Акт 3
Редакция "Первопечатника". Утро. Ближе к полудню. За компьютерами друг напротив друга сидят Сашенька Воскресенский и Лева Булочкин. У обоих выражение лиц сосредоточенное. Не печатают – только читают с экрана. При этом Воскресенский время от времени издает гортанное "О!" и молча продолжает читать дальше. Булочкин с той же периодичностью почесывает живот. За окном дождь садит в подоконник.
Воскресенский(медленно, растягивая слова). Левочка!.. а вот ведь если Александр Венедиктович Плоцер наберет в поисковике "хер Александра Венедиктовича Плоцера", поисковик покажет ему твою домашнюю страничку… Не хорошо, Левочка. Нехорошо. В суд на тебя подаст. Словом обидным публично обзовет.
Булочкин молчит. Продолжает читать с экрана.
Воскресенский(с той же интонацией). А еще Александр Венедиктович Плоцер никогда не пригласит тебя на день рождения и не угостит вафелькой! Вот Хесина – пригласит. А тебя – нет. Все потому что ругаться, Левочка, нехорошо.
Булочкин молчит. Читает с экрана.
Воскресенский(вытягиваясь вперед). Что ты там все читаешь? Может, я тоже хочу. Пусти меня.
Булочкин(морщась). Да уйди ты, Саш, ради бога! Заманал уже прикалываться! И Хесина черти где-то носят… вот где Хесин? Первый час пошел, где он, я хотел бы знать? И где Лина? Почему я должен отвечать на звонки?
Воскресенский. Хочешь, я отвечать буду? Правда, я так отвечу, что они ничего правильно не поймут…
Булочкин. Вот именно. Уймись уже. Или ты пьяный? Вроде утро еще…
Некоторое время сидят молча. Телефон не звонит. Вдруг Воскресенский приподнимается на кресле, вытягивает руки вперед к Булочкину, будто хочет схватить его за воротник, выкатывает глаза и валится назад. Тяжело и гулко падает. Ударяется затылком о шкаф. Обхватывает лицо руками. На лице – кровь.
Булочкин(вскакивая из-за стола). Во, тля, Сашенька… (пробираясь к нему в угол, смотрит в рабочий компьютер Воскресенского) настоящий журналист! Гений! Статью дописал и упал. Это надо же… Ну, что ты? Что? (Ласково. Пытается приподнять голову Воскресенского.) Ну, что ты, дурачок, испугался? Не бойся. Это у тебя припадок. Все путем будет. Все путем…
Воскресенский(глухо, дико вращая глазами). Кто ты? Кто ты? (Цепляется за Булочкина. Тянет его на пол.) Где я? Где я?
Булочкин(тихо скручивая Воскресенскому руки за спиной, чтобы тот себя не расцарапал). Ты, Сашенька, журналист. Работаешь в большой умной газете. Ты – хороший журналист. Ответственный. Статью дописал и только потом упал.
Воскресенский(вращая глазами, недоверчиво смотрит на Булочкина). А кто ты?
Булочкин(вытирает ему кровь со лба своим платком). А я, Сашенька, – Лева. Я тоже журналист. Мы работаем с тобой вместе… не надо, Сашенька, меня царапать. Я все равно сильнее и толще. Лежи, пожалуйста, смирно.
Воскресенский(сучит ногами). М-м-м-м-м-м-м-м-м!…
Булочкин(оседлал его. Скрутил руки за спиной). Да не рвись ты, кому говорю!
Из соседнего отдела вбегает пенсионного возраста дама в химической завивке и очках. Ахает, хватается за голову и кружит по комнате. Булочкин со злобой смотрит на ее маневры.
Булочкин(негромко и раздражаясь). Да что вы все носитесь, как будто вам шомпол вставили, Галина Дмитревна? Прекратите сию минуту! Прекратите мельтешить у меня перед глазами! Вызовите скорую! Быстрее! Вызовите врача!
Галина Дмитревна(хватает из кучи в углу несколько книг, подбегает к Воскресенскому и пытается подпихнуть их ему под голову). Может, ему книги – книги под голову подложить? Ах ты, боже мой! Ах ты, господи!
Булочкин. Да вы что, очумели, что ли, совсем? Оборзели, я вас спрашиваю? Какие, на хер, книги? Уберите сейчас же Левитина у него из-под затылка! И Быкова уберите! Уберите, он их замочит и раздавит! Ну что вы стоите и ахаете, как не знаю кто? Вызовите мне врача! Точнее не мне, а ему! Чтоб вас…
Галина Дмитревна убегает вызывать врача.
Воскресенский(постепенно приходя в себя. Весь в крови). Это что я… я что… упал что ли? Упал?
Булочкин отползает от него. Воскресенский поочереди смотрит то на правую, то на левую руку.
Булочкин(на корточках). Нет, Сашенька. Это я тебя стулом отфигачил по голове. Выбирай.
Воскресенский(продолжая смотреть на свои руки). Это я … сам?
Булочкин кивает.
Воскресенский. А зачем я себя, а?
Булочкин(встает в полный рост). Чтоб тебя! Чтоб я знал, Саша! (Прислоняется к столу.) Ты помнишь, как упал тут и забился в судорогах? Как лицо себе хотел расцарапать?
Воскресенский отрицательно мотает головой.
Булочкин. Что-нибудь вообще помнишь? Имя свое, кто ты, как утро провел?
Воскресенский(смутно). Ночью я не спал… мы вчера с Хесиным выпили… по сто… нет, два раза по сто. И еще по сто, когда уходили… а потом… я его высадил на Соколе, он сказал, что будет ждать трамвай…
Булочкин. И в котором часу ты его высадил?
Воскресенский(смутно). Да часа два было. Ночи…
Булочкин. Ну вот его, наверное, либо убили, либо он замерз там. Примерз к трамвайной остановке пятой точкой. Вот поэтому его и нет.
Воскресенский(смутно). Да нет, он есть…
Булочкин. Да что ты говоришь!
Воскресенский. А потом я шел домой… ехал домой… шел… что-то ел дома, потом, кажется, мне стало плохо, а потом я оделся и пришел сюда. Здесь часок подремал и пришел ты. А потом… потом… потом я не помню.
Булочкин. И который день не спишь?
Воскресенский. Третий, кажется. Я не помню, Лева.
Булочкин. Лежи смирно. (Воскресенский слабо шевелится.) И даже не думай встать! Я тебя своими руками убью! Ты понял?
Воскресенский(отползая поглубже в угол). Я понял, все понял. Только не надо…
Булочкин(нависая). Что не надо тебе?
Воскресенский. …бить не надо меня. Мы с конем упали. Нас уронили…
Булочкин. Шутит еще, глядите-ка! Сейчас приедет врач, посмотрит тебя и заберет в больницу. Ты поедешь с ним, это тоже понял?
Воскресенский. Понял.
Булочкин(всматриваясь Воскресенскому в глаза). Знаешь, я даже тебе верю. Даже верю тебе…
Смотрят друг на друга. Булочкин начинает смеяться – сначала тихо, и громче, все громче. За ним подхватывает Воскресенский. Воскресенский сквозь смех плачет. В дверь стучат. На пороге появляется инфантильного вида врач в голубой униформе. За ним – два медбрата в таких же голубых униформах, с портфелями и папками. Врач останавливается, обводит комнату критическим взглядом, правой рукой нетерпеливо просит подать ему что-то. Один из медбратьев спешно вручает ему папку. Врач читает. Воскресенский и Булочкин продолжают хохотать.
Врач(капризным тенором). Ну-с, больной? Кто у нас больной? (смотрит на Булочкина) Вы у нас больной?
Булочкин(прокашливаясь). Да нет, я пока вольноопределяющийся. Вон ему надо кое-что подновить. Вам – к нему.
Булочкин делает приглашающий жест. Врач и медбратья подходят. Врач отстраняет Булочкина рукой, снисходительно ему улыбаясь.
Врач(поправляя очки на носу и закатывая рукава фирменного пиджачка). Ну-с, больной, вот вам уже и не страшно, правда? И правильно. Ничего никогда не нужно бояться! Ничего и никогда – запомните мои слова! Правильно я говорю? (оборачивается к медбратьям. Те молча одобряют). Сейчас-сейчас…
Врач опускается на колени рядом с Воскресенским. Воскресенский при этом пытается отползти поглубже в угол, но глубже уже некуда. В глазах у него – неподдельный ужас.
Врач. Что же вы, больной? Царапали себя, да? Головкой бились, не узнавали своего коллегу… нехорошо, больной. Вот мы сейчас вас поднимем.
Медбратья берут обмякшего Воскресенского под руки и поднимают на ноги. Держат.
Врач.… протрем вам лицо и отвезем в Боткинскую. Вы там отдохнете. Да, больной?
Воскресенский смутно кивает. В глазах – ужас.
Врач(достает из портфеля тонометр). Давайте вашу трудовую руку. Будем вам давление измерять. (Надевает манжету, накачивает грушу.)
Воскресенский(мыча). Боооольно!..
Врач(спокойно. Как с ребенком). Конечно, больно. А вы – терпите. Нужно немножечко потерпеть и помолчать.
Врач заканчивает мерить давление. Снимает с руки манжету.
Врач. Вы у нас кем работаете-то?
Булочкин(сзади). Критик он. Работник печати – так в дипломе написано.
Врач. Ааааа, критик… ну все понятно с вами. И-ии… давно, позвольте спросить?
Воскресенский. Что?
Врач. Давно, говорю, выпиваете?
Булочкин(засмущавшись напоказ). Эк вы, доктор, право… хм… сразу так… угадали.
Врач(разводя руками). Опыт, батенька, он – помогает.
Воскресенский(крепко обнимая правого медбрата). Я иногда выпиваю, да. А что? Нельзя? Между прочим, когда врач за границей запрещает пить, это значит – не больше двух бокалов вина в день.
Врач. Ну да. А я-то, глупый, все никак в толк не возьму, чего у них там, за границей. (Складывает тонометр, убирает в портфель.) Вы, больной, еще легко отделались. Ведь, бывает, поцарапает себя человек, головкой об стол побьется, да и… (Булочкин и Воскресенский мучительно следят за возрастающей нотой) …и того. Прямой дорогой в классики.
С минуту все в комнате размышляют над сказанным. Врач делает всем приглашающий жест в коридор. Все выходят.
Воскресенский(повиснув на медбратьях. В пол-оборота к Булочкину, мыча). Это… у Александра Венедиктовича Плоцера… пусть еще найти попробует!.. га-га-га!!!!
Начинают хохотать. Сначала Воскресенский, за ним – Булочкин. Громко и зычно. Воскресенского уводят медбратья.
Занавес.
Действие четвертое
Акт 1
Литературный институт им. Горького. Раннее утро. Аудиторию Долматовского через окно заливает яркий солнечный свет. В аудитории – трое студентов. Один из них – знакомый по предыдущей сцене в литинституте восторженный мальчик Игорь с книжкой. Он по-прежнему восторжен, но книжки в руках нет. Оживленно говорит. Двое других – загипнотизировано слушают. Звук нарастает постепенно. Мальчик одет богато. Двое других – гораздо беднее. У одного – дырявая кроссовка.
Мальчик Игорь(возносясь). …и он сказал мне: "Вы замечательно, безусловно талантливы!" Я вжался в трубку всем своим существом и ловил, ловил… (Возвышенный жест, словно и правда он что-то ловит в воздухе). И я не мог уснуть потом. Мир взрывался вокруг, понимаете? Вселенная лопалась у меня над головой и в самой голове, там, внутри за глазами… и я летел, я видел всё. Свои ошибки, свои прошлые заблуждения. Я прощал. О, да! Я прощал, и на сердце у меня было легко, будто все эти люди никогда и не причиняли мне зла. И так мне было хорошо, что даже рассвет пришел раньше, и солнце целый день ломилось людям в окна. Улыбаясь, я сбегал по лестнице, улыбаясь, входил в магазин и покупал буханку нарезного, улыбаясь, нес ее, точно розовый букет, и смотрел, как растяжки над улицей Герцена полощутся на ветру. Мне казалось таким умным все, что было на них написано, все это. Видишь, говорил я себе, какие замечательные слова: баккара, казино, рулетка! Какие глупые и замечательные слова! И я ничего – ничего ровным счетом не понимал, но был счастлив. Я был самым счастливым на свете человеком!
Двое восхищенно молчат, глядя на застывшего в порыве мечты юношу. Сидят с минуту – пытаются представить себе описанное великолепие. Но тут у одного начинает чесаться нога, и он сползает под стол – чесаться. Хрустальный момент рушится.
Мальчик Игорь(потупившись слегка). Вот так все и началось, в общем. В октябре вышла первая публикация.
Второй мальчик(тот, что с дырявой кроссовкой, кончает чесаться и выныривает из-под стола). А я вот думаю: всё – дрянь. Сидит дурак, другой дурак к нему придет и исподнее свое покажет. А тот ему: маловато, мол, чистовато! Нам – погрязней, да повонючей! Тьфу! Мало чего я видел, но это видел и не забуду. Вот сколько тебе заплатили, поэт?
Мальчик Игорь(смущаясь и беря нотки выше). Это не имеет значения! 850 рублей заплатили. Но это не имеет никакого, абсолютно никакого значения! Искусство не измеряется в деньгах! Художник беден, но он несет свет…
Второй мальчик(морщась). И откуда ты всего этого набрался, а? Скажи мне, поэт. вдохновение не продается. Но как продать рукопись? Как ее так продать, чтобы не умереть с голоду? Рукописи не горят. Но они ничего не стоят. Чего они стоят, поэт?
Третий мальчик(поправляет очки на переносице и складывает руки на груди. Самым спокойным голосом). По-моему, друзья мои, ерундой вы занимаетесь! Сколько у нас по карманам? На бутылку "Агдама" наберем? Пошли отсюда – купим, выпьем, почитаем чего-нибудь вечное. Вот, Игорек, кажется Боратынского с собой таскал, да? Хороший поэт, Боратынский! Анахореты хреновы!
Смеется. Двое сначала таращатся на него, потом грустнеют и начинают тоже смеяться.
Купить щенка. Назвать его Агдамом.
… и пусть соседи сдохнут от тоски!
Смеются сильнее. Подхватывают стих и – хором, нараспев.
Ку-уууупить щенка! Назва-ааать его Агда-аааамом!
И пусть сосе-еееди сдо-ооохнут от тоски-иии!
Уходят. Один из них забывает на спинке стула шарф. Голоса удаляются и затихают. Шарф быстро соскальзывает на пол и сворачивается причудливой загогулиной.
Затемнение.
Акт 2
Редакция "Первопечатника". Вечер того же дня. Двое – Булочкин и Самсон Королев. Булочкин полусидит на письменном столе, сминая попой пару тоненьких книжиц. Королев хозяйничает за компьютером Хесина. Мы застаем их в момент написания редакционной статьи. Булочкин обдумывает следом идущую фразу, Королев подправляет уже написанное. На лице Королева блуждает подобострастная улыбка человека, осведомленного о каком-то щекотливом деле. До тошноты белеют воротнички его дорогой рубашки.
Булочкин(очнувшись от полузабвения, диктует). …и да. Литература – стеклянный дом, в котором нельзя играть камнями. Выпьет, скажем, поэт. Выпьет, скажем, Большой Поэт – лишнего. И решит бросить всё: работу, студентов, жену – расчудеснейшую женщину! Наплюёт в девственное лицо Истории и выйдет вон.
Королев(от рвения прикусив кончик языка, допечатывает). …и выйдет вон. Лев, а не очень это будет? Не слишком ли узнаваемо? Все-таки он – легенда…
Булочкин(поднимая на Королева осоловелые близорукие глаза). Ну, мы же имени его не печатаем. Чего ты?
Королев(ерзая на стуле). Да как-то…
Булочкин. Как?
Королев. Да как будто пришли и смотрели на его наготу… вот.
Булочкин(обхватывая голову руками). Уходите вы меня своими принципами, правоверные! Одна фельетон в текущий номер требует, говорит – общественность есть Бог и Бог должен все видеть. Другой тут на наготу смотрит. Третий вон уже насмотрелся – в Боткинской от педерастов отбивается. Ты его врача видел, Сёма? Ты этого в голубом пеньюаре видел?
Королев(откатываясь в кресле назад, перекидывая ногу на ногу и скрещивая руки на груди). Они ж без меня приезжали, Лев. Я тогда в отпуск уходил. Саша здесь один гнулся.
Булочкин(соскакивая со стола и наливаясь криком). Вот в том-то и дело! Он гнулся, а ты – в отпуск уходил! А ты всегда чистыми руками хотел всех иметь за самые красивые места! Тебе недосуг было, когда – скандалы и кого-то ногами вперед выносят. Когда кого-то вычеркивают, понимаешь ты? Вычеркивают так, как на бумажке какой-нибудь строчку лишнюю – раз и нет ее. Была и – нет. И мир в ней жил. И нету ничего – ни запятой, ни точки! Оставался ни при чем – детей в МГУ устраивал, книжки умные про еврейских философов писал, по Вашингтонам ездил! А тут – нате вам! К делу призвали!
Королев(вздыхая). Да что за дело-то такое, не пойму никак? Он нам что-то должен? Мы ему должны? Чем его вчерашняя пьянка нас беспокоит?
Булочкин(исходя раздражением, до свиста в согласных). Не умер он! Жив он! Понимаешь ты меня или нет?! Ахматова умерла, Мандельштам, Пастернак. А он – жив! Жив и живет, и всё-всё понимает про нас – и про тебя, и про меня, и про Охину, и про Хесина! И даже про белый твой поганый воротник понимает больше, чем ты сам, когда покупал его! Живет и взгляд свой на вещи имеет! И мы – эти вещи самые! И мы его переубедить не сможем, ты хоть это-то знаешь? Мы для него – прах! Хлам, дурь, песок… ох, не мучай меня, Королев, не мучай. А то я буду болен.
Молчат. В соседней комнате кому-то пришел факс.
Королев(глядя в одну точку перед собой, четко проговаривая каждое слово). Кому-то пришел факс.
Булочкин(исстрадавшись, выдыхает). …Зашьют Сашку до жмуриков и всё. Погиб человек!..
Королев. Зачем же тогда так… через человеческое его, через слабое? Уж тогда бы – через стихи, мемуары. А так – напал дорогой, шинелку отнял…
Булочкин(думая о своём). …и облысеет ведь. А такая шевелюра росла, чистый Пушкин!
Снова молчат. Потом Королев придвигается к столу, встряхивает руками, прогоняя неприятное ощущение. Вопросительно смотрит на Булочкина поверх очков.
Королев(спокойным уверенным голосом). …И вспоминается невольно Лев наш граф Толстой. Видала уже русская литература эту подмосковную станцию!..
Булочкин(возвращаясь к действительности). …Комарово!