Послушай, Жильбер, - продолжала она еще более угрожающим тоном, зловеще улыбаясь. - Ты смеешься? Можешь мне поверить, что лучше тебе не наживать в моем лице врага. Не заставляй меня оступаться: я иду по узкой тропинке, на которой меня удерживают полузабытые советы моей матушки да зыбкие воспоминания детских молитв. Если мне будет суждено хоть раз пренебречь своим целомудрием, - берегись, Жильбер! Тебе придется пожалеть не только о том, что ты сделал для себя, но и раскаяться в несчастьях, которые ты приносишь окружающим!
- В добрый час! - усмехнулся Жильбер. - Вы сейчас на такой высоте, Николь, что я убежден…
- В чем же?
- …что, если бы я сейчас согласился на вас жениться…
- То что?
- …то вы бы мне отказали!
Николь задумалась. Потом, сжав кулаки и заскрежетав зубами, процедила:
- Думаю, что ты прав, Жильбер. Мне кажется, я тоже поднимаюсь в гору, о которой ты говорил; думаю, что мне тоже начинают открываться новые дали. Вероятно, я тоже могу кое-чего достигнуть. И уж, во всяком случае, мне недостаточно быть только женой ученого или философа. А теперь, Жильбер, ступайте к лестнице и постарайтесь не свернуть себе шею. Хотя мне начинает казаться, что это было бы большим счастьем кое для кого, а может, и для вас самого.
Повернувшись к Жильберу спиной, девушка начала раздеваться, словно его тут не было.
Жильбер стоял в нерешительности: озаренная пламенем ревности и гнева, Николь была просто очаровательна! Однако он твердо решил порвать с ней: она могла погубить не только его любовь, но и его честолюбивые планы. Итак, он устоял.
Спустя несколько минут Николь, не слыша за спиной ни малейшего звука, обернулась: в комнате никого не было.
- Удрал! - прошептала она. - Удрал…
Она поспешила к окну: во всем доме не было ни огонька.
- Где же сейчас мадемуазель? - проговорила Николь.
Девушка бесшумно спустилась по лестнице, подкралась к двери хозяйки и прислушалась.
- Ага! - прошептала Николь. - Она легла одна и спит. Подождем до завтра! О, уж завтра-то я узнаю, любит она его или нет!
XI
СЛУЖАНКА И ГОСПОЖА
Николь вернулась к себе в крайнем возбуждении. Девушка понимала, что, пытаясь показать свою стойкость и лукавство, она на самом деле только хвасталась тем, что может стать опасной, а также старалась казаться порочной. Богатое воображение и развращенный дурными книгами ум давали выход ее пылавшим чувствам. Душа ее горела. Будучи от природы самолюбивой, она умела иногда сдержать слезы, но горечь оседала в ее душе и разъедала ее изнутри, подобно кипящему свинцу.
Только в улыбке можно было прочитать то, что переполняло ее сердце. Первые же оскорбления Жильбера были встречены ею презрительной усмешкой, которая выдавала всю боль ее души. Разумеется, Николь была далеко не добродетельна, не отличалась высокой нравственностью. Но она не могла не придавать значения своему поражению. Отдаваясь Жильберу душой и телом, она думала, что осчастливит его. Холодность и самодовольство Жильбера принижали ее в собственных глазах. Она только что была жестоко наказана за свою оплошность и тяжело переживала боль наказания. Однако, оправившись от этого удара, Николь дала себе слово, что сполна воздаст Жильберу за причиненное ей зло.
Молодая, крепкая, полная сил, умевшая забывать обиду, наделенная этой особенностью характера, столь желанной для того, кто хотел бы повелевать любимой женщиной, Николь уснула, составив предварительно план мести. Для этого были призваны все демоны, гнездившиеся в ее юном сердечке.
В конце концов ей стало казаться, что мадемуазель де Таверне еще более провинилась, чем Жильбер. Знатная девушка, напичканная предрассудками, кичившаяся благородным происхождением, в монастыре Нанси обращалась в третьем лице к принцессам, говорила "вы" герцогиням, "ты" - маркизам, а остальных вовсе не замечала. Она напоминала холодностью статую, но под мраморной оболочкой скрывалась чувствительная натура. Николь забавляла мысль, что статуя эта могла бы вдруг обратиться в смешную и жалкую жену деревенского Пигмалиона - Жильбера.
Надобно отметить, что Николь обладала тем даром, которым природа наделила всех женщин. Она считала, что уступает в умственном отношении только Жильберу, зато превосходит всех остальных. Если не принимать во внимание того превосходства духа, который ее любовник имел над ней благодаря пяти-шести годам, в течение которых он прочел несколько книг, то это она - служанка нищего барона - чувствовала себя униженной, отдавшись крестьянину.
Что же тогда должна была чувствовать ее госпожа, если она в самом деле отдавалась Жильберу? Николь поразмыслила и решила, что, если она расскажет то, чему явилась свидетельницей, точнее, то, о чем она догадывалась, г-ну де Таверне, это будет величайшей глупостью. Во-первых, зная характер г-на де Таверне, она могла предположить, что он надает оплеух Жильберу и вышвырнет его вон, а потом посмеется над этой историей. Во-вторых, ей был известен нрав Жильбера, и она понимала, что он никогда ей этого не простит и найдет способ для коварной мести.
А вот заставить Жильбера страдать из-за Андре, подчинить себе их обоих, наблюдать за тем, как они то бледнеют, то краснеют под ее взглядом, стать настоящей хозяйкой положения и, возможно, заставить Жильбера пожалеть о том времени, когда ручка, которую он нежно целовал, была груба только на ощупь, - вот что тешило ее самолюбие и казалось соблазнительным. Вот на чем она решила остановиться.
С этими мыслями она и уснула.
Солнце уже поднялось, когда она проснулась - свежая, бодрая, отдохнувшая. Она провела за туалетом, как обычно, около часа: менее ловкие или более старательные руки потратили бы вдвое больше времени на то, чтобы расчесать ее длинные густые волосы. Николь принялась изучать свои глаза в треугольном зеркальце, о котором мы уже упоминали. Глаза показались ей красивее, чем когда-либо. Продолжая осмотр, она перешла от глаз к соблазнительному ротику: губы не потеряли своей яркости и были сочны, словно спелые вишни. Носик был небольшой и слегка вздернутый. Шея, которую она самым тщательным образом прятала от поцелуев солнца, белела подобно лепесткам лилии. Но верхом совершенства были ее прекрасная грудь и дерзкие очертания бедер.
Убедившись в том, что она все так же хороша собой, Николь подумала, что могла бы пробудить в Андре ревность. Пусть не подумает читатель, что она была окончательно испорченной, ведь речь шла не о капризе или пустой фантазии - эта идея пришла ей в голову только потому, что девушка была уверена: мадемуазель де Таверне влюблена в Жильбера.
Собравшись с духом, готовая к сражению, она распахнула дверь в комнату Андре. Госпожа приказывала ей входить к ней по утрам только в том случае, если до семи часов Андре не вставала с постели.
Едва войдя в комнату, Николь замерла от удивления.
Андре была бледна, ее лоб был в испарине, ко лбу прилипло несколько волосков. Она с трудом дышала, вытянувшись на кровати. Забывшись тяжелым сном, она покусывала во сне губы с выражением страдания на лице.
Простыни были скомканы: было видно, что она металась во сне. Вероятно, она не успела снять с себя перед сном все одежды. Теперь она спала, подложив одну руку под голову, а другой прикрывала белоснежную грудь.
Время от времени ее неровное дыхание прерывалось стонами, она хрипела от боли.
Некоторое время Николь наблюдала за ней в полном молчании, качая головой: она отдавала должное красоте Андре и понимала, что у ее госпожи не могло быть достойных соперниц.
Николь направилась к окну и распахнула ставни.
В комнату хлынул свет, и утомленные веки мадемуазель де Таверне дрогнули.
Она проснулась и хотела было подняться, однако почувствовала сильную усталость и, сраженная пронзительной болью, вскрикнув, уронила голову на подушку.
- О Господи! Что с вами, мадемуазель? - прошептала Николь.
- Который теперь час? - спросила Андре, протирая глаза.
- Уж поздно, мадемуазель должна была встать час тому назад.
- Не понимаю, Николь, что со мной творится, - пожаловалась Андре, обводя взглядом комнату, словно желая убедиться, что она у себя. - Меня всю ломает, и такая боль в груди!
Прежде чем ответить, Николь пристально на нее посмотрела.
- Должно быть, простуда после сегодняшней ночи, - предположила она.
- После сегодняшней ночи? - удивленно переспросила Андре. - О, так я даже не раздевалась? - оглядев себя, произнесла она. - Как это могло случиться?
- Ну, конечно! - вскричала Николь. - Пусть мадемуазель постарается вспомнить!
- Я ничего не помню, - схватившись за голову, пробормотала Андре. - Что со мною было? Должно быть, я схожу с ума!
Она села в кровати, снова обводя комнату блуждающим взглядом.
Затем, сделав над собой усилие, произнесла:
- А, да, вспоминаю, вчера я так устала… это, наверное, из-за грозы; потом…
Николь указала пальцем на смятую кровать, на которой, несмотря на беспорядок, продолжало лежать покрывало.
Андре замолчала. Она вспомнила о незнакомце, так странно на нее смотревшем.
- И что потом? - не скрывая удивления, спросила Николь, - должно быть, мадемуазель вспомнила?
- Потом, - продолжала Андре, - я задремала, сидя за клавесином. Начиная с этого времени я ничего не помню. По всей вероятности, я как во сне поднялась к себе и без сил упала на кровать не раздеваясь.
- Надо было меня позвать, - слащавым голосом пропела Николь, - разве это не входит в мои обязанности?
- Я об этом не подумала, а может, у меня на это не было сил, - простодушно отвечала Андре.
- Лицемерка! - пробормотала Николь и потом добавила: - Однако мадемуазель, должно быть, довольно долго оставалась за клавесином, потому что, прежде чем вы вернулись к себе, я услыхала внизу какой-то шум и спустилась…
Николь замолчала в надежде заметить какое-нибудь движение Андре или румянец - та оставалась спокойной, а лицо, зеркало души, было безмятежным.
- Я спустилась… - повторила Николь.
- И что же? - спросила Андре.
- Мадемуазель не было у клавесина.
Андре подняла голову: в ее прекрасных глазах можно было прочесть удивление - и только!
- Как странно! - воскликнула она.
- Однако это было именно так.
- Ты говоришь, меня не было в гостиной, но я никуда не выходила.
- Надеюсь, мадемуазель меня простит! - отвечала Николь.
- Так где же я была?
- Мадемуазель это должно быть известно лучше меня, - пожав плечами, отвечала Николь.
- Думаю, что ты ошибаешься, Николь, - как можно мягче возразила Андре. - Я не сходила с места. Мне только кажется, что было холодно, потом я почувствовала тяжесть, и мне стало трудно передвигаться.
- О! - насмешливо воскликнула Николь. - В тот момент, когда я увидела мадемуазель, она шла довольно скоро!
- Ты меня видела?
- Да.
- Только что ты сказала, что меня не было в гостинои.
- Я и не говорю, что видела вас в гостиной.
- Так где же?
- В передней, у лестницы.
- Это была я? - изумилась Андре.
- Мадемуазель собственной персоной, я неплохо знаю мадемуазель, - проговорила Николь, добродушно посмеиваясь.
- Тем не менее я уверена, что не выходила из гостиной, - Андре простодушно надеялась найти ответ в своей памяти.
- А я не сомневаюсь, что видела мадемуазель в передней. Я тогда подумала, - прибавила она и удвоила внимание, - что госпожа возвращается из сада с прогулки. Вчера вечером после грозы была такая чудесная погода! Приятно прогуляться ночью: свежий воздух, аромат цветов, - не так ли, мадемуазель?
- Ты прекрасно знаешь, что я боюсь выходить по ночам, - с улыбкой возразила Андре, - я слишком боязлива!
- Можно гулять не одной, - подхватила Николь, - тогда и бояться нечего.
- С кем же прикажешь мне гулять? - спросила Андре, не подозревая, что служанка задавала все эти вопросы неспроста.
Николь решила не продолжать дознания. Хладнокровие Андре казалось ей верхом лицемерия и обескураживало ее.
Она сочла за благо перевести разговор на другую тему.
- Мадемуазель говорит, что плохо себя чувствует? - спросила она.
- Да, мне очень плохо, - отвечала Андре. - Я совершенно разбита, я чувствую себя очень уставшей без всякой на то причины. Вчера вечером я не делала ничего особенного. Уж не заболеваю ли я?
- Может, мадемуазель чем-нибудь огорчена? - продолжала Николь.
- И что же? - воскликнула Андре.
- А то, что огорчения производят нередко такое же действие, что и усталость. Уж я-то знаю!
- Так ты чем-то опечалена, Николь?
Слова эти прозвучали с такой небрежностью, что Николь не сдержалась.
- Да, мадемуазель, у меня неприятности, - опустив глаза, проговорила она.
Андре лениво поднялась с постели, собираясь переодеться.
- Расскажи! - приказала она.
- Я как раз шла к мадемуазель, чтобы сказать…
Она замолчала.
- Чтобы сказать что? Боже, какой у тебя растерянный вид, Николь!
- Я растеряна, а мадемуазель утомлена; должно быть, мы обе страдаем.
Это "мы" не понравилось Андре; она нахмурила брови и проронила:
- А!
Николь не было дела до восклицаний, хотя интонация Андре должна была бы навести ее на размышления.
- Раз мадемуазель настаивает, я позволю себе начать, - продолжала она.
- Ну-ну, послушаем, - отвечала Андре.
- Я хочу выйти замуж, госпожа, - заявила Николь.
- Да? - удивилась Андре. - Не рано ли тебе об этом думать, ведь тебе еще нет семнадцати.
- Мадемуазель тоже только шестнадцать лет.
- И что же?
- А то, что, хотя мадемуазель только шестнадцать, разве она не подумывает о браке?
- С чего вы взяли? - сухо спросила Андре.
Николь раскрыла рот, чтобы сказать дерзость, но она хорошо знала Андре, она понимала, что едва начатому объяснению немедленно будет положен конец, поэтому спохватилась.
- Да нет, откуда мне знать, о чем думает мадемуазель, я простая крестьянка и живу так, как того требует природа.
- Как странно ты изъясняешься!
- Странно? Разве не естественно любить кого-нибудь и отдаваться любимому?
- Пожалуй. Так что же?
- Ну вот, я люблю одного человека.
- А этот человек тебя любит?
- Надеюсь, мадемуазель.
Николь поняла, что сомнение прозвучало слишком вяло, необходимо было отвечать уверенно.
- Я в этом убеждена, - поправилась она.
- Прекрасно! Вы не теряете времени даром в Таверне, как я вижу!
- Надо же подумать о будущем. Вы барышня и можете получить наследство от какого-нибудь богатого родственника. А я сирота и могу надеяться только на то, что сама кого-нибудь найду.
Все это казалось Андре естественным, и она мало-помалу забыла о том, что вначале сочла эти разговоры неприличными. Кроме того, врожденная доброта взяла вверх.
- Так за кого же ты собираешься замуж? - спросила она.
- Госпожа знает его, - отвечала Николь, не сводя прекрасных глаз с Андре.
- Я его знаю?
- Отлично знаете.
- Кто же это? Ну не томи меня!
- Боюсь, что мой выбор будет неприятен мадемуазель.
- Неприятен?
- Да!
- Так ты сама находишь его неподходящим?
- Я этого не сказала.
- Тогда смело говори, - ведь господа обязаны интересоваться судьбой тех, кто хорошо им служит, а я тобой довольна.
- Мадемуазель очень добра.
- Ну так говори скорее и застегни мне корсет.
Николь собралась с силами.
- Это… Жильбер, - проговорила она, проницательно глядя на Андре.
К великому удивлению Николь, Андре и бровью не повела.
- Жильбер! А, малыш Жильбер, сын моей кормилицы?
- Он самый, мадемуазель.
- Как? Ты собираешься выйти за этого мальчика?
- Да, мадемуазель, за него.
- А он тебя любит?
Николь подумала, что настала решительная минута.
- Да он сто раз мне это говорил! - отвечала она.
- Ну так выходи за него, - спокойно посоветовала Андре. - Не вижу к тому никаких препятствий. Ты осталась без родителей, он сирота. Вы оба вольны решать свою судьбу.
- Конечно, - пролепетала Николь, ошеломленная тем, что все произошло не так, как она ожидала. - Как! Мадемуазель позволяет?..
- Ну, разумеется. Правда, вы оба еще очень молоды.
- Значит, мы будем вместе больше времени.
- Вы оба бедны.
- Мы будем работать.
- Что он будет делать? Он ведь ничего не умеет.
На этот раз Николь не сдержалась: лицемерие хозяйки вывело ее из себя.
- С позволения мадемуазель, она несправедлива к бедному Жильберу, - заявила девушка.
- Вот еще! Я отношусь к нему так, как он того заслуживает, а он бездельник.
- Он много читает, стремится к знанию…
- Он злобен, - продолжала Андре.
- Только не по отношению к вам, - возразила Николь.
- Что ты хочешь этим сказать?
- Мадемуазель лучше меня знает: ведь по ее распоряжению он ходит на охоту.
- По моему распоряжению?
- Да. Он готов пройти десяток льё в поисках дичи.
- Клянусь, я не подозревала…
- Не подозревали дичи? - насмешливо спросила Николь.
Андре, возможно, посмеялась бы над этой остротой и в другое время могла бы не заметить желчи в словах служанки, если бы находилась в привычном расположении духа. Но ее измученные нервы были натянуты как струна. Малейшее усилие воли или необходимость движения вызывали в ней дрожь. Даже при небольшом напряжении ума она должна была преодолеть сопротивление: говоря современным языком, она нервничала. Это удачное словцо - филологическая находка! - обозначает состояние, при котором все дрожит от нетерпения; состояние сродни тому, что мы испытываем, когда едим какой-нибудь терпкий плод или прикасаемся к шероховатой поверхности.
- Чем я обязана твоему остроумию? - оживилась вдруг Андре. Вместе с нетерпимостью к ней вернулась проницательность, которую она из-за недомогания не могла проявить в самом начале разговора.
- Я не остроумна, мадемуазель, - возразила Николь. - Остроумие - привилегия знатных дам, а я простая девушка и говорю то, что есть.
- Ну и что же ты хочешь сказать?
- Мадемуазель несправедлива к Жильберу, а он очень внимателен к ней. Вот что я хотела сказать.
- Он исполняет свой долг, будучи слугой. Что же дальше?
- Жильбер не слуга, мадемуазель, он не получает жалованья.
- Он сын нашего бывшего арендатора. Он ест, спит и ничего не платит за стол и угол. Тем хуже для него - значит, он крадет эти деньги. Однако на что ты намекаешь, почему так горячо защищаешь мальчишку, на которого никто и не думал нападать?
- О, я знаю, что мадемуазель на него не нападает, - с ядовитой улыбкой проговорила Николь, - скорее напротив.
- Ничего не понимаю!
- Потому что мадемуазель не желает понимать.
- Довольно! - холодно отрезала Андре. - Немедленно объясни, что все это значит!
- Госпоже лучше меня известно, что я хочу сказать.