А то и лих по-евразийски: "Батый, я украл твою дочь И скрылся за дымом пожарищ!".
И сквозь века гудит сегодняшний день: "Многие лета!" над старым окопом Гудом протяжным гудят провода. "Многие…" – летняя вторит страда". Пышно богата ассоциациями, всем веками созданным, сказанным, живописно излитым, музыкой прозвучавшим поэтическая ткань лирики Бояринова. Так своеобразно запечаляется у него история – через полотно художника: "Николай Николаевич Ге Спрятал нож у Петра в сапоге!" Да и сам стихотворец добавил к образу Петра: "Он – Юпитер, он – кондитер, Он испек чудесный Питер, Что на краешке стола Во главе стоит угла!".
Множественность бытия вмещается в емкие, просторные внутренне строки. Он творит новую, за космические пределы, образность национального художественного письма. Гигантский, душу веселящий труд. С головокружительным замахом на… деятельного Господа.
Младенец русской славы
До времени молчит.
А вьюга все крепчает,
Плетет свою кудель.
Господь всю ночь качает
Златую колыбель…
Может быть, еще один классический образ перед нами…
Откуда силы берутся – хоть на единый ярый выброс гениальности – в поэте? Ведь в полотнах его лирики собрано столько скорбных потрясений, пережитых в одиночку, без живого сплочения единомышленников, единоверцев, без роднящей творческой силы его предков, родителей, что порою стихи его звучат как реквием, как крик тоски. И – как несдавшаяся тайна, чудо несгинувшей поэзии Руси.
"И взошла молодая трава…" Энергия поэта всходит как трава – из высохшей, выжженной, – "И никнут овсы, в невесомую пыль Роняя свои золотые сережки", – затоптанной, запыленной, заброшенной почвы. Из зимы, лишь покровом устелившей просторы степных – южнорусских, сибирских – просторов. Там "я зарыл свои вериги С тайным трепетом и жалью Под степной зарницей книги, Под отеческой скрижалью". Травы – самое живое на земле в поэтическом чувстве, в нестареюще молодом образе поэта. Да, таково его место в отечественной лирике – молодой поэт. Потому что "степная даль была безбрежней, Была таинственней она", – прежний юный захлеб. И на два голоса песня "для ржаного в поле голоса И для горькой лебеды". Потому что он владеет тончайшей изысканностью национального стиха: "И запахли сеном Чистые купавы". Из этого мира вырастает надежда:
Не ради нас – грядущей жизни ради
Напишут дети в синие тетради,
В усердии дыханье затая,
Они напишут: "Родина моя…"
И суть не в том, кто выведет ровнее,
А чтобы слов тех не было роднее.
Сегодня живящее зеленотравье – самое главное в нашей поэзии. В ее бессмертном духе.