Может, будет холод небывалый, -
Утешаю сам себя всерьез:
Вот отсюда только два привала
До высокой зелени берез.
"Вечерний сад. Под небом сонным…"
Вечерний сад.
Под небом сонным
Плывет высокое окно.
Огнем березовым, зеленым
Меня к себе влечет оно.
Там гомон голосов ребячьих.
Но стихло все. Из дома в сад
Веселый юный барабанщик
Выводит с песней свой отряд.
С дороги отступают тени,
Светлеют контуры дерев…
Я долго слышал в отдаленье
Неугасающий напев.
Густая медь с ветвей стекает.
Покой садам. Покой борам.
А в сердце эхо не стихает -
Гремит тревожный барабан.
"Ветра мои, друзья мои!.."
Ветра мои,
Друзья мои!Шумите, вейте что есть мочи,
Пусть только гул, пусть только свист;
Смывайте с неба темень ночи,
Сметайте пожелтевший лист,Чтоб очи были голубыми,
Чтоб настежь мир под сквозняком.
Стою под ветрами - любыми -
Не флюгером, не ветряком.Пускай на каторге бессменной
Былое мелют ветряки, -
Я слышу - дышат во Вселенной
Скуластые материки.О ветры! Вы меня водили
Дорогами глухой поры,
Как самовары, не чадили, -
А разгорались, как костры.Костров и листьев полыханье…
Наплыв озерной синевы…
Мое последнее дыханье
С собою понесете вы,Ветра мои,
Друзья мои.
ЛЕОНИД РЕШЕТНИКОВ
(Род. в 1920 г.)
Ночная атака
Прожектор, холодный и резкий,
Как меч, извлеченный из тьмы,
Сверкнул над чертой перелеска,
Помедлил и пал на холмы.И в свете его обнаженном,
В сиянии дымном, вдали,
Лежали молчащие склоны
По краю покатой земли.Сверкая росой нестерпимо,
Белесая, будто мертва,
За еле струящимся дымом
Недвижно стояла трава.Стоял перелесок за полем.
И четким и плоским он был,
Как будто из черного толя
Зубцы его кто-то скроил.Вся ночь, притаившись, молчала.
Еще не настала пора.
И вдруг вдалеке зазвучало
Протяжно и тихо: "Ура-а-а!"Как будто за сопкою дальней
Вдруг кто-то большой застонал,
И звук тот, глухой и печальный,
До слуха едва долетал.Но ближе, все ближе по полю
Катился он. И, как игла,
Щемящая ниточка боли
Сквозь сердце внезапно прошла…А рядом - с хрипеньем и хрустом -
Бежали, дыша горячо,
И сам я летел через бруствер,
Вперед выдвигая плечо.Качалась земля под ногами.
Металась луна меж голов.
Да билось, пульсируя, пламя
На выходах черных стволов.
В конце войны
Я это видел, помнится, в Литве.
Уже войны три года отстучало.
Три дня не спавший,
У леска, в траве,
Так полк храпел, - траву вокруг качало.Полуденный вдали струился зной.
Басила рядом пушка безголосо.
И в воздухе, настоянном сосной,
Как пули у виска, жужжали осы.И, как на дне реки,
Под птичий щелк,
Средь трав густых, как под водой зеленой,
Сраженный сном, лежал стрелковый полк,
На два часа от мира отрешенный.Как будто в бездну провалился он.
И только гвозди, слева или справа,
Сияли с каблуков со всех сторон,
Как звезды, ливнем канувшие в травы.Пыль до колен, как латы, на ногах.
Темнеют лица, словно из металла.
И руки, полускрытые в цветах,
По сторонам разметаны устало.На коже их - окалина и чад.
И, вечными мозолями покрыты,
Они привычно на стволах лежат,
Тяжелые, как конские копыта…Давно прошла великая война.
Молчат до срока полковые пушки.
А мне и до сих пор еще видна
Та, вся в цветах, поляна у опушки.Там спят солдаты, сдавшиеся сну.
Видны в траве -
Волна бежит по следу -
Их ноги, уходившие войну,
Ладони рук, сработавших победу.
"Когда под гром фанфарных маршей…"
Когда под гром фанфарных маршей
Иль плач гармоники губной
Летели вспять теплушки наши
С полей Европы в край родной,И, на плетни склонясь косые,
Горячим светом тысяч глаз
На нас глядела вся Россия,
На всех путях встречая нас,И лишь для нас светили звезды,
Цвели цветы, гремела медь,
И, становясь железным, воздух
Сам начинал уже греметь, -Тогда, веселым, нам казалось,
Что, небывала и грозна,
Прошла и за спиной осталась
И впрямь последняя война.
О маме
Звенит за простенком синица,
Играет в свистульку-дуду.
А мне, поседевшему, снится, -
Я, маленький, с мамой иду.В платочке и кофте цветастой,
Она, молодая на вид,
Ко мне наклоняется часто
И что-то, смеясь, говорит.И я, карапуз пятилетний,
Иду по тропе полевой.
И день, беспредельный и летний.
Плывет над моей головой.Звонят за пригорком к обедне -
Там маковка церкви видна.
И звук тот, округлый и медный,
Плывет, за волною - волна.Бегут облака кучевые.
Весь мир голубой на виду.
Обутый в ботинки впервые,
Я в гости впервые иду.И мама, платок поправляя,
Взяв шпильки в смеющийся рот,
Идет молодая,
Живая,
Веселая.
Рядом идет.
Главная книга
Еще слово дымится,
Как слеза на щеке,
На последней странице,
На последней строке.Только-только сронили
Губы, - воздух дрожит.
Не остыв, у горнила
Это слово лежит.А уж книга иная,
Та, что главной зовут,
Снисхожденья не зная,
Подошла.
Тут как тут.Эта главная книга -
Моя радость и боль,
Крылья вдаль и вериги,
Мед душистый и соль.Мне врученный в наследство,
Хоть и нет уж его,
Дом рожденья и детства,
Дом отца моего.Дух полей
И дыханье
Надо мною родных.
Мое слово признанья,
Моя память о них…Испытуя терпенье,
То грозя, то маня,
Как давно в отдаленье
Она держит меня.Словно горная круча
В череде снеговой.
Путь к ней круче и круче
Над моей головой.Но, поверить не смея,
Я иду и иду,
Лишь ее и имея
Среди прочих
В виду.
ДАВИД САМОЙЛОВ
(Род. в 1920 г.)
"Сорок лет. Жизнь пошла за второй перевал…"
Сорок лет. Жизнь пошла за второй перевал.
Я любил, размышлял, воевал.
Кое-где побывал, кое-что повидал,
Иногда и счастливым бывал.Гнев меня обошел, миновала стрела,
А от пули - два малых следа.
И беда отлетела, как капля с крыла,
Как вода, расступалась беда.Взял один перевал, одолею второй,
Хоть тяжел мой заплечный мешок.
Что же там, за горой? Что же там - под горой?
От высот побелел мой висок.Сорок лет. Где-то будет последний привал?
Где прервется моя колея?
Сорок лет. Жизнь пошла за второй перевал.
И не допита чаша сия.
1960
Слова
Красиво падала листва,
Красиво плыли пароходы.
Стояли ясные погоды,
И праздничные торжества
Справлял сентябрь первоначальный,
Задумчивый, но не печальный.И понял я, что в мире нет
Затертых слов или явлений.
Их существо до самых недр
Взрывает потрясенный гений.
И ветер необыкновенней,
Когда он ветер, а не ветр.Люблю обычные слова,
Как неизведанные страны.
Они понятны лишь сперва,
Потом значенья их туманны.
Их протирают, как стекло,
И в этом наше ремесло.
1961
Сороковые
Сороковые, роковые,
Военные и фронтовые,
Где извещенья похоронные
И перестуки эшелонные.Гудят накатанные рельсы.
Просторно. Холодно. Высоко.
И погорельцы, погорельцы
Кочуют с запада к востоку…А это я на полустанке
В своей замурзанной ушанке,
Где звездочка не уставная,
А вырезанная из банки.Да, это я на белом свете,
Худой, веселый и задорный.
И у меня табак в кисете,
И у меня мундштук наборный.И я с девчонкой балагурю,
И больше нужного хромаю,
И пайку надвое ломаю,
И все на свете понимаю.Как это было! Как совпало -
Война, беда, мечта и юность!
И это все в меня запало
И лишь потом во мне очнулось!..Сороковые, роковые,
Свинцовые, пороховые…
Война гуляет по России,
А мы такие молодые!
1961
Старик Державин
Рукоположения в поэты
Мы не знали. И старик Державин
Нас не заметил, не благословил…
В эту пору мы держали
Оборону под деревней Лодвой.
На земле холодной и болотной
С пулеметом я лежал своим.Это не для самооправданья:
Мы в тот день ходили на заданье
И потом в блиндаж залезли спать.
А старик Державин, думая о смерти,
Ночь не спал и бормотал: "Вот черти!
Некому и лиру передать!"А ему советовали: "Некому?
Лучше б передали лиру некоему
Малому способному. А эти,
Может, все убиты наповал!"
Но старик Державин воровато
Руки прятал в рукава халата,
Только лиру не передавал.Он, старик, скучал, пасьянс раскладывал,
Что-то молча про себя загадывал.
(Все занятье - по его годам!)
По ночам бродил в своей мурмолочке,
Замерзал и бормотал: "Нет, сволочи!
Пусть пылится лучше. Не отдам!"Был старик Державин льстец и скаред.
И в чинах. Но разумом велик.
Знал, что лиры запросто не дарят.
Вот какой Державин был старик!
1962
"Давай поедем в город…"
Давай поедем в город,
Где мы с тобой бывали.
Года, как чемоданы,
Оставим на вокзале.Года пускай хранятся,
А нам храниться поздно.
Нам будет чуть печально,
Но бодро и морозно.Уже дозрела осень
До синего налива.
Дым, облако и птица
Летят неторопливо.Ждут снега, листопады
Недавно отшуршали.
Огромно и просторно
В осеннем полушарье.И все, что было зыбко,
Растрепанно и розно,
Мороз скрепил слюною,
Как ласточкины гнезда.И вот ноябрь на свете,
Огромный, просветленный.
И кажется, что город
Стоит не населенный, -Так много сверху неба,
Садов и гнезд вороньих,
Что и не замечаешь
Людей, как посторонних…О, как я поздно понял,
Зачем я существую,
Зачем гоняет сердце
По жилам кровь живую,И что, порой, напрасно
Давал страстям улечься.
И что нельзя беречься,
И что нельзя беречься…
1963
Перед снегом
И начинает уставать вода.
И это означает близость снега.
Вода устала быть ручьями, быть дождем,
По корню подниматься, падать с неба.
Вода устала петь, устала течь,
Сиять, струиться и переливаться.
Ей хочется утратить речь, залечь
И там, где залегла, там оставаться.Под низким небом, тяжелей свинца,
Усталая вода сияет тускло.
Она устала быть самой собой,
Но предстоит еще утратить чувства,
Но предстоит еще заледенеть
И уж не петь, а, как броня, звенеть.Ну а покуда - в мире тишина.
Торчат кустов безлиственные прутья.
Распутица кончается. Распутья
Подмерзли. Но земля еще черна.
Вот-вот повалит первый снег.
1964
Память
Я зарастаю памятью,
Как лесом зарастает пустошь.
И птицы-память по утрам поют,
И ветер-память по ночам гудит,
Деревья-память целый день лепечут.И там, в пернатой памяти моей,
Все сказки начинаются с "однажды".
И в этом - однократность бытия
И однократность утоленья жажды.Но в памяти такая скрыта мощь,
Что возвращает образы и множит…
Шумит, не умолкая, память-дождь,
И память-снег летит и пасть не может.
1964
Пестель, поэт и Анна
Там Анна пела с самого утра
И что-то шила или вышивала.
И песня, долетая со двора,
Ему невольно сердце волновала.А Пестель думал: "Ах, как он рассеян!
Как на иголках! Мог бы хоть присесть!
Но, впрочем, что-то есть в нем, что-то есть.
И молод. И не станет фарисеем".
Он думал: "И, конечно, расцветет
Его талант, при должном направленье,
Когда себе Россия обретет
Свободу и достойное правленье".
- Позвольте мне чубук, я закурю.
- Пожалуйте огня.
- Благодарю.А Пушкин думал: "Он весьма умен
И крепок духом. Видно, метит в Бруты.
Но времена для Брутов слишком круты.
И не из Брутов ли Наполеон?"Шел разговор о равенстве сословий.
- Как всех равнять? Народы так бедны, -
Заметил Пушкин, - что и в наши дни
Для равенства достойных нет условий
И посему дворянства назначенье -
Хранить народа честь и просвещенье.
- О да, - ответил Пестель, - если трон
Находится в стране в руках деспота,
Тогда дворянства первая забота
Сменить основы власти и закон.
- Увы, - ответил Пушкин, - тех основ
Не пожалеет разве Пугачев…
- Мужицкий бунт бессмыслен… -
За окном
Не умолкая распевала Анна.
И пахнул двор соседа-молдавана
Бараньей шкурой, хлевом и вином.
День наполнялся нежной синевой,
Как ведра из бездонного колодца.
И голос был высок: вот-вот сорвется.
А Пушкин думал:
"Анна! Боже мой!"- Но, не борясь, мы потакаем злу, -
Заметил Пестель, - бережем тиранство.
- Ах, русское тиранство - дилетантство,
Я бы учил тиранов ремеслу, -
Ответил Пушкин.
"Что за резвый ум, -
Подумал Пестель. -
Столько наблюдений
И мало основательных идей".
- Но тупость рабства сокрушает гений!
- На гения отыщется злодей, -
Ответил Пушкин.
Впрочем, разговор
Был славный. Говорили о Ликурге,
И о Солоне, и о Петербурге,
И что Россия рвется на простор,
Об Азии, Кавказе, и о Данте,
И о движенье князя Ипсиланти.Заговорили о любви.
- Она, -
Заметил Пушкин, - с вашей точки зренья,
Полезна лишь для граждан умноженья
И, значит, тоже в рамки введена. -
Тут Пестель улыбнулся.
- Я душой
Матерьялист, но протестует разум. -
С улыбкой он казался светлоглазым.
И Пушкин вдруг подумал: "В этом соль!"Они простились. Пестель уходил
По улице разъезженной и грязной,
И Александр, разнеженный и праздный,
Рассеянно в окно за ним следил.
Шел русский Брут. Глядел вослед ему
Российский гений с грустью без причины.Деревья, как зеленые кувшины,
Хранили утра хлад и синеву.
Он эту фразу записал в дневник -
О разуме и сердце. Лоб наморщив,
Сказал себе: "Он тоже заговорщик.
И некуда податься, кроме них".
В соседний двор вползла каруца цугом.
Залаял пес. На воздухе упругом
Качались ветки, полные листвой.
Стоял апрель. И жизнь была желанна.
Он вновь услышал - распевает Анна.
И задохнулся:
"Анна! Боже мой!"
1965
Выезд
Помню - папа еще молодой,
Помню выезд, какие-то сборы.
И извозчик лихой, завитой,
Конь, пролетка, и кнут, и рессоры.А в Москве - допотопный трамвай,
Где прицепом - старинная конка.
А над Екатерининским - грай.
Все впечаталось в память ребенка.Помню - мама еще молода,
Улыбается нашим соседям.
И куда-то мы едем. Куда?
Ах, куда-то, зачем-то мы едем…А Москва высока и светла.
Суматоха Охотного ряда.
А потом - купола, купола.
И мы едем, все едем куда-то.Звонко цокает кованый конь
О булыжник в каком-то проезде.
Куполов угасает огонь,
Зажигаются свечи созвездий.Папа молод. И мать молода,
Конь горяч, и пролетка крылата.
И мы едем незнамо куда -
Всё мы едем и едем куда-то.
1966
РАМЗ БАБАДЖАН
(Род. в 1921 г.)
С узбекского
"Каждой осенью тянет в дорогу…"
Перевод А. Наумова
Каждой осенью тянет в дорогу.
Каждой осенью дали близки,
И глядит белизна сквозь мороку
Облетающей шалой листвы.Каждой осенью трепет знакомый
Проступает за картами лиц.
И сияние шири хлопковой -
Словно белый нетронутый лист.Так просторы зовущи и строги,
Так значительна осень сама,
Так нежданно сливаются в строки
Прозвучавшие в сердце слова…Отчего это все? Оттого ли,
Что и планы нас полнят,
и тот
Подводимый и сердцем и полем
Многотрудного года итог?Оттого ль, что и солнцем согреты,
И прохладно-пронзительны дни?
Оттого ли, что сердце поэта
Этой шири родимой сродни?
"Тихо-тихо дышишь ты во сне…"
Перевод С. Северцева
Тихо-тихо дышишь ты во сне,
На лице - счастливое свеченье,
Словно ты в подводной глубине
Плавно уплываешь по теченью.Тихо-тихо дышишь ты во сне,
Я ж пишу до самого рассвета.
Если б смог я выразить вполне,
Чем душа в такую ночь согрета!Тихо-тихо дышишь ты во сне,
Это значит: спит мой главный критик,
Тайных мыслей нет давно во мне -
Все равно ведь от тебя не скрыть их.Тихо-тихо дышишь ты во сне,
И над сонной красотой твоею
Я шепчу признанья в тишине,
Только повторить их не посмею.
Новые рубаи
Перевод Н. Грибачева
* * *
Кто в гору шел легко, тот вниз сползет легко
и ноги зря свои изранит глубоко.
Кто с трудной ношей движется все выше -
тому и до небес недалеко.
* * *
Я в море не плыву и в небо не лечу,
я по земле идти среди друзей хочу.
Для одоленья волн и для боренья с бурей
лишь от родной земли я силу получу.
* * *