин посуровел. На кой черт ему это подхалимство? Да разве такого он хотел?..
- Сайлас, миссис Рой устала с дороги, и нечего ей тут томиться, выслушивая кучу речей. Лучше скажи, где Эд? И где мой сын? Он подал кабриолет?
Сайлас откашлялся:
- Высунься в окно - и увидишь Эда. Он, как всегда, сидит на веранде "Великолепной". А Клейтон здесь, с кабриолетом.
- Хорошо, - Гэвин помахал толпе рукой, и приветствия усилились. - Передай людям, что через недельку-другую я приглашаю всех к себе. Зажарим пару бычков. Выпьем, потанцуем на воздухе. Все как полагается. И они смогут тогда поглазеть на миссис Рой. Рад буду всем. Приглашаются все, белые, конечно.
- Отлично, Гэвин, а…
Но Гэвин уже отвернулся и отдавал приказания кучеру:
- Перегружай эти чемоданы в кабриолет! Да поосторожнее!
Он шепнул пару слов Лорел и выбрался из дилижанса. Тем временем несколько человек из встречавших протиснулись пожать ему руку, но он отмахнулся, повернувшись к ним спиной, направился к "Великолепной" и поднялся по ступенькам.
- Эд, - сказал он, охваченный жалостью. - Ах ты ж, старый греховодник…
Риттенхауз попытался улыбнуться:
- Привет, Гэвин! С возвращением!
Какое-то время Гэвин молча сжимал руку Риттенхауза, пристально глядя на него. И постепенно жалость уходила, а слезы на глазах высохли. Да, Эд совсем старик. Беспомощный калека! А вот он, Гэвин, вернулся победителем, с королевой! И в глубине души он неожиданно воздал хвалу Господу за ниспосланное ему счастье жить и быть здоровым.
- Эд, малышка устала с дороги, мне надо о ней позаботиться. Я к тебе попозже загляну.
- Когда, Гэвин? - спросил Риттенхауз.
- Потом, Эд. Когда я приведу в порядок дела на ранчо. И девочку надо устроить… - Он внезапно отвернулся. - Где, черт побери, Клейтон?
И сбежал вниз, перепрыгивая через ступеньки.
- Сынок!
Клейтон вышел из-за кабриолета - он там привязывал ремнями чемоданы.
Он был тощий, смуглый - и какой-то натянутый. Широко шагая навстречу ему, Гэвин почувствовал дрожь в руках. Не подведи меня, сынок… Он подошел поближе, положил Клейтону руки на плечи, а потом заглянул в глаза. Как будто в зеркало: тот же ровный, изучающий взгляд, та же закаленная солнцем ясная синева глаз, на дне которых затаилась едва уловимая угроза.
Гэвин неловко обнял его. Клейтон не отстранился. На губах его появилась улыбка. Чего же я в нем побаиваюсь? - спросил себя Гэвин.
- С приездом, Гэвин!
- Чертовски рад вернуться! Я по тебе соскучился, мальчик. И по этой проклятой долине тоже… - а потом, помолчав, сказал с усилием: - Ты уже ее видел?
- Твою жену?
- Да. Ее зовут Лорел. И я хочу, чтобы ты с самого начала называл ее Лорел. Ты к ней сразу так и обратись, слышишь? Пусть она почувствует себя дома.
Гэвин кинулся к дилижансу и, открыв дверцу, протянул руку. Лорел коснулась пальцами его запястья и шагнула вниз, опираясь другой рукой ему на плечо. Он подхватил ее, повернул в воздухе и легонько поставил на землю, а потом предложил ей руку, которую она приняла, устало улыбнувшись в ответ. Толпа подалась на шаг назад и замерла в молчании. Она кивнула, скромно потупила глаза и пошла с Гэвином через улицу к кабриолету, где, сдвинув шляпу на затылок и засунув большой палец за ремень джинсов, их ждал Клейтон.
- Это мой сын. Клейтон.
- Как поживаете? - улыбнулась Лорел.
- Очень хорошо, мэм. А вы? Как доехали?
- Спасибо, очень хорошо. Немного устала в дилижансе. Но мы уже добрались, передохнем и… О, Гэвин. - Она развернулась на месте. - Он такой милый юноша! Я буду любить его как брата! - снова повернувшись к Клейтону, она коснулась губами его щеки, так что Гэвин вспыхнул от удовольствия. А потом протянула руку, чтобы ей помогли подняться в кабриолет.
Толпа приглушенно зашумела, а Клейтон, красный как рак, вскочил на козлы и, едва Гэвин и его жена уселись на кожаные сиденья, резко щелкнул языком. Лошади взяли с места рысью.
Глава двадцатъ вторая
Гэвин не поскупился, готовясь к торжеству. Это был настоящий королевский пир, пир в честь его королевы. Он послал нарочного в Санта-Фе и заказал струнный квартет, игравший в "Палас-Отеле". Когда управляющий отеля заартачился, посланец Гэвина вручил ему конверт с пятью десятидолларовыми банкнотами, управляющий смягчился и уже не возражал против отсутствия музыкантов в течение нескольких дней. На следующий вечер квартет прибыл в Дьябло и разместился в двух номерах "Великолепной". Гэвин навестил их утром и сообщил, что ему требуется "музыка первый сорт" - на этой вечеринке будет леди, которая знает в этом деле толк, и если толпа напьется и захочет этой своей простецкой музыки, так пусть не обращают внимания.
- Мне нужны вальсы, понятно? А когда не будут танцевать - хорошо бы сыграть парочку-другую классических вещиц. Вы знаете Моцарта?
- Да, сэр, - руководитель квартета не спускал глаз с револьвера, торчащего из кобуры. - Он мой личный друг, познакомились, когда в последний раз играли в Канзас-Сити.
- Хорошо. Вот и играйте его, - велел Гэвин. - И играйте как следует. Эта леди из Нью-Йорка, она знает что почем, так что не вздумайте халтурить.
Вечером перед началом праздника он одевался в своей комнате, когда постучал Клейтон - пришел попросить черный галстук-шнурок.
- Рад тебя видеть, сынок. Так замотался в эти дни, столько дел перед праздником… не было даже возможности поговорить с тобой по-настоящему. И не то, чтоб много было чего сказать - я побывал в городе и наслышался, какие ты тут дела делал, пока меня здесь не было, - и он подмигнул. - Ты, похоже, времени даром не терял, а?
- Вроде того, - и Клейтон залился краской.
- Ну, ладно. Послушай, дай-ка я завяжу тебе этот галстук. - Он привычным движением завязал двойной узел на галстуке, затянул покрепче и отступил на шаг. - Немного на Востоке натренировался. - Он хмыкнул. - Клей, видел бы ты меня! Я там таким пижоном ходил! Клянусь, ты не узнал бы своего старого папашу, если бы видел, как он вышагивает по этой ихней Пятой авеню! Я писал тебе, сынок, что хотел бы с тобой вместе как-нибудь съездить в Нью-Йорк, когда твоя мать - я имею в виду Лорел - даст мне маленький отпуск. Не сказать, чтоб мне сильно нужен был отпуск. Ей-богу, нет! - тут он заговорил потише. - Сынок, она сделала меня счастливым…
Клейтон улыбнулся и шагнул было к выходу, но Гэвин остановил его:
- Постой, не удирай. Я тебя кое о чем хочу спросить. Хватит обо мне, давай о тебе поговорим. Для начала скажи-ка: много ты просадил в покер у Сайласа?
Клейтон насупился.
- Думаю, слишком много.
- А сколько это - слишком много?
Прежде чем Клейтон сумел согнать хмурое выражение с лица и ответить, Гэвин захихикал и игриво хлопнул его по плечу.
- Ладно, сынок, это мелочи! Не слишком прямой ответ, но и так понятно. Мне наплевать, выиграл ты или проиграл, в конце концов, деньги для этого и существуют, чтобы немного развлечься. Хотя, честно, мне не нравится, что ты проигрываешь - думаю, уж мой-то сын мог бы перенять у своего отца малость смекалки насчет карт, - но, ты, наверное, чего не добрал в карты, наверстываешь в любви, здесь-то ты перенял кое-что, а? А, сынок?
Клейтон хотел отшутиться, но не нашел, что ответить.
- А с кем ты придешь сегодня на танцы? Со своей официанточкой, да?
- Да, с Телмой.
- А теперь шутки в сторону, - и лицо Гэвина стало серьезным. - Хочу тебя сегодня попросить о двух одолжениях. Первое ты сделаешь потому, что так надо и ты должен это сделать для меня. Я хочу, чтобы ты потанцевал немного с Лорел, - парочку-тройку этих модных танцев, ладно? Ты ведь за эту неделю ее и не видел ни разу - все торчал на пастбищах с этими коровами, как будто втрескался в каждую из них. Я ведь занят был, ну, и вроде как надеялся, что ты ею займешься, покажешь тут все… Ладно, не стоит оно разговора. Ты, наверно, собирался это сделать потом, когда будешь посвободнее. Но слушай, сынок, она чувствительная, и ей кажется, что ты ее недолюбливаешь. Ты просто не имеешь права давать ей повод для таких мыслей. Так что ты сегодня потанцуй с ней немного. И брось говорить ей мэм. Я с самого начала просил тебя называть ее Лорел. Ну, как, договорились?
Клейтон кивнул.