- Вы знаете, что за карету отвечаю я. Лак сохнет в большом сарае, который для этой цели натоплен до пятидесяти градусов. Это великолепный экипаж с двумя расположенными друг против друга сиденьями, в сравнении с которыми - я вам ручаюсь - посланные навстречу дофине кареты просто ничто. В придачу к гербу на всех четырех створках и боевому кличу Дюбарри "Стойкие, вперед!" я велел нарисовать на двух боковых створках с одной стороны воркующих голубков, а с другой - сердце, пронзенное стрелой. И всюду - луки, колчаны и факелы. У Франсьена народ стоит в очереди, чтобы взглянуть на карету. Ровно в восемь она будет здесь.
В это мгновение вошла Шон и Доре. Они подтвердили слова Жана.
- Благодарю вас, мои славные помощники, - сказала графиня.
- Сестричка! - обратился к ней Жан Дюбарри. - У вас усталые глаза. Поспите часок, вы почувствуете себя лучше.
- Поспать? Ну, конечно, я отлично высплюсь ночью, но многим будет не до сна.
В то время как у графини в доме велись приготовления, слух о представлении ко двору распространился по всему городу. Каким бы праздным и безразличным ни казался парижский люд - он самый большой охотник до сплетен. Никто лучше не знал придворных и их интриги, чем зеваки восемнадцатого века, те самые, которых не допускали ни на один дворцовый праздник: они могли только видеть ночью замысловатые изображения на каретах да таинственные ливреи лакеев. Нередко случалось, что какого-нибудь высокородного дворянина знал весь Париж. Это было неудивительно: на спектаклях и прогулках двор играл главную роль. Герцог де Ришелье на своем табурете на сцене в Итальянской опере или графиня Дюбарри в своем экипаже, не уступавшем карете покойной королевы, позировали перед публикой так же, как в наше время известный актер или любимая актриса.
Знакомые лица вызывают большой интерес. Весь Париж знал графиню Дюбарри, любившую показываться в театре, на прогулке, в магазинах, как всякая богатая, молодая и красивая женщина. Париж знал ее по портретам, карикатурам, наконец, узнавал ее благодаря Замору. История с представлением ко двору занимала Париж в такой же степени, как и королевский двор. В этот день опять было сборище на площади Пале-Рояль, но - мы просим прощения у философов - вовсе не для того, чтобы взглянуть на играющего в шахматы Руссо в кафе "Режанс", а чтобы увидеть фаворитку короля в роскошной карете и изысканном платье, вызывавших много толков. Острота Жана Дюбарри "Мы дорого обходимся Франции" имела под собой достаточное основание; вполне естественно, что представляемая Парижем Франция хотела насладиться спектаклем, за который так недешево платила.
Графиня Дюбарри отлично знала свой народ - французы были ей гораздо ближе, чем Марии Лещинской. Она знала, что он любит блеск и пышность. А так как по характеру она была добра, то следила за тем, чтобы спектакль соответствовал расходам.
Вместо того чтобы лечь спать, как посоветовал ей деверь, она с пяти до шести часов принимала молочную ванну, потом, в шесть часов, доверилась рукам горничных в ожидании прихода парикмахера.
Не стоит блистать эрудицией, описывая эпоху, столь хорошо изученную в наши дни, что ее почти можно назвать современностью.
Большинство читателей знают ее не хуже нас. Но будет уместным объяснить здесь, и именно сейчас, каких усилий, времени и искусства должна была стоить прическа графини Дюбарри.
Представьте себе огромное сооружение, предтечу зубчатых башен, что выстраивались на головах придворных дам в царствование молодого Людовика XVI. Все в ту эпоху должно было стать предзнаменованием. Легкомысленная мода словно отражала общественные потрясения, заставлявшие землю уходить из-под ног у тех, кто был или казался великим. Мода словно постановила, что у представителей аристократии остается слишком мало времени, чтобы пользоваться своими привилегиями, а потому эти привилегии выражались в прическе. Было еще одно, более мрачное, но не менее верное предзнаменование: мода будто говорила, что так как головам аристократов недолго оставаться на плечах, то их до́лжно всячески украшать и поднимать как можно выше над головами простолюдинов.
Чтобы заплести прекрасные волосы в косы, поднять их с помощью шелкового валика, обвить вокруг каркаса из китового уса, усеять их драгоценными камнями, жемчугом, цветами, напудрить их до той снежной белизны, которая придавала блеск глазам и свежесть лицу; чтобы гармонично сочетать тон лица с перламутром, рубинами, опалами, бриллиантами, цветами всех форм и оттенков, - нужно быть не только великим художником, но и терпеливым человеком.
Потому-то единственные из всех ремесленников - парикмахеры - носили шпаги, как, впрочем, и скульпторы.
Вот чем объясняется также сумма в пятьдесят луидоров, которую Жан Дюбарри вручил придворному парикмахеру, и страх, что великий Любен - так звали этого мастера - будет менее точен или менее ловок, чем от него ожидали.
Это опасение вскоре подтвердилось: пробило шесть, затем половина седьмого, без четверти семь - парикмахер не появлялся. Лишь одна мысль позволяла замиравшим сердцам присутствовавших питать крохотную надежду: такой важный человек, как Любен, естественно, должен заставлять себя ждать.
Но вот пробило семь. Виконт, обеспокоенный тем, что приготовленный для Любена ужин остынет, а сам кудесник будет недоволен, послал к нему доверенного лакея сообщить, что суп подан.
Лакей вернулся через четверть часа.
Только тот, кто сам пережил подобное ожидание, знает, сколько секунд в четверти часа.
Лакей разговаривал с г-жой Любен; она уверяла, что Любен незадолго до этого вышел и что если он еще не дошел до особняка, то наверняка скоро прибудет.
- Хорошо, - сказал Дюбарри, - у него, по-видимому, какие-то трудности с экипажем. Подождем!
- Еще есть время, - отозвалась графиня. - Я могу причесываться наполовину одетой. Представление ко двору назначено ровно на десять. В нашем распоряжении еще три часа, а дорога в Версаль занимает только час. А пока, Шон, покажи мне платье, это меня развлечет. Так где же Шон? Шон! Мое платье!
- Платье госпожи еще не принесли, - доложила Доре, - и ваша сестра отправилась за ним десять минут назад.
- Ага! - сказал Дюбарри. - Я слышу стук колес. Это, конечно, привезли нашу карету.
Виконт ошибался: это вернулась Шон в карете, запряженной парой взмыленных лошадей.
- Платье! - вскричала графиня, когда Шон еще была в прихожей. - Где мое платье?
- Разве его еще нет? - растерялась Шон.
- Нет.
- Ну, значит, вот-вот привезут, - ответила она, успокаиваясь, - портниха, к которой я поднималась, незадолго до моего приезда отправилась сюда в фиакре с двумя мастерицами, чтобы доставить и примерить платье.
- Конечно, - согласился Жан, - она живет на улице Бак, а фиакр едет медленнее, чем наши лошади.
- Да, да, вне всякого сомнения, - подтвердила Шон, тем не менее она была заметно обеспокоена.
- Виконт! - предложила г-жа Дюбарри. - А не послать ли нам за каретой? Чтобы хоть ее не ждать.
- Вы правы, Жанна.
Дюбарри распахнул дверь.
- Пошлите к Франсьену за каретой, - приказал он, - и захватите свежих лошадей, чтобы сразу же их запрячь.
Кучер отправился за каретой.
Еще не стихли шаги кучера и стук копыт лошадей, направлявшихся к улице Сент-Оноре, как появился Замор с письмом в руках.
- Письмо для хозяйки, - объявил он.
- Кто его принес?
- Какой-то мужчина.
- Что значит "какой-то мужчина"? Что за мужчина?
- Верховой.
- А почему он вручил его тебе?
- Потому что Замор стоял у входа.
- Да читайте же, графиня, проще прочесть, чем задавать вопросы.
- Вы правы, виконт.
- Только бы в этом письме не было ничего неприятного, - прошептал виконт.
- Ну что вы, это какое-нибудь прошение его величеству!
- Записка не сложена в форме прошения.
- Право же, виконт, если вам суждено умереть, то только от страха, - ответила графиня с улыбкой.
Она сломала печать.
Прочитав первые строчки, она громко вскрикнула и почти без чувств упала в кресло.
- Ни парикмахера, ни платья, ни кареты! - прошептала она. Шон бросилась к графине, Жан кинулся к письму.
Оно было написано прямым и мелким почерком: по всей видимости, это была женская рука.
"Сударыня! - говорилось в письме. - Берегитесь: вечером у Вас не будет ни парикмахера, ни платья, ни кареты.
Надеюсь, что эта записка прибудет к Вам вовремя.
Не претендуя на Вашу благодарность, я не буду называть своего имени. Отгадайте, кто я, если хотите узнать своего искреннего друга".
- Ну вот и последний удар! - расстроился Дюбарри. - Черт побери! Мне надо срочно кого-нибудь убить! Не будет парикмахера! Клянусь своей смертью, я вспорю живот этому жулику Любену! Часы бьют половину восьмого, а его все нет. Ах, проклятье! Проклятье!
И Дюбарри, хотя и не его представляли ко двору в этот вечер, выместил свой гнев на своих волосах, которые он растрепал самым непристойным образом.
- Платье! Бог мой, платье! - простонала Шон. - Парикмахера еще можно было бы найти!
- Да? Ну что ж, попробуйте! Кого вы найдете? Прощелыгу? Гром и молния! Тысяча чертей!
Графиня ничего не говорила, но так вздыхала, что растрогала бы даже Шуазёлей, если бы те могли ее услышать.
- Давайте успокоимся! - сказала Шон. - Поищем парикмахера, съездим еще раз к портнихе, чтобы выяснить, что же случилось с платьем.
- Нет ни парикмахера, ни платья, ни кареты, - упавшим голосом прошептала графиня.
- Да, кареты все еще нет! - забеспокоился Жан. - Она тоже не едет, хотя должна была бы уже быть здесь. Это заговор, графиня! Неужели Сартин не арестует виновных? Неужели Мопу не приговорит их к повешению? Неужели сообщников не сожгут на Гревской площади? Я хочу колесовать парикмахера, терзать калеными щипцами портниху, сдирать кожу с каретника!
Между тем графиня пришла в себя, но лишь для того, чтобы еще острее почувствовать ужас своего положения.
- Все пропало, - прошептала она. - Люди, перекупившие Любена, достаточно богаты, чтобы удалить из Парижа всех хороших парикмахеров. Остались только ослы, которые испортят мне волосы… А мое платье! Мое бедное платье!.. А моя новенькая карета, при виде которой все должны были лопнуть от зависти!..
Дюбарри ничего не отвечал. В ярости он метался по комнате, натыкаясь на мебель. Он разносил в щепки все, что попадалось ему под ноги. А если обломки казались ему слишком большими, он разламывал и их.
В самый разгар отчаяния, распространившегося из будуара в приемную, из приемной во двор, в то время как лакеи, одуревшие от двадцати разных и противоречивых указаний, сновали туда-сюда, натыкаясь друг на друга, молодой человек, в сюртуке цвета зеленого яблока и шелковой куртке, в сиреневых штанах и белых шелковых чулках, вышел из кабриолета, вошел в никем не охраняемые ворота, на цыпочках прошел двор, перескакивая с булыжника на булыжник, поднялся по лестнице и постучал в дверь туалетной комнаты.
Жан в это время топтал ногами поднос с севрским фарфором, который он зацепил полой кафтана, уклоняясь от большой японской вазы, сбитой ударом кулака.
В этот момент присутствующие услышали, что в дверь три раза осторожно, едва слышно постучали.
Настала полная тишина. Напряжение было так велико, что никто не осмеливался спросить, кто стучит.
- Простите, - послышался незнакомый голос, - я хотел бы поговорить с госпожой графиней Дюбарри.
- Сударь! Так в дом не входят! - крикнул привратник, кинувшийся за чужаком.
- Минутку, минутку! - сказал Дюбарри. - Хуже того, что уже произошло, ничего случиться не может. Чего вы хотите от графини?
Жан распахнул дверь рукой, достаточно сильной, чтобы взломать ворота Газы.
Незнакомец, отскочив, избежал удара и, присев в третьей позиции, сказал:
- Сударь! Я хотел бы предложить свои услуги госпоже графине Дюбарри, которая сегодня, как я слышал, должна присутствовать на торжественной церемонии.
- Что же это за услуги, сударь?
- Услуги моей профессии.
- А какова ваша профессия?
- Я парикмахер.
Незнакомец еще раз поклонился.
- Ах! - вскричал Жан, бросаясь молодому человеку на шею. - Вы парикмахер? Входите, друг мой, входите!
- Проходите же, сударь, проходите, - приговаривала Шон, ухватившись за испуганного молодого человека.
- Парикмахер! - воскликнула г-жа Дюбарри, вздымая руки к небу. - Но это же ангел с неба! Вас прислал Любен, сударь?
- Меня никто не посылал. Я прочитал в одной газете, что госпожу графиню должны представить ко двору сегодня вечером, и сказал себе: "А что, если совершенно случайно у ее сиятельства нет парикмахера? Это маловероятно, но возможно". Вот я и пришел.
- Как вас зовут? - спросила, поостыв, графиня.
- Леонар, сударыня.
- Леонар? Вы не очень известны.
- Пока нет. Но, если графиня согласится принять мои услуги, завтра я стану знаменитым.
- Гм-гм, - прокашлялся Жан, - причесывать ведь можно по-разному.
- Если госпожа мне не доверяет, - сказал молодой человек, - то я уйду.
- У нас совсем не осталось времени на пробы, - сказала Шон.
- А зачем пробовать? - вскричал молодой человек в порыве восторга и, обойдя г-жу Дюбарри со всех сторон, прибавил: - Я знаю, что госпожа должна привлекать своей прической все взоры. С той минуты как я увидел графиню, я придумал прическу, которая - я убежден - произведет наилучшее впечатление.
Тут молодой человек уверенно взмахнул рукой, и это поколебало сомнения графини и возродило надежду в сердцах Шон и Жана.
- И в самом деле! - подхватила графиня, восхищенная свободой молодого человека, который стоял, подбоченившись, и принимал всякие другие позы не хуже великого Любена.
- Но прежде мне надо взглянуть на платье ее сиятельства, чтобы подобрать украшения.
- О! Мое платье! - вскричала Дюбарри, возвращенная к ужасной действительности. - Мое бедное платье!
Жан хлопнул себя по лбу.
- И в самом деле, - сказал он. - Представьте себе, сударь, чудовищную ловушку… Его украли! Платье, портниху, все! Шон, моя добрая Шон!
Устав рвать на себе волосы, Дюбарри разрыдался.
- А что, если еще раз съездить к ней, Шон? - предложила графиня.
- Зачем? - спросила Шон. - Ведь она поехала сюда.
- Увы! - прошептала графиня, откинувшись в кресле. - Увы! Зачем мне парикмахер, если у меня нет платья!
В это мгновение зазвонил дверной колокольчик. Испугавшись, как бы не вошел еще кто-нибудь, привратник затворил все двери и запер их на задвижки и замки.
- Звонят, - сказала г-жа Дюбарри.
Шон бросилась к окну.
- Коробка! - удивилась она.
- Коробка, - повторила графиня. - Для нас?
- Да… Нет… Да! Отдали привратнику.
- Бегите, Жан, скорее же, ради Бога!
Жан кинулся по лестнице и, опередив всех лакеев, вырвал коробку из рук швейцара.
Шон следила за ним в окно.
Он сорвал крышку с коробки, сунул в нее руку и испустил радостный вопль.
В коробке было восхитительное платье из китайского атласа с набивными цветами и целый набор чрезвычайно дорогих кружев.
- Платье! Платье! - пришла в восторг Шон, хлопая в ладоши.
- Платье! - повторила г-жа Дюбарри, уже готовая умереть от радости после того, как чуть было не умерла от отчаяния.
- Кто вручил тебе это, плут? - спросил Жан у привратника.
- Какая-то женщина, сударь.
- Что за женщина?
- Понятия не имею.
- Где она сейчас?
- Она просунула коробку в дверь и крикнула мне: "Для ее сиятельства!", потом вскочила в кабриолет и умчалась.
- Хорошо! - сказал Жан. - Вот платье - это главное.
- Поднимайтесь, Жан! - крикнула Шон. - Моя сестра почти без чувств от нетерпения.
- Держите, - сказал Жан, - смотрите, разглядывайте, восхищайтесь! Вот что посылает нам Небо.
- Но платье мне не подойдет, оно не может мне подойти, его шили не для меня. Боже мой! Боже мой, какое несчастье! Ведь оно такое красивое!..
Шон быстро сняла мерки.
- Та же длина, - сказала она. - Тот же размер в талии.
- Изумительная ткань, - сказала графиня.
- Невероятно! - отозвалась Шон.
- Поразительно! - воскликнула графиня.
- Напротив, - сказал Жан. - Это доказывает, что если у вас есть заклятые враги, то есть и преданные друзья.
- Это не мог быть друг, - ответила Шон. - Как он узнал, что против нас замышляется? Это, наверно, какой-нибудь сильф или гном.
- Да хоть сам сатана! - воскликнула г-жа Дюбарри. - Мне все равно, пусть только он мне поможет одолеть Грамонов. Едва ли он превзойдет сатану, что удалось этим людям.
- А теперь, - заговорил Жан, - я полагаю…
- Что вы полагаете?
- Можете доверить свою голову этому господину.
- Что придает вам такую уверенность?
- Дьявольщина! Его прислал все тот же друг, который доставил вам платье.
- Меня? - спросил Леонар с наивным удивлением.
- Полно, полно! - сказал Жан. - Вся эта история с газетой - выдумка. Разве не так, мой дорогой?
- Чистая правда, господин виконт!
- Ну же, признайтесь! - продолжала настаивать графиня.
- Сударыня! Вот эта газета, у меня в кармане: я сохранил ее для папильоток.
Молодой человек достал из кармана куртки газету с объявлением о предстоящем представлении ко двору.
- Ну что ж, за работу! - поторопила Шон. - Слышите? Пробило восемь!
- Времени у нас вполне достаточно, - отозвался парикмахер, - госпожа доедет за час.
- Да, если бы у нас была карета, - ответила графиня.
- Черт возьми! И в самом деле, - проворчал Жан. - Каналья Франсьен до сих пор не явился.
- Разве нас не предупредили? - продолжала графиня. - Ни парикмахера, ни платья, ни кареты.
- Неужели… - прошептала в ужасе Шон, - неужели он нас тоже подведет?
- Нет, - сказал Жан, - вот он.
- А карета? - спросила графиня.
- Должно быть, оставил у ворот. Привратник сейчас отворит, уже отворяет… Что это с каретником?
Почти в тот же миг Франсьен с потерянным видом вбежал в гостиную.
- Ах, господин виконт! - негодовал он. - Карета госпожи направлялась сюда, но на углу улицы Траверсьер ее остановили четверо мужчин, сбросили на землю, избили моего главного подмастерья, который ею управлял, и, пустив лошадей в галоп, исчезли за поворотом на улицу Сен-Никез.
- Ну? Что я вам говорил? - торжествовал Жан Дюбарри, не вставая с кресла, в котором сидел, когда вошел каретник. - Что я вам говорил?
- Это же настоящий разбой! - возмутилась Шон. - Сделай что-нибудь, брат!
- А что прикажете делать? И зачем?
- Надо раздобыть карету. Здесь у нас только загнанные лошади и грязные экипажи. Жанна не может ехать в Версаль в такой развалине.
- Тот, кто усмиряет бешеные волны, кто посылает пищу птицам, кто прислал нам такого парикмахера, как господин Леонар, и такое платье, не оставит нас без кареты, - заявил Дюбарри.
- Смотрите! Вон подъезжает карета, - сказала Шон.
- И останавливается, - добавил Дюбарри.
- Да, но она не въезжает во двор, - заметила графиня.