XXVIII
ТРЯПКА, ПУСТОМЕЛЯ И ВОРОНА
Король отправился в туалетную, где он, по своему обыкновению, проводил некоторое время перед охотой или прогулкой. Он лично отдавал распоряжения относительно услуг, которые понадобятся ему на остаток дня.
Дойдя до конца галереи, он отпустил придворных.
Оставшись один, Людовик пошел по коридору, в который выходила дверь апартаментов их высочеств. Дверь была скрыта от глаз гобеленом. Король замер на минуту в нерешительности и покачал головой.
- Была среди них одна достойная, - процедил он сквозь зубы, - да и та уехала!
Это весьма нелестное для других дочерей короля замечание было встречено громкими возгласами. Гобелен приподнялся, и возмущенные девицы в один голос воскликнули:
- Спасибо, отец!
Они окружили Людовика XV.
- А, здравствуй, Тряпка! - обратился он к старшей, ее высочеству Аделаиде. - Признаться, мне безразлично, рассердишься ты или нет: я сказал правду.
- Да вы не сообщили нам ничего нового, сир, - заметила ее высочество Виктория, - мы знаем, что Луиза была вашей любимицей.
- По правде сказать, ты совершенно права, Пустомеля!
- Чем же Луиза лучше нас? - ядовито спросила ее высочество Софи.
- Да тем, что Луиза меня не мучает, - тут же ответил король с простодушием эгоиста, совершенным типом которого он был.
- Можете быть уверены, отец, что она вас еще помучит! - проговорила ее высочество Софи с такой злостью, что король невольно поднял на нее глаза.
- О чем это ты, Ворона? - спросил он. - Уж не откровенничала ли с тобой перед отъездом Луиза? Это было бы странно: ведь она тебя терпеть не может!
- Сказать по правде, это у нас взаимно, - отвечала ее высочество Софи.
- Прекрасно! - воскликнул Людовик XV. - Можете друг друга ненавидеть, презирать, хоть в клочья разодрать, это ваше дело! Меня это не касается, лишь бы вы не мешали мне восстановить порядок в этом царстве амазонок. Впрочем, хотел бы я знать, чем бедняжка Луиза могла бы мне досадить.
- Бедняжка! - в один голос вскричали ее высочество Виктория и ее высочество Аделаида, по-разному сложив губы.
- Я вам скажу, чем она могла бы вам досадить! - объявила ее высочество Софи.
Людовик XV поудобнее устроился в огромном кресле, стоявшем недалеко от двери, на случай если пришлось бы спешно уносить ноги.
- Ее высочество Луизу одолевает тот же бес, что и аббатису Шелльскую: она отправилась в монастырь ради того, чтобы ставить там свои опыты.
- Ну-ну, пожалуйста, без намеков, - оборвал ее Людовик XV. - Не надо ставить под сомнение добродетель вашей сестры. Слава Богу, на сей предмет не было никаких сплетен, хотя обычно это великолепный предлог для того, чтобы посудачить. Так что не вам затевать подобные разговоры.
- Не мне?
- Именно не вам!
- А я и не собираюсь рассуждать о ее добродетели, - возразила ее высочество Софи, задетая за живое тем, что король подчеркнул слово "вам", а потом еще раз его повторил.
- Я говорю, что она собирается проводить там опыты, только и всего.
- Ну и что ж из этого? Пусть занимается химией, гербами, плетением кресел, играет на флейте, стучит в барабан, мучает клавесин или щиплет струны - вам что за дело? Что вы нашли в этом дурного?
- Я хотела сказать, что она будет заниматься политикой.
Людовик XV вздрогнул.
- Она хочет изучать философию, богословие и продолжить комментарии к папской булле Unigenitus, а мы будем выглядеть никому не нужными на фоне ее государственных теорий, метафизических систем, ее богословия…
- Что вам за дело, если таким образом ваша сестра надеется попасть в рай, - продолжал Людовик XV, однако ему показалось, что есть нечто общее между обвинениями Вороны и политической диатрибой ее высочества Луизы, которые она ему высказала перед отъездом. - Вы завидуете ее будущему блаженству? В таком случае вы плохие христианки.
- Клянусь, я ей не завидую! - воскликнула принцесса Виктория. - Пусть отправляется куда угодно, я за ней не собираюсь идти.
- И я не пойду! - сказала принцесса Аделаида.
- Я тоже не пойду! - подхватила ее высочество Софи.
- Кроме того, она нас просто не выносит, - заметила ее высочество Виктория.
- Она вас не выносит? - переспросил Людовик XV.
- Да, да, терпеть не может, - подтвердили сестры.
- Мне кажется, бедняжка Луиза выбрала для себя этот рай, чтобы только не встречаться с вами.
Остро́та короля не слишком рассмешила сестер. Принцесса Аделаида, самая старшая, собралась с духом, чтобы нанести королю более ощутительный удар, так как предыдущие лишь скользили по его броне.
- Сударыни! - жеманничая, начала она, на минуту выходя из обычного своего состояния безразличия, за которое отец прозвал ее Тряпкой. - Вы, очевидно, не поняли или не осмеливаетесь сообщить королю истинную причину отъезда ее высочества Луизы.
- Опять какая-нибудь гадость! - воскликнул король. - Ну-ну, Тряпка, говори!
- Сир! - не унималась она. - Боюсь, что вам будет неприятно это услышать…
- Скажите лучше, что вы на это надеетесь, - вот это было бы вернее!
Ее высочество Аделаида прикусила язычок.
- Во всяком случае, я скажу правду, - прибавила она.
- Сказать правду? Постарайтесь поскорее избавиться от этого недостатка. Разве я говорю когда-нибудь правду? И, как видите, я, слава Богу, не чувствую себя от этого хуже.
Людовик XV пожал плечами.
- Да говорите же, говорите, сестра! - в один голос закричали ее высочество Софи и ее высочество Виктория, сгорая от нетерпения услышать хорошо им известную причину, которая, как они предполагали, могла больно задеть короля.
- Какие же вы милые! - проворчал Людовик XV. - Вы только поглядите, как они любят папочку!
Правда, его утешила мысль, что он испытывает к ним точно такие же чувства.
- Так вот, - продолжала принцесса Аделаида, - наша сестра, которая всегда ревниво относилась к соблюдению этикета, больше всего опасалась того…
- Чего? - спросил Людовик XV. - Договаривайте, раз начали.
- Сир! Она опасалась появления при дворе новых лиц.
- Появления новых лиц? - переспросил король, недовольный таким началом, потому что предвидел, куда она клонит. - Разве у меня в доме есть посторонние? Разве меня можно заставить принимать тех, кого я не желаю видеть?
Это была ловкая попытка уйти от ответа.
Однако ее высочество Аделаида была хитрая бестия, ее невозможно было так просто сбить с толку, особенно когда она собиралась сказать какую-нибудь колкость.
- Я не так выразилась, это неточно. Вместо "появления" следовало бы сказать "введение" нового лица.
- А, ну это дело другое: признаться, первое слово меня несколько смутило. Итак, я предпочитаю второе.
- Знаете, сир, - вмешалась принцесса Виктория, - мне кажется, это слово тоже неясно выражает суть дела.
- Что же тогда?
- "Представление" ко двору.
- Да, да, верно! - воскликнули сестры. - На этот раз слово найдено!
Король поджал губы.
- Вы полагаете? - спросил он.
- Да! - воскликнула ее высочество Аделаида. - Так вот я хотела сказать, что моя сестра очень и очень опасалась новых представлений.
- И что же дальше? - недовольно спросил король, желавший как можно скорее покончить с неприятным разговором.
- Она боялась, отец, что госпожа Дюбарри будет представлена ко двору.
- Наконец-то! - вскричал король, не в силах побороть досаду. - Раз уж заговорили, нечего было ходить вокруг да около, черт побери! Как вы любите тянуть время, госпожа Истина!
- Сир! - сказала ее высочество Аделаида. - Я так долго не осмеливалась сообщить вам это из уважения к вашему величеству: только повинуясь вашей воле, я об этом заговорила.
- Ну да, ну да, а все остальное время от вас ведь и слова не добьешься, вы ведь и рта не раскрываете, не разговариваете, не кусаетесь!..
- Что бы вы ни говорили, видимо, я все-таки угадала истинную причину, по которой моя сестра покинула дворец, - заметила ее высочество Аделаида.
- Должен вас разочаровать: вы ошибаетесь!
- Да что вы, сир, Аделаида права, мы в этом совершенно уверены! - в один голос воскликнули принцесса Виктория и принцесса Софи, кивая головами.
- О Господи! - вскричал Людовик XV, точь-в-точь как один из героев Мольера. - Все мои домашние решили, как видно, сговориться против меня. Так вот почему это представление не может состояться! Вот почему принцесс невозможно застать дома! Вот почему они не отвечают на прошения и не удовлетворяют просьбы об аудиенции!
- Что за прошения? О каких аудиенциях вы говорите? - спросила ее высочество Аделаида.
- Да ведь вам это хорошо известно: о прошениях мадемуазель Жанны де Вобернье, - заметила принцесса Софи.
- Да нет! Речь идет о просьбе принять мадемуазель Ланж, - прибавила ее высочество Виктория.
Взбешенный король вскочил. Его взор, обычно спокойный и благосклонный, метал молнии, сулившие сестрам мало хорошего.
Ни одна из трех принцесс не могла противостоять отцовскому гневу: все они опустили глаза.
- Вот лишнее доказательство тому, о чем я уже сказал: уехала лучшая из четырех дочерей! - сказал он.
- Сир! - заметила ее высочество Аделаида, - ваше величество очень плохо к нам относится, вы с нами обращаетесь хуже, чем со своими собаками!
- Еще бы! Когда я прихожу на псарню, мои собаки ко мне ластятся, мои собаки мне верны! Прощайте, прощайте! Пойду-ка я к Шарлотте, Красавке и Хвостику! Милые собачки! Да, я их люблю особенно за то, что они мне не будут тявкать правду!
Разгневанный король вышел в приемную; он услыхал, как вслед ему дочери хором запели:
На площадях и улицах столицы
И женщины, и парни, и девицы -
Любовью все готовы поделиться.
Хотя со вздохом: "Ах-ах-ах!"
И лишь подруга Блеза - вот бедняжка! -
Лежит в постели, захворавши тяжко.
Ах, тяжко!
Ах, тяжко!
Вот бедняжка:
Неужто помирает?! Ах-ах-ах!
Это был первый куплет из водевиля, направленного против г-жи Дюбарри, который распевали в Париже на каждом углу; он носил название "Прекрасная Бурбоннезка".
Король хотел было вернуться, и, возможно, принцессам не поздоровилось бы. Однако он сдержался и пошел дальше, пытаясь перекричать их голоса:
- Господин собачий капитан! Эй, где вы, господин капитан борзых?
Явился офицер, носивший столь странное звание.
- Прикажите отворить псарню, - сказал король.
- Сир! - вскричал офицер, бросившись Людовику XV наперерез. - Ваше величество, умоляю вас, остановитесь!
- В чем дело, черт побери? - спросил король, останавливаясь на пороге двери, из-за которой доносился радостный лай собак, почуявших хозяина.
- Сир! Прошу простить мою настойчивость, но я не могу позволить вашему величеству пройти к собакам.
- А, понимаю, понимаю: псарня не убрана… Ну, ничего! приведите сюда Хвостика.
- Сир, - растерянно пробормотал офицер, - Хвостик второй день не ест и не пьет: возможно, он взбесился.
- О, Господи! - вскричал король. - Несчастный я человек! Хвостик взбесился! Это уж последняя капля…
Собачий офицер счел своим долгом выдавить слезу, чтобы оживить всю сцену.
Король круто повернулся и зашагал к себе, где его уже ожидал камердинер.
Заметив, что король чем-то сильно расстроен, он поспешил отойти к окну.
Не обращая внимания на верного слугу, которого он и за человека не считал, Людовик XV широким шагом прошел в свой кабинет.
- А, теперь я понимаю: господин де Шуазёль смеется надо мной; дофин чувствует себя почти хозяином и думает, что заменит меня, как только посадит на трон свою австриячку. Луиза меня любит, но как-то очень непросто: читает мне нотации да еще ушла из дому… Три дочери распевают песенки, в которых называют меня Блезом. Граф Провансский переводит Лукреция. Граф д’Артуа шляется по ночам неизвестно где. Собаки взбесились и готовы меня искусать. Решительно, кроме дорогой графини, меня никто не любит. К черту тех, кто хочет ей насолить!
И с отчаянной решимостью король уселся за стол, где, по обыкновению, Людовик XIV подписывал бумаги, стол, выдержавший груз последних договоров и надменных посланий великого короля.
- Теперь я догадываюсь, почему все с таким нетерпением ожидают прибытия дофины. Они думают, что, стоит ей здесь появиться, как я стану ее рабом или попаду под влияние ее семейства. Право, у меня еще будет время наглядеться на мою дражайшую невестку! Должно быть, ее приезд доставит мне новые хлопоты. Поживу-ка я спокойно как можно дольше, а для этого необходимо задержать ее в пути. Предполагалось, что она без остановок проедет через Реймс и Нуайон, а затем прибудет в Компьень. Ну что же, надо изменить порядок церемониала. Пусть будет трехдневный прием в Реймсе, а затем один… нет, черт возьми! Два… Да что я! Три дня на празднования в Нуайоне. Итак, я выиграл шесть дней!
Король взял перо и приказал г-ну де Стенвилю остановиться на три дня в Реймсе и столько же времени провести в Нуайоне.
Он вызвал дежурного курьера.
- Срочно передать это письмо господину де Стенвилю, - приказал он.
И принялся за другое письмо.
"Дорогая графиня! - написал он. - Мы сегодня же назначаем Замора комендантом. Сейчас я уезжаю в Марли, однако вечером прибуду в Люсьенн, чтобы сказать Вам то, чем сию минуту переполнено мое сердце.
Франция".
- Лебель! - сказал он. - Отнесите это письмо графине. Настоятельно советую быть с ней повежливее.
Камердинер поклонился и вышел.
XXIX
ГОСПОЖА ДЕ БЕАРН
Графиня де Беарн, чье появление станет поводом страстных споров при дворе, а также камнем преткновения в умышленных или невольных скандалах, быстро продвигалась к Парижу, о чем Жан Дюбарри узнал от своей сестры.
Этим путешествием г-жа де Беарн была обязана богатому воображению виконта Жана, которое всегда приходило ему на помощь в трудную минуту.
Ему никак не удавалось найти среди придворных дам "крестную", без которой было невозможно представление ко двору г-жи Дюбарри. Тогда он обратился взором к провинции, оценил создавшееся положение, пошарил в отдаленных городах и нашел то, что искал, на берегу реки Мёз в старом доме готического стиля, содержавшемся, однако, в должном порядке. Искал же Жан старую даму и давнюю тяжбу.
Старую сутягу звали графиня де Беарн.
Затянувшийся процесс представлял собой дело, от которого зависело все ее состояние. Дело оказалось всецело в руках г-на де Мопу. А г-н де Мопу недавно стал сторонником г-жи Дюбарри, установив доселе никому не известные родственные отношения с нею, в результате чего называл ее кузиной. В надежде получить в ближайшее время портфель канцлера, г-н де Мопу испытывал к фаворитке самые что ни на есть дружеские чувства. Этой-то дружбе он и был обязан тем, что король уже назначил его вице-канцлером, между тем как в обществе все называли его просто вице-канальей.
Госпожа де Беарн была любительницей судебных разбирательств; она обожала судиться и сильно смахивала на графиню д’Эскарбаньяс или госпожу Пимбеш, типичнейших представительниц той эпохи, и отличалась от них, должно быть, только аристократическим именем.
Проворная, худощавая, угловатая, державшаяся всегда настороженно, с бегающими глазками под седыми бровями, г-жа де Беарн к тому же одевалась так, как это было принято во времена ее молодости. Как бы капризна ни была мода, она иногда пытается образумиться; вот почему платье, которое графиня де Беарн носила в 1740-м, будучи юной девицей, оказалось вполне подходящим в 1770 году для старой дамы.
Широкая гипюровая юбка, короткая кружевная накидка, огромный чепец, глубокие карманы, огромных размеров сак и шейный шелковый платок в мелкий цветочек - такой предстала графиня де Беарн взору Шон, когда любимая сестра и доверенное лицо г-жи Дюбарри в первый раз приехала к графине де Беарн, объявив себя дочерью ее адвоката метра Флажо.
Старая графиня одевалась так не столько из любви к моде прежних лет, сколько из экономии. Она была не из тех, кто стыдится бедности, потому что была бедна не по своей вине. Она сожалела лишь о том, что не могла оставить после себя приличного для своего имени состояния сыну, юному, застенчивому, словно девушка, провинциалу, предпочитавшему материальные удовольствия тем льготам, которые могло ему дать доброе имя.
Графиня де Беарн тешила самолюбие тем, что называла своими те земли, которые ее адвокат оспаривал у семейства Салюсов. Однако, обладая здравым смыслом, она хорошо понимала, что если бы ей понадобилось заложить эти земли, то ни один из ростовщиков (а они в то время во Франции готовы были рисковать) и ни один стряпчий (а они во все времена достойны были того, чтобы их колесовали) не даст ей ссуду при такой гарантии и не авансирует ей ни денье под такое обеспечение.
Итак, г-жа де Беарн ограничивалась доходами и арендной платой лишь с тех земель, которые не фигурировали в процессе. Она получала всего около тысячи экю ренты, что вынуждало ее избегать двора, где надо было выбрасывать деньги на ветер, платя по двенадцать ливров в день только за наем кареты, на которой просительница обычно разъезжала от судей к адвокатам и обратно.
А главное, она избегала двора, справедливо полагая, что ее дело будет извлечено из папки, где оно дожидалось своей очереди, не ранее чем лет через пять. Даже в наше время бывают долгие процессы. Однако каждый, кто затевает тяжбу, может надеяться увидеть ее конец, прежде чем доживет до возраста библейского патриарха. А в то время процессы растягивались на два или три поколения и, как сказочное растение из "Тысячи и одной ночи", могли расцвести только через двести или даже триста лет.
Госпоже де Беарн не хотелось истратить остатки своего родового достояния, пытаясь получить обратно десять двенадцатых спорных земель; как мы уже сказали, она была дамой старой закалки, то есть проницательной, осторожной, энергичной и скупой.
Вне всякого сомнения, она смогла бы лучше любого прокурора, адвоката и судебного исполнителя вести тяжбу, вызывать в суд, защищаться, приводить решение в исполнение. Но она была де Беарн, и это имя во многом служило ей препятствием. Из-за него она страдала и томилась, подобно Ахиллу, укрывавшемуся в своей палатке и терзавшемуся при звуках боевого рожка, делая вид, что не слышит его; нацепив на нос очки, графиня де Беарн весь день напролет просиживала над старыми грамотами, а по ночам, завернувшись в халат из персидского шелка и расхаживая с распустившимися седыми волосами, произносила речи перед своей подушкой, и отстаивала свое право на спорное наследство с таким красноречием, которого только и могла желать своему адвокату.
Нетрудно догадаться, что приезд Шон, представившейся мадемуазель Флажо, приятно взволновал де Беарн.
Молодой граф де Беарн был в это время в армии.
Обычно охотно веришь в то, чего страстно желаешь. Вполне понятно поэтому, что г-жа де Беарн поверила рассказу молодой дамы.