- Ну что ж! Я вас поздравляю, если это доставит вам удовольствие.
- Как вы сказали? - переспросила Николь.
- Я сказал: если это доставит вам удовольствие; по-моему, я выразился ясно.
- Доставит ли мне это удовольствие… это зависит от… - продолжала Николь.
- Что?
- Я хочу сказать, что от вас зависит, чтобы это не доставило мне удовольствия.
- Я вас не понимаю, - сказал Жильбер, усаживаясь на подоконник таким образом, чтобы его колени касались рук Николь. Так они продолжали свою беседу в тени вьюнков и настурций, переплетавшихся над их головами.
Николь бросила на Жильбера нежный взгляд.
Но по всему было видно, что он не понимал не только ее слов, но и нежного взгляда.
- Хорошо… Раз вы вынуждаете меня вам сказать, выслушайте меня, - продолжала Николь.
- Я вас слушаю, - холодно отвечал Жильбер.
- Мадемуазель предлагает мне ехать с ней в Париж.
- Прекрасно, - сказал Жильбер.
- Если только…
- Если только?.. - повторил молодой человек.
- Если только я не выйду здесь замуж.
- А вы все-таки намерены выйти замуж? - равнодушно спросил Жильбер.
- Да, особенно теперь, когда я стала богатой, - повторила Николь.
- Ах, вы богаты? - продолжал Жильбер так флегматично, что все сомнения Николь окончательно рассеялись.
- Очень богата, Жильбер.
- В самом деле?
- В самом деле.
- А как совершилось это чудо?
- Мадемуазель позаботилась о моем приданом.
- Да, это большая удача, поздравляю вас, Николь.
- Посмотрите, - сказала девушка, поигрывая золотыми монетами.
Она смотрела на Жильбера, пытаясь уловить в его взгляде намек на радость или, по крайней мере, зависть.
Но Жильбер оставался безучастным.
- Да, это кругленькая сумма, - заметил он.
- Это еще не все, - продолжала Николь, - господин барон скоро вновь разбогатеет. Поговаривают о том, чтобы восстановить Мезон-Руж и заняться отделкой Таверне.
- Охотно верю.
- И тогда нужны будут люди для охраны замка.
- Конечно.
- Так вот! Мадемуазель предлагает место…
- …сто́рожа счастливому избраннику Николь, - подхватил Жильбер с нескрываемой иронией, которую мгновенно уловила Николь.
Однако она взяла себя в руки.
- Но вы же знаете, кто этот счастливый избранник Николь? - продолжала она.
- О ком вы говорите, Николь?
- Вы, что, поглупели или я объясняюсь не по-французски? - сказала девушка, повышая голос: эта игра начинала выводить ее из себя.
- Да нет, я вас прекрасно понимаю, - сказал Жильбер, - вы предлагаете мне стать вашим мужем, не так ли, мадемуазель Леге?
- Да, Жильбер.
- Разбогатев, вы не изменили своих прежних намерений, - поспешил прибавить Жильбер. - Я вам очень признателен.
- В самом деле?
- Конечно.
- Итак, - от всего сердца предложила Николь, - вот вам моя рука.
- Мне?
- Но вы же согласны, не так ли?
- Нет, я отказываюсь.
Николь отпрянула.
- Знаете, Жильбер, - сказала она, - у вас злое сердце или, по крайней мере, злой ум. Поверьте мне, вы пожалеете об этом. Если бы я еще любила вас и мой поступок был вызван иными чувствами, нежели честью и порядочностью, у меня бы разорвалось сердце. Но, слава Богу, нет! Я просто не хотела, чтобы вы подумали: разбогатев, Николь стала презирать Жильбера и хотела заставить его страдать, так как он ее оскорбил. Теперь, Жильбер, между нами все кончено.
На Жильбера это не произвело никакого впечатления.
- Вы даже не представляете, что я о вас думаю, - продолжала Николь. - Неужели вы воображаете, что такая девушка, как я, с таким же свободолюбивым и независимым характером, как у вас, могла похоронить себя заживо здесь, в то время как ее ждет Париж? Понимаете, Париж - театр, где я буду играть первые роли. Решиться на то, чтобы каждый день в течение всей жизни видеть ваше холодное непроницаемое лицо, скрывающее ничтожные мысли? С моей стороны это была бы жертва. Вы этого не поняли - тем хуже для вас. Я не хочу сказать, Жильбер, что вы будете сожалеть обо мне. Я хочу сказать, что вы будете меня опасаться и краснеть от того, что я сделаю из-за вашего презрения. Я хотела вновь стать честной, мне не хватало дружеской руки, чтобы остановиться на краю пропасти, к которой я приближаюсь, в которую я уже устремляюсь и куда вот-вот упаду! Я позвала на помощь: "Помогите мне! Поддержите меня!" Вы оттолкнули меня, Жильбер. Я качусь в пропасть, я падаю, я гибну. Вы ответите перед Богом за это преступление. Прощайте, Жильбер, прощайте!
Успокоившись, девушка отвернулась. Она больше не гневалась. Николь обнажила перед Жильбером безграничную щедрость своей души, на что способны только избранные.
Жильбер спокойно закрыл окно и, вернувшись в комнату, занялся делом, от которого его оторвала Николь.
XVIII
ПРОЩАЙ, ТАВЕРНЕ
Перед тем как вернуться в комнату госпожи, Николь задержалась на лестнице, чтобы утихли последние всплески ярости, продолжавшие бушевать в ее душе.
Барон увидел, как она застыла в задумчивости, подперев рукой подбородок и нахмурив брови. Увидев красивую служанку, он забыл о делах и обнял ее, как это сделал бы г-н де Ришелье в тридцать лет. Эта выходка барона вывела Николь из задумчивости. Она торопливо поднялась в комнату Андре, и та затворила за ней дверь.
- Итак? - спросила мадемуазель де Таверне, - ты приняла решение?..
- Решение принято, мадемуазель, - ответила Николь.
- Ты выходишь замуж?
- Вовсе нет.
- Ах так! А как же страстная любовь?
- Она не может сравниться с милостями, которыми беспрестанно осыпает меня мадемуазель. Я принадлежу госпоже и хочу навсегда остаться при ней. Я знаю свою мадемуазель так хорошо, как никогда не смогла бы узнать своего будущего мужа.
Преданность Николь растрогала Андре: она не ожидала, что у ее ветреной служанки могут быть такие чувства. И, конечно, она не подозревала, что у Николь просто не было другого выхода, как остаться при Андре.
Андре улыбнулась, радуясь мысли о том, что девушка оказалась лучше, чем она о ней думала.
- Ты хорошо делаешь, Николь, что остаешься со мной, - заметила Андре. - Я никогда этого не забуду. Доверь мне свою судьбу, дитя мое, любая моя удача будет отчасти твоей, обещаю тебе.
- О мадемуазель! Ведь все уже решено. Я следую за вами.
- Без сожаления?
- Не задумываясь!
- Это не ответ, - сказала Андре. - Мне не хотелось бы, чтобы когда-нибудь ты пожалела о том, что слепо последовала за мной.
- Упрекать в этом я могла бы только себя, мадемуазель.
- Итак, ты все обсудила со своим женихом?
Николь покраснела.
- Я? - переспросила она.
- Ну да. Я видела, что ты разговаривала с ним.
Николь закусила губу. Ее комната была расположена на одном уровне с комнатой Андре, и она прекрасно знала, что оттуда можно было видеть окно Жильбера.
- Да, мадемуазель, - ответила Николь.
- И что ты ему сказала?
Николь восприняла это как допрос, и ответ ее прозвучал враждебно:
- Я сказала ему, что не хочу его больше видеть.
Было очевидно, что этим женщинам, одна из которых своей чистотой напоминала бриллиант, а другая была порочна от природы, не суждено сдружиться.
На сей раз Андре не почувствовала язвительности в словах Николь: она приняла их за лесть.
Тем временем барон любовно перебирал то, что, по его мнению, составляло его гордость: старую шпагу, которую он носил при Фонтенуа; грамоту, подтверждавшую его право ездить в каретах его величества; комплект "Газетт", наилучшим образом свидетельствовавший о его учености, и избранные письма из его переписки - вот что составляло самую ценную часть в его багаже. Подобно Бианту он никогда не расставался с этими предметами.
Согнувшись под тяжестью чемодана, Ла Бри делал вид, что ноша очень тяжела, хотя чемодан был наполовину пуст.
Офицер опустошил бутылку и прогуливался по аллее парка.
Галантный кавалер успел заметить тонкую талию и стройные ножки Николь и теперь бродил по парку, вокруг фонтана и между каштанами, в надежде вновь увидеть очаровательную девушку, которая так же внезапно появилась, как и исчезла в гуще деревьев.
Приятная прогулка г-на де Босира, как мы уже имели честь его представить, была прервана бароном, который послал его за каретой. Вздрогнув от неожиданности, он поклонился г-ну де Таверне и приказал кучеру выезжать на аллею.
Показалась карета. Ла Бри, не помня себя от радости, с невыразимым достоинством поставил чемодан на запятки.
- Я поеду в королевской карете! - прошептал он в восторге, думая, что никто его не слышит.
- На запятках, дорогой мой, - сказал Босир с покровительственной улыбкой.
- Как! Вы увозите Ла Бри, господин барон? - спросила Андре. - А кто будет охранять Таверне?
- Этот философ-шалопай, черт бы его побрал!
- Жильбер?
- Конечно, ведь у него есть ружье.
- А что он будет есть?
- Да у него же есть ружье! Он прекрасно прокормится: в Таверне полным-полно дроздов.
Андре посмотрела на Николь - та засмеялась.
- Вот как ты его жалеешь, злая девчонка! - воскликнула Андре.
- О мадемуазель, он очень ловок, - возразила Николь, - будьте спокойны, он не умрет с голоду.
- Нужно оставить ему луидора два, - обратилась Андре к барону.
- Ну уж нет! У него и так довольно пороков. Чтобы окончательно избаловать его?
- Надо же ему на что-то жить!
- Если он попросит, мы ему что-нибудь пришлем.
- Не волнуйтесь, мадемуазель, он не станет просить, - сказала Николь.
- В любом случае, - продолжала Андре, - оставь ему три-четыре пистоля.
- Он не возьмет.
- Не возьмет? Ну и гордец же он, твой Жильбер!
- О мадемуазель, он, слава Богу, больше не мой!
- Довольно! - сказал Таверне, прерывая эти никчемные, с его точки зрения, разговоры, от которых он уже устал. - К черту этого Жильбера, у нас впереди долгий путь! В дорогу, дочь моя!
Андре не стала возражать; окинув взглядом замок, она поднялась в громоздкую карету.
Господин де Таверне сел рядом с ней. Ла Бри в великолепной ливрее и Николь, забывшая и думать о Жильбере, устроились на козлах. Кучер сел, как форейтор, на одну из лошадей.
- А как поедет господин офицер? - закричал Таверне.
- Верхом, господин барон, верхом, - отвечал Босир, нахально разглядывая Николь, красневшую от удовольствия: ей льстило, что вместо грубого крестьянина ее кавалером был теперь элегантный всадник.
Карета, запряженная четверкой выносливых лошадей, тронулась с места. По обе стороны поплыли деревья центральной аллеи, которую так любила Андре. Под порывами восточного ветра верхушки деревьев склонялись, будто прощаясь с покидавшими их хозяевами. Карета подъехала к воротам, где неподвижно стоял Жильбер. Держа в руках шляпу, он делал вид, что не смотрел на отъезжавшую карету; однако он прекрасно видел Андре.
Андре же не видела его: она прощалась взглядом со своим любимым замком.
- Придержите лошадей! - крикнул г-н де Таверне форейтору.
Форейтор повиновался.
- Ну вот, господин бездельник, - сказал барон, обращаясь к Жильберу, - теперь вы будете счастливы, вы остаетесь в полном одиночестве, как настоящий философ, вам ничего не нужно будет делать, и никто не будет читать вам нравоучения. Последите, по крайней мере, за тем, чтобы ночью в камине не горел огонь, и позаботьтесь о Маоне.
Жильбер молча поклонился. Под взглядом Николь ему стало невыносимо тяжело. Он не поднимал глаз, боясь увидеть, как она торжествует и смеется над ним.
- Трогай! - крикнул г-н де Таверне.
Но Николь не засмеялась, чего так опасался Жильбер.
Ей потребовалось собрать все свои силы, всю свою волю, чтобы не подать вида, как ей было жалко этого несчастного малого, которого оставляли без хлеба насущного, не проявляя к нему ни малейшего уважения, не оставляя ему никакой надежды на лучшее будущее. Ее отвлек молодцеватый г-н Босир, ловко гарцевавший на своем коне.
Кокетничая с г-ном де Босиром, она не замечала, что Жильбер пожирал глазами Андре.
Андре, с заплаканными глазами, видела только дом, где она родилась и где умерла ее мать.
Жильбер и в минуту расставания ничего не значил для отъезжавших, теперь же о нем окончательно забыли. Покинув замок, г-н де Таверне, Андре, Николь и Ла Бри мысленно перенеслись в другой мир.
Каждый думал о своем.
Барон рассчитывал, что в Бар-ле-Дюке ему без труда дадут пять-шесть тысяч ливров под золоченый сервиз Бальзамо.
Чтобы отогнать от себя искушения демона гордости и тщеславия, Андре шептала молитву, которой ее научила мать.
Николь придерживала косынку, которая мешала г-ну де Босиру получше разглядеть ее.
Ла Бри перебирал в кармане десять луидоров, полученные от дофины, и два луидора Бальзамо.
Господин де Босир гарцевал на коне.
Жильбер затворил большие ворота Таверне, и несмазанные петли привычно заскрипели.
Затем юноша бросился в свою комнату, отодвинул дубовый комод, за которым был спрятан приготовленный сверток. Он нацепил на кизиловую палку узелок, где лежал сверток.
Затем достал складную кровать и вспорол матрац, набитый сеном. В матраце он нащупал лист бумаги, в который была завернута монета - новехонький сверкающий экю достоинством в шесть ливров. Это были сбережения Жильбера за три-четыре года.
Он разглядывал монету так, будто хотел удостовериться, что с ней ничего не произошло, и, завернув ее в бумагу, опустил в карман.
Маон прыгал, натянув цепь. Несчастная собака жалобно скулила, видя, что ее, один за другим, покидают друзья, и чуя, что Жильбер тоже ее покинет.
Пес взвыл громче.
- Молчать! - закричал Жильбер. - Молчать, Маон!
Улыбнувшись пришедшей ему в голову мысли, он сказал Маону:
- Разве меня не бросили как собаку? Так почему я не могу бросить тебя как человека?
Поразмыслив, он прибавил:
- Правда, меня оставили свободным; по крайней мере, я способен выбирать дальнейшую судьбу. Ладно, Маон, я сделаю для тебя то же, что сделали для меня, - ни больше ни меньше.
Жильбер подбежал к конуре и, отвязав цепь, сказал Маону:
- Вот ты и на свободе, делай что хочешь.
Маон подбежал к дому, двери которого были заперты, затем бросился к развалинам и исчез за деревьями.
- Ну, а теперь посмотрим, у кого сильнее развито чутье: у собаки или у человека, - произнес Жильбер.
С этими словами Жильбер вышел через калитку, запер ее на два оборота, а ключ с силой и меткостью, свойственной крестьянам, когда они бросают камни, швырнул за стену так, чтобы тот упал у самого водоема.
Природа чувств едина, в то время как их проявления разнообразны. Жильбер, покидая Таверне, страдал так же, как Андре. Правда, Андре сожалела о том, что оставляла, а Жильбер думал только о счастливом будущем.
- Прощай! - сказал он, повернувшись к дому, и, окинув печальным взглядом замок, крыша которого просвечивала сквозь листву смоковниц и цветущего ракитника, - прощай, приют, где я столько выстрадал, где каждый презирал меня, где мне бросали хлеб, говоря при этом, что я его не заслужил, прощай и будь проклят! Я свободен, сердце мое прыгает от радости, я словно вырвался из заточения. Прощай, тюрьма! Прощай, ад! Логово тиранов! Прощай навсегда! Прощай!
Выкрикнув это проклятие, возможно не столь поэтичное, как иные, но тем не менее столь же содержательное, Жильбер бросился вдогонку за каретой, стук колес которой еще раздавался вдалеке.
XIX
ЭКЮ ЖИЛЬБЕРА
После получасовой бешеной гонки Жильбер издал радостный крик, увидев в четверти льё перед собой карету барона, которая медленно поднималась в гору.
Жильбер испытал необыкновенную гордость за себя, понимая, что, будучи молодым и сильным, он мог помериться силами с богатыми и могущественными аристократами.
Господин де Таверне мог бы назвать Жильбера философом, если бы увидел, как он бежал по дороге с палкой в руке и убогим скарбом. Жильбер бежал очень быстро, перепрыгивая через кочки, чтобы выиграть время, отдыхая на каждом подъеме и как будто с презрением обращаясь к лошадям: "Слишком медленно вы бежите и вынуждаете меня ждать вас!"
Да, Жильбера можно было назвать философом, если под философией понимать презрение ко всякому наслаждению и беззаботной жизни. Он не был избалован легкой жизнью, но скольких людей делает стойкими любовь!
То было прекрасное зрелище, достойное Творца, создавшего сильных и умных людей, подобных этому раскрасневшемуся юноше, уже два часа бежавшему за каретой по пыльной дороге. Он с наслаждением отдыхал, когда лошади выбивались из сил.
В тот день Жильбер мог бы вызвать только восхищение у всех, кто наблюдал его воочию или мысленно, как это делаем мы. Возможно, надменная Андре была бы растрогана его видом, а презрение, вызванное его ленью, сменилось бы уважением к его неиссякаемой энергии.
Так прошел первый день. В Бар-ле-Дюке барон задержался на час, что позволило Жильберу не только догнать, но и перегнать карету. Услышав, что барон должен заехать к ювелиру, Жильбер обежал весь город в поисках мастерской. Увидев карету барона, он спрятался в кустах. Когда карета вновь тронулась в путь, Жильбер, как прежде, последовал за ней.
К вечеру карета барона догнала кортеж принцессы в деревушке Брийон. Жители, собравшись на холме, встречали ее высочество криками радости и желали ей благополучия.
За весь день Жильбер съел лишь немного хлеба, который он захватил в Таверне, но зато вдоволь напился из прелестного ручейка, пересекавшего дорогу. Его вода, поросшая желтыми кувшинками, была так чиста и прохладна, что Андре попросила остановить карету, вышла из нее и, зачерпнув воды, наполнила золоченую чашку принцессы, единственную из сервиза, которую барон сохранил по просьбе дочери.
Жильбер наблюдал за ней, спрятавшись за одним из придорожных вязов.
Когда карета отъехала, Жильбер взошел на пригорок, куда поднималась Андре, и, как Диоген, зачерпнул рукой воду в том самом месте, где утолила жажду мадемуазель де Таверне.
Освежившись, он продолжал путь.
Теперь Жильбера волновало одно: остановится ли принцесса на ночлег. Если бы остановилась, что было вполне вероятно, так как в Таверне она жаловалась на усталость, Жильбер был бы спасен. Можно было переночевать в Сен-Дизье. Чтобы его одеревеневшие ноги отдохнули, Жильберу было бы достаточно поспать часа два в каком-нибудь сарае. Потом он отправился бы в путь и за ночь не спеша опередил бы их на пять-шесть льё. А как хорошо прогуляться в прекрасную майскую ночь, когда тебе восемнадцать лет!
Наступил вечер; на дорогу, по которой бежал Жильбер, спустились сумерки. Вскоре Жильбер уже не различал кареты, только на левой дверце мерцал большой фонарь; он казался привидением, летевшим вдоль дороги.