Не толкуйте всем кагалом
Про былое в небывалом.
Даже маленькая вошь
Отличит от сказки ложь,
А подкованные блохи
В дипломатиях не плохи.
Завершаются его "небылицы" так:
А нахмурится словечко -
Перестанет ездить печка
Между двух в стране столиц,
Между русских небылиц!
Не знаю, прав ли, но из общения с лирикой Бояринова вынес твердое убеждение: он никогда не писал того, чего не чувствовал, ничего не придумывал, как и не отрицал своей нерасторжимой связи с родиной, с тем, что сам пережил и переосмыслил. Когда душа неспокойна, когда мысли не в ладу с сиюминутным состоянием, он пойдёт к берегу омута, сядет под ракитовым деревом.
Посижу, потужу, подумаю
Да скажу ему про беду мою.
А ракитов куст скажет ворону,
И возьмут от кручины поровну
Травы, звери да тучки серые
И поднимутся ветры севера.
И найдётся такое полюшко,
Где развеется наше горюшко,
И не надо бросать тот камушек,
Понапрасну тревожить канувших.
Постепенно выкристаллизовывалось убеждение, что слово для того, кто с ним работает, – это его дело. И потому его стихи не демонстрируют возможности версификации, а напрямую выявляют волю человека, его желания и силы, так ни странно это то самое качество, которое ныне вымыто, выветрено временем, которое, казалось бы, не должно было так повести себя в силу своей прагматичности, своего рыночного характера. А вот случилось так, как случилось. В нынешних стихах чаще всего слышны либо стенания и жалобы, либо пародии на минувшее, причём обидные пародии. Но на пародии собственного мира не создашь. А потому подобные творения недолговечны. Труженики почему-то не очень интересны ни нынешнему искусству, ни новым хозяевам жизни. И не ведают молодые стихотворцы, что без ответственности перед людьми не может быть искусства вообще, а поэзии в особенности. Потому что поэзия – код национального духа. Сам же национальный дух хранится в истории. Так выстраивается корненосная система Владимира Бояринова, которая счастливо уберегла его от искусов подчиниться нынешней безответственности постмодернизма, на знамени которого крупно и безоглядно начертано: "Художник никому и ничем не обязан". А коли так, что хочу, то и ворочу. Можно писать о том, что не болит, о том, чего не только не знаешь, но и представления не имеешь. Словом, на уровне жизни насекомых. Ну, а какая у насекомых может быть печаль, тревога, радость, ответственность перед родными, друзьями, близкими, перед теми, кто призван судьбой работать на земле, возделывать на ней то, что следует передать в руки потомков. Этими настроениями пронизаны многие стихи Владимира Бояринова, среди которых и это – "Когда ломаются копья".
И за громкие в спорах успехи,
Несомненный в науке прогресс
Время с нас посрывало доспехи
Из преданий, прозрений, чудес.
Замесил худосочные краски
Серый день на осенней поре.
Неужели заветные сказки
Предстоит позабыть детворе?
Позабыть, чтобы солнечным полднем
Распевать на другие лады:
"Мы своих родословных не помним!
Мы своим настоящим горды!"
И завершается стихотворение горьким признанием:
Тлеет месяца тонкое стремя
Над могилами богатырей…
Как ни остро мы чувствуем время, -
Время ранит больней и острей!
Аналогичным настроением пронизано стихотворение "Те же ветры свистят молодые", где есть такие строки:
Это нам никогда не простится,
Если вдруг безмятежная птица
Встрепенётся, крылом шелестя:
Те же пули свистят над оврагом,
Тот же ветер простреленным флагом
Забавляется, словно дитя.
Но в своём обострённом постижении времени поэт идёт еще дальше, понимая, что человечеству грозит само человечество своими изобретениями, открытиями, о чём пронзительное стихотворение "Разорванный атом".
Себя не сочтя виноватым
В немыслимом всплеске огня,
Разорванный надвое атом
Осколком вонзился, в меня!
Потряс небеса и долины,
Метнулся к зеленым полям,
И на две разъял половины
И перерубил пополам!
Над силами белой и чёрной
Воздал по заслугам уму.
И молнии перст рассечённый
Уже не грозил никому.
И тут самое время заметить, что по существу приведённые стихи – это выявление по-особому, не напрямую, не декларационно-гражданская позиция поэта. Владимир Бояринов как бы избегает манящие бездны назывной политики, трескучей лозунговости, какая нередко выдаётся за гражданственность. В строгой поступи стиха, в серьёзной содержательности разговора в его стихах, обращённых к узнаваемым приметам времени, поэт сердцем откликается на боли, тревоги, страдания соотечественника. Сколько слов и бравурных и печальных в адрес тех, кто посеял гроздья гражданской войны в 90-х годах, высказано изустно и письменно. Владимир Бояринов тоже не миновал этой боли народной. Но сказал о ней по-своему, сказал "Солдатским сном":
В сонное облако тихо ступаю,
Шапкой туманы мету.
Клятва нарушена. Я засыпаю
На полуночном посту.
Вижу – цыганка на картах гадает,
Вижу – на Страшном суде
Мать безутешная горько рыдает,
Волосы рвёт на себе.
Жадно душа моя жизни взалкала! -
Ставьте других на вину -
Кровь разможжённого в схватке шакала
Пью в басурманском плену.
Снова ведут меня шумным кагалом
На человечий базар.
Полосонули по горлу кинжалом,
Возликовали: "Ак бар!"
Господи правый, яви свое чудо,
Раны омой и утри,
И на бессрочную службу отсюда
Душу мою забери!
Меня вообще в лирике Владимира Бояринова привлекает ясность мысли и потому простота изложения. Но эта простота особая. Она окрашена душевной красотой автора-современника, влюблённого в свою родину, в её богатый духовный мир. И потому органично в его общении с читателями проявляется умение переключать регистры ведения сказа. При всей ярмо-рочности его ритмических и интонационных вариантов, где плясовая соединяется с грустной песней, а игровая ситуация соседствует с печалью прощания с усопшими, нигде и никогда он не пользуется голосовой модуляцией. Он всегда разговорно-дружественен, доверителен. Доверительность основана на понимании, что сказанное без подстёгивания интонации, без всхлипа или взвизга уж точно будет услышано. Почему? Поэт уверен, что в читателе надо лишь бережно тронуть какое-то потаённое, давно изведанное, чтобы они ожили и отозвались на его слово своими, личными чувствами. И тогда услышится что-то очень близкое, родное. Нужно лишь подсказать, может, напомнить, как "вьюга в поле расходилась, наша доля заблудилась", а в степи "ковыль разметался в бреду", показать, как в небе "на кукан реактивного следа самолет облака нанизал".
Стоит прочитать на выбор любую из его миниатюр, представленных в книге избранного, что называется, оптом и в розницу, и ты либо взгрустнёшь, либо улыбнёшься.
Если б всё, что прочитал,
Я ещё и понял, -
Я давно бы умным стал
И давно бы помер.
Или такое:
Достиг я понемногу
Того, что по плечу.
Но слава, слава Богу! -
Я большего хочу.
Вроде бы шуточки-ирибауточки, бесхитростные поделки. А вот поди ж ты, отзываются в нас, находят в душе нечто потаённое. В самом деле, неужто не тронут эти признания из стихотворения "Не по краю":
Я комедию ломаю,
Как последний идиот:
Вдохновенно умираю -
Зал в испуге привстает!
Лицемерная столица
Благосклонна до поры.
Я не в силах отрешиться
От погибельной игры.
Не по краю, не по раю, -
Одесную смерть кружит.
Мать честная! Умираю! -
Зал от хохота дрожит…
Нет, тут за внешним юморком, за ритмическим переплясом ощущается нечто серьёзное, упрятанное вроде в проходных словах – "лицемерная столица". Это один из излюбленных приёмов поэта – о серьёзном – весело и о шуточном – всерьёз… Я отнюдь не ставил перед собой задачи рассмотреть лирику Владимира Бояринова во всех её подробностях и тонкостях. Мне важнее было обнаружить и показать основной круг мыслей и чувств поэта в их взаимосвязи и развитии. Причём отмечал лишь то, что мне близко и что представляется мне лучшим в его творчестве, которое далеко не завершено и ещё не раз подивит нас новыми художественными находками, новыми сокровениями о времени и истории. Но изначально ясно, что всё это новое будет органично связано с прошлым, потому что вновь окажется не придуманным и вычурным, а выстраданным и потому изложенным ясным, родниковым русским языком. Дорога испытаний продолжается…
29.01.2010 г.
* * *
Михаил ШАПОВАЛОВ
Есть у Владимира Бояринова стихотворение "Этой ночью над равниной…", которое демонстрирует мировосприятие поэта в подлинно лирический тональности. В нём всего три строфы. Начинается оно словно музыка издалека, музыка вырастает в видение, видение становится явлением занузданного и подкованного багряного коня. Со второй строфы читатель чувствует какую-то (пока непонятную) тревогу. Она разрешается под конец: по отсутствующему всаднику мать печалится, скорбит природа. Мы понимаем: в битве погиб воин. Поэт в двенадцати строчках явил свою причастность к фольклору (в изобразительных средствах) и сердечную привязанность к тревоге, вечной струне русского пейзажа. Багряный конь – символ бредущей по миру войны, предощущение пожара.
Живая душа
Дмитрий МЕДВЕДЕВ
В нынешнее безвременье скулежа и чернухи под ручку с порнухой встретить человека с улыбкой на русском лице – подарок судьбы. Я сподобился. Держу в руках книгу "Красный всадник" Владимира Бояринова. Поэзия.
Не буду оригинальничать. Повторю великого Александра Трифоновича Твардовского, как-то подслушавшего отзыв солдат о нетленном "Василии Тёркине": "Ведь вот стихи, а всё понятно. Всё на русском языке". "Красный всадник" от первой строки "дремучий сон глубок" до завершающей "знаменье верное – не впрок" крепко сбит по-русски. Читатель не потеряется в ШОПЕ, его не объегорит пройдоха-ДИЛЕР, не подстрелит нанятый КИЛЛЕР.
Наш, суворовцев, старший брат – кадет из знойного Каракаса Борис Плотников, пронаблюдав забугорные рекламы из окна "Волги" по пути от Шереметьева в Москву, вопросил: "Где я?". То есть, не на Брайтон ли бич попал?
Владимир Бояринов пишет русским слогом, русским словом, мыслит по-русски.
Можно долдонить с утра до ночи: мёд, мёд, мёд. Но во рту слаще не станет. Можно 25 часов в сутки сетовать об униженном и оскорблённом русском народе. Но Ивану да Марье от этого веселее не будет. Поэт Бояринов – фамилия-то какова – делом доказывает: мы, русские, живы. Железные дамы Тэтчер и Олбрайт "отслюнили" нам 15 миллионов. Исполнители лапу к уху: безработица, вымораживание, ляжки Буша с сальмонеллой – всё в дело. А нас – 145. Не освободили мы землю отчичей да дедичей. Дышим. Звучит русское слово.
Припрягли русскоязычных. Из "ящика" сплошная забугорщина и блатная "музыка".
Но прозвучало: "Русский язык – это, конечно, одна из основ нашей государственности… Он нуждается в помощи и поддержке". Творчество русских, а не русскоязычных поэтов и беллетристов – это реализуемая помощь и поддержка. По велению сердца. Владимир Бояринов не последний витязь в этой дружине.
Вот уже век не умолкают споры об авторстве так называемых "Протоколов сионских мудрецов". Есть мнение, что этот документ – матрица развёртывания будущего человечества, наполняемая энергией землян. Автор – управляющая структура. Митрополит Петербургский и Ладожский Иоанн учил: не всё ли равно, кто составил "Протоколы", главное – век как выполняются. Процитируем: "Нет ничего опаснее личной инициативы: если она гениальна, она может сделать более того, что могут сделать миллионы людей, среди которых мы посеяли раздор… Нам надо направить воспитание гоевских обществ так, чтобы перед каждым делом, где нужна инициатива, у них опускались бы в безнадёжном бессилии руки".
Владимир Георгиевич Бояринов – один из столпов Московской городской и областной организаций Союза писателей России – не даёт умереть русской литературе организационным делом и поэтическим словом. Не поддаётся унынию и бессилию.
Конечно, без причины я не стану
Молоть про седину да серебро.
К пятидесяти, думал, что устану.
А бес – в ребро!
Но это не рапповская трескотня – глубинная жажда жизни, неистребимая рус-
Какие дни, какие золотые,
А ночи-то какие позади!
И вот уже рассветы поостыли,
И зарядили долгие дожди,
И что-то с нами станется зимой…
Гляжу, как листья рвёт осенний ветер.
Не детства жаль, не юности самой,
А жаль, что вот прошли – и не заметил.
Взгляд на прожитое с высоты достигнутого. Есенинская грусть: "Я не буду больше молодым". Но…
Новый день идёт с востока.
Забываюсь от восторга,
Обернувшись на зарю…
"Солнце всходит!" – говорю.
Особо я упиваюсь концовками Владимира Бояринова. Это как хлопок пастушеского кнута. Словно выстрел. Вот из стихотворения "Чудак":
Чудак! Да ты сверни на эти плёсы,
Хотя бы раз единственный сверни.
Ты выйди на песчаные откосы
Хотя бы раз и за море взгляни…
Сам про себя беседуя и споря,
До поздней ночи мается чудак.
А может быть, у человека горе,
В сравнении с которым даже море
Огромное и чёрное – пустяк.
Или из разворота в "Московском литераторе":
Милая, кто меж людьми
Свыше отмечен?
Если умру от любви,
Значит, я вечен.
Мой приятель Владимир Ильич Голобородько сформулировал: "Афоризм – хорошо отредактированный роман". Поэзия Владимира Бояринова афористична.
Не будите сдуру лиха,
Не желайте зла кому-то.
Дон Кихот помешан тихо.
"Тихий Дон" замешан круто!
И ещё:
О тратах ревёте?
Но плакать не гоже -
Ещё наживёте.
И спустите тоже.
Политику, в открытую, поэт обходит стороной. Но всё же, всё же:
ДЕРЕВЕНСКАЯ ИДИЛЛИИЯ
Баба поросят кормила
И ворчала: "Ох и жрут!"
На крыльце сидел Корнила
И читал газету "Труд".
Он читал про непорядки
Изнахраченной страны
И про то, как делят взятки
Забубённые чины.
И изрёк тогда Корнила,
Перемолвясъ со старушкой:
"Видно, спутали кормило
Эти молодцы с кормушкой".
Среднерусский, негромкий, такой милый пейзаж и в вёдро, и в метель – истинный герой поэта. Как мне это близко. Был я в Венесуэле. Видел кактусы пятиметровые. Ну, пальмы эти. По пляжу босиком – ни-ни. Пятки сгорят. А вернулся – нет ничего слаще Подмосковья. Владимир Бояринов любит Родину. Он её певец.
До войны звучало: "Грозно сплотилась наша планета. Всё же нам выпала честь: есть мушкетёры, есть мушкетёры, есть мушкетеры. Есть!" Читая и перечитывая Владимира Бояринова, с радостью убеждаешься: русская поэзия жива. Она есть.
"Дуэль" № 47, 25 ноября 2003 года
Какой восторг! Я – русский!
Виктор ПРОНИН
Слова в заголовке принадлежат не мне – их произнёс в минуту душевного подъёма полководец Александр Васильевич Суворов. И я вот тоже, прочитав книгу Владимира Бояринова "Открываешь ставень райский", и потому тоже находясь в состоянии душевного подъёма, не нашёл ничего лучшего, как повторить слова генералиссимуса. Тем более что на первой же странице Владимир Бояринов подтвердил слова Александра Васильевича своими строками: "Я под клятвою Отчизне расписался жгучей шашкой".
Не зря я начал со слов победоносного полководца, не зря. Как-то уж слишком часто последнее время приходится читать стихи о России – грамотные, мастеровитые, с образами и подобиями, но какие-то горестные, будто не читают поэты свои стихи, а причитают над безвременно погибшей Отчизной. И эта вот бесконечная угнетённость возводится в ранг любви к России, будто любить её можно только с печалью в глазах!
Ничего подобного, ребята, успокойтесь. Не все так думают, не все так пишут – заламывая руки и состыковав худо-криво строки. "С птицами на плечах, с радостью на лице вижу тебя в лучах на золотом крыльце" – это Владимир Бояринов.
Знаете, чем зацепили меня стихи Владимира Бояринова? Весёлая победоносность. Пишет ли он о России, о Костроме, о счастливой любви или о том, что ушла любимая, когда, казалось бы, беда в душе (Ты ушла – и след простыл… Мне без воли – свет постыл!), я знаю, что в конце беды будет счастье! (Ты пришла – мои надежды мигом скинули одежды!). Хочу сразу предостеречь – здесь речь идёт не о каком-то частушечном счастье, многие стихи поэта по-настоящему глубоки и трагичны. Но он не упивается печалью и не размазывает по щекам выдавленные по случаю слёзы.