- В таком случае вы самый что ни на есть философ! Будьте осторожны, не то я заставлю дочь прочесть вам молитву. Да нет, философы не религиозны. А ведь как удобно иметь веру: веришь в Бога и в короля, вот и все. А в наше время, чтобы не верить ни в то ни в другое, надо сперва очень много узнать и прочесть кучу книг; я же предпочитаю ни в чем не сомневаться. В мое время учились приятным вещам: хорошо играть в фараон, например, в бириби или в гальбик, учились хорошо владеть шпагой, несмотря на эдикты, разорять герцогинь и проматывать собственное состояние, бегая за танцовщицами. Это как раз мой случай: я все имение Таверне спустил на Оперу, и это единственное, о чем я сожалею, принимая во внимание то обстоятельство, что разоренный человек уже не человек. Я вам кажусь старым, не так ли? Так вот это как раз оттого, что я разорен, что живу в берлоге, что на мне истрепанный парик и допотопное платье. Но взгляните на моего друга-маршала: он ходит в платье с иголочки, во взбитом парике, живет в Париже и имеет двести тысяч ливров годового дохода. Уверяю вас, он еще молод, он еще зелен, бодр, отважен! А ведь на десять лет старше меня, сударь мой, на десять лет!
- Вы изволите говорить о господине де Ришелье, не так ли?
- Вот именно.
- О герцоге?
- Да не о кардинале же, черт побери! Так высоко я не метил. Кстати сказать, тому далеко до племянника: он не смог так же долго продержаться…
- Меня крайне удивляет, сударь, что, имея таких могущественных друзей, как герцог, вы покинули двор.
- О, это всего лишь временная отставка. Когда-нибудь я вернусь, - произнес старый барон, взглянув на дочь как-то по-особенному.
Бальзамо перехватил его взгляд.
- Скажите, а господин маршал помогает, по крайней мере, продвинуться по службе вашему сыну? - спросил он.
- Моему сыну? Да что вы, он терпеть его не может!
- Сына своего друга?
- Да, и он имеет на это основание.
- Как вы можете так говорить?
- Черт побери! Так ведь мой сын - философ. Ришелье его просто ненавидит.
- Ну и Филипп платит ему тем же, - произнесла Андре с полным хладнокровием. - Убирайте, Леге!
Девушка, поглощенная тем, что неусыпно следила за окном, не сводя с него глаз, бросилась исполнять приказание.
- Да-а, - вздохнул барон, - когда-то сиживали за столом до двух часов ночи. Правда, было чем поужинать, а когда не могли больше есть, продолжали пить! Но как тут будешь пить плохое вино, если еще и закусить нечем… Леге! Подайте графин с мараскином, если там еще что-нибудь осталось.
- Подайте, - приказала Андре служанке, которая, казалось, ждала знака хозяйки, прежде чем исполнить приказание барона.
Барон откинулся в кресле и, прикрыв глаза, меланхолично вздохнул.
- Вы мне начали рассказывать о маршале де Ришелье, - вновь заговорил Бальзамо.
- Да, верно, я вам о нем рассказывал, - отвечал Таверне и принялся напевать мелодию, такую же меланхоличную, как и его вздохи.
- Если он ненавидит вашего сына, имея лишь то основание, что ваш сын философ, - продолжал разговор Бальзамо, - он, должно быть, сохраняет дружеское расположение к вам, потому что вы далеки от философии?
- Я - философ? Разумеется, нет, слава Богу!
- У вас, я полагаю, предостаточно титулов. Вы были на королевской службе, не так ли?
- Я отслужил пятнадцать лет. Был адъютантом маршала, мы вместе прошли маонскую кампанию, наша дружба началась… хм… подождите-ка… во время осады Филипсбурга, то есть с тысяча семьсот сорок второго по сорок третий год.
- Ага, прекрасно! - отвечал Бальзамо. - Так вы участвовали в осаде Филипсбурга… Знаете, я тоже там был в то время.
Старик подскочил в кресле и посмотрел на Бальзамо широко раскрытыми от удивления глазами.
- Простите, - возразил он, - сколько же вам лет, дорогой гость?
- У меня нет возраста, - отвечал Бальзамо, протягивая свой стакан Андре. Она налила ему мараскину.
Барон по-своему понял ответа гостя, подумав, что Бальзамо имеет причины скрывать свой возраст.
- Сударь! Позвольте заметить, что вы не похожи на солдата, воевавшего под Филипсбургом. Осада происходила двадцать восемь лет назад, а вы выглядите самое большее - лет на тридцать.
- О Господи, да кому из нас не тридцать лет! - небрежно бросил путешественник.
- Мне, черт возьми! - вскричал барон. - Потому что как раз тридцать лет тому назад я вышел из этого возраста.
Андре не сводила глаз с путешественника: она находилась во власти непреодолимого любопытства. В самом деле, Бальзамо с каждой минутой открывался ей новой стороной.
- Так вы, сударь, намеренно меня сбиваете или, что весьма вероятно, путаете Филипсбург с другим городом. Я дал бы вам не более тридцати лет. Ты согласна со мной, Андре?
- Пожалуй, - отвечала та, безуспешно пытаясь вновь выдержать властный взгляд гостя.
- Да нет же, вовсе нет! - вскричал путешественник. - Я знаю, что говорю, а говорю то, что есть. Я имею в виду знаменитую осаду Филипсбурга, во время которой его сиятельство герцог де Ришелье убил на дуэли своего кузена принца де Ликсена. Это произошло в тот самый момент, когда я выбрался из траншеи, клянусь честью. Они находились на обочине дороги, по левую сторону; герцог проткнул его шпагой. Я как раз проходил мимо в ту минуту, когда он умирал на руках у князя Цвейбрюккенского, сидевшего на скате рва; господин де Ришелье спокойно обтирал шпагу.
- Сударь! - воскликнул барон. - Клянусь честью, вы потрясли меня до глубины души. Все происходило в точности так, как вы рассказываете.
- Вы, должно быть, уже слышали от кого-нибудь об этом деле? - спокойно спросил Бальзамо.
- Да я был там, я имел честь быть секундантом господина маршала; правда, в то время он еще не был маршалом, но это не меняет дела.
- Погодите-ка, - произнес Бальзамо, пристально вглядываясь в лицо барона.
- В чем дело?
- Вы были в то время в чине капитана, не так ли?
- Совершенно верно.
- Вы служили в полку шеволежеров королевы, который был потом разбит при Фонтенуа?
- А вы и при Фонтенуа были? - насмешливо спросил барон.
- Нет, - спокойно отвечал Бальзамо, - к тому времени я уже был мертв.
Барон широко раскрыл глаза, Андре вздрогнула, а Николь торопливо перекрестилась.
- Позвольте мне вернуться к тому, с чего я начал рассказ, - продолжал невозмутимо Бальзамо. - Итак, вы были в форме шеволежеров, я прекрасно помню. Проходя мимо дерущихся, я обратил на вас внимание: вы держали лошадей, свою и маршала. Я к вам подошел и спросил, что происходит; вы мне ответили…
- Я?
- Ну да, черт побери, именно вы! Теперь я узнаю вас, тогда вы были шевалье, вас еще называли "малыш-шевалье".
- Тысяча чертей! - в изумлении вскричал Таверне.
- Простите, что не сразу узнал вас. За тридцать лет любой человек меняется. Итак, за маршала де Ришелье, дорогой барон!
Подняв бокал, Бальзамо залпом осушил его.
- Вы… вы видели меня в то славное время? - спросил барон. - Но это невозможно!
- Однако я вас видел, - проговорил Бальзамо.
- На главной дороге?
- На главной дороге.
- С конями?
- Вот именно.
- Во время дуэли?
- В ту самую минуту, как принц испустил дух, о чем я уже имел честь сообщить вам.
- Так вам, должно быть, лет пятьдесят?
- Мне достаточно лет, чтобы я запомнил вас тогда.
Барон откинулся в кресле с таким видом, будто совершенно был сбит с толку. Николь не могла сдержать улыбки.
Однако Андре, вместо того чтобы весело рассмеяться, как ее служанка, глубоко задумалась, не сводя с Бальзамо глаз.
Можно было подумать, что Бальзамо ждал этой минуты и был к ней готов.
Резким движением поднявшись, он несколько раз окинул девушку горящим взором. Она вздрогнула, как от электрического удара.
Руки ее застыли, голова поникла, она словно против воли улыбнулась незнакомцу, затем прикрыла глаза.
Продолжая стоять, путешественник коснулся ее руки, она снова сильно вздрогнула.
- А вы, мадемуазель, - произнес он, - тоже считаете меня лжецом, поскольку я утверждаю, что участвовал в осаде Филипсбурга?
- Нет, сударь, я верю вам, - едва вымолвила Андре, сделав над собой нечеловеческое усилие.
- Выходит, я горожу вздор? - вспылил старый барон. - Ах, извините, вы, сударь, часом, не привидение ли, а может, вы не более чем тень?
Николь следила за происходившим расширенными от ужаса глазами.
- Как знать! - отвечал Бальзамо с такой важностью, что окончательно сразил служанку.
- Нет, поговорим серьезно, господин Бальзамо, - снова заговорил барон. Казалось, он полон был решимости внести окончательную ясность в это дело. - Вам ведь, должно быть, больше чем тридцать лет, верно? По правде говоря, вы выглядите моложе.
- Сударь! - обратился к нему Бальзамо. - Поверите ли вы мне, если я вам скажу что-то такое, во что и поверить-то трудно?
- Не могу вам ответить на этот вопрос, - насмешливо покачал головой барон, тогда как Андре, напротив, слушала затаив дыхание. - Должен вас предупредить, что я крайне недоверчив.
- Зачем же в таком случае задавать мне вопрос, если вы сомневаетесь в моей правдивости?
- Ну хорошо, я готов вам поверить. Вы довольны?
- В таком случае, сударь, я могу лишь повторить то, что уже сказал. Я не только видел вас, но и был с вами знаком во время осады Филипсбурга.
- Так вы были тогда ребенком?
- Конечно.
- Вам, должно быть, было не больше пяти лет?
- Нет, сударь, мне тогда был сорок один год.
- Ха-ха-ха! - громко рассмеялся барон, Николь эхом вторила ему.
- Я говорю совершенно серьезно, сударь, - строго произнес Бальзамо, - но вы мне не верите.
- Да как же можно этому верить, помилуйте! Представьте какие-нибудь доказательства!
- Но ведь это же так понятно! - продолжал Бальзамо без тени смущения. - В то время мне был сорок один год, и это правда. Я же не утверждаю, что сейчас перед вами тот же человек, каким я был в то время.
- Ха-ха! Это что-то языческое! - вскричал барон. - Кажется, был какой-то древнегреческий философ… опять эти подлые философы, они водились во все времена! Так вот, был один древний грек, который не ел бобов, утверждая, что у них есть душа; прямо, как мой сын, который утверждает, что у негров тоже есть душа; кто это выдумал? Его имя… э-э… вот черт, как же его звали-то?
- Пифагор, - подсказала Андре.
- Да, да, Пифагор, - подхватил барон. - Когда-то я учился этому у иезуитов. Отец Поре заставлял меня слагать на эту тему латинские вирши, и я соперничал в этом занятии с юным Аруэ. Я даже помню, что отец Поре отдавал предпочтение моим стихам… Пифагор, да, да, так его звали.
- Вот видите, а кто вам сказал, что я не мог быть Пифагором? - спокойно спросил Бальзамо.
- Не буду отрицать, что вы были Пифагором, - возразил барон, - да только Пифагор не участвовал в осаде Филипсбурга. Во всяком случае, я его там не видел.
- Несомненно, - сказал Бальзамо, - однако вы видели там виконта Жана де Барро, черного мушкетера, не правда ли?
- Да, да, я даже был с ним знаком… уж он-то не был философом, хотя терпеть не мог бобов и ел их только в самом крайнем случае.
- Вот именно! Прошу вас припомнить, что де Барро на следующий день после дуэли господина де Ришелье находился в траншее рядом с вами.
- Совершенно верно.
- Как вы, очевидно, помните, черные мушкетеры всю неделю стояли бок о бок с шеволежерами.
- И что из этого следует?
- Так вот, пули сыпались градом в тот вечер. Де Барро был печален, он подошел к вам и попросил щепотку табаку. Вы протянули ему золотую табакерку.
- На ней была изображена женщина!..
- Совершенно верно. Она так и стоит у меня в глазах - блондинка, не так ли?
- Черт возьми! Так! - в растерянности проговорил барон. - А что было дальше?
- Дальше, - продолжал Бальзамо, - в то самое время, когда он нюхал табак, в него угодило ядро, оторвав ему голову, как в свое время господину Бервику.
- Увы, так оно и было! Бедный де Барро!
- Что ж, сударь, вы понимаете теперь, что я не только видел, но и знал вас во времена Филипсбурга? - проговорил Бальзамо. - Я и был тем самым де Барро.
Старый барон отпрянул в страхе или скорее в изумлении. Это развеселило незнакомца.
- Вы, стало быть, колдун? - вскричал барон. - Лет сто назад вас бы сожгли на костре, дорогой мой гость. О Господи, кажется, здесь уже попахивает привидениями, висельниками, костром!
- Господин барон, - с улыбкой возразил Бальзамо, - настоящий колдун не может быть ни сожжен, ни повешен, запомните это навсегда! Только дураки попадают на костер или виселицу. Однако не довольно ли на сегодня? Я вижу, мадемуазель де Таверне засыпает? Кажется, метафизические споры и оккультные науки почти не трогают ее.
Андре не могла дольше противостоять неизвестной ей дотоле силе: она медленно поводила головой, как раскачивается цветок, чашечка которого переполнилась росой.
Услышав последние слова Бальзамо, она попыталась прогнать овладевшее ею наваждение. Она с силой тряхнула головой, поднялась и, покачиваясь, с помощью Николь вышла из столовой.
Бальзамо внимательно следил за ней, за ее нетвердой походкой.
В ту же минуту исчезло лицо, все это время заглядывавшее через окно. Бальзамо успел узнать Жильбера.
Спустя мгновение из комнаты Андре послышались громкие звуки клавесина.
После ухода Андре Бальзамо воскликнул, не скрывая торжества:
- Итак, теперь я могу повторить вслед за Архимедом: "Эврика!"
- Кто такой Архимед? - спросил барон.
- Один славный ученый, с которым я был знаком две тысячи сто пятьдесят лет тому назад, - отвечал Бальзамо.
VII
ЭВРИКА!
То ли барону бахвальство гостя на этот раз показалось чрезмерным, то ли он попросту не слышал слов Бальзамо, то ли, наконец, слышал, но не настолько рассердился, чтобы вышвырнуть из своего дома странного гостя, - он провожал взглядом Андре, пока за ней не затворилась дверь. Затем, когда звуки клавесина убедили его в том, что она в соседней комнате, барон предложил Бальзамо доставить его до ближайшего города.
- У меня скверная лошадь, для нее, вероятно, это будет последнее путешествие, но туда-то она вас довезет, и вы можете, по крайней мере, быть уверены, что найдете подходящее место для ночлега. Это не значит, что в Таверне не нашлось бы комнаты или кровати. Но я по-своему понимаю гостеприимство. "Все или ничего" - вот мой девиз.
- Так вы меня гоните? - спросил Бальзамо, пытаясь скрыть в улыбке противоречивые чувства, охватившие его. - Стало быть, я вам надоел.
- Да нет, черт побери! Я к вам по-дружески расположен, мой дорогой. Оставить же вас здесь на ночлег означало бы, напротив, что я желаю вам зла. Я с величайшим сожалением говорю вам это, скорее для очистки совести. По правде говоря, вы мне очень нравитесь.
- Так если я вам нравлюсь, не гоните меня: я устал, и не заставляйте меня скакать на коне, вместо того чтобы вытянуться в постели. Не умаляйте своих возможностей, если, конечно, вы не хотите убедить меня в том, что плохо ко мне относитесь.
- О, если так, то вы остаетесь здесь!
Поискав взглядом Ла Бри, он заметил его в углу.
- Поди сюда, старый негодяй! - обратился он к нему.
Ла Бри робко приблизился.
- Подойди ближе, черт тебя побери! Как ты думаешь, красная комната подойдет?
- Конечно, сударь, - отвечал старый слуга. - Ведь в ней живет господин Филипп, когда приезжает в Таверне.
- Может, она и годится для бедного лейтенанта, приезжающего на лето к нищему отцу, но совершенно не подходит богатому сеньору, который путешествует в карете, запряженной четверкой почтовых лошадей.
- Уверяю вас, сударь, - вмешался Бальзамо, - комната мне подойдет.
Барон поморщился, словно хотел сказать: "Ну-ну, уж я-то знаю, чего она стоит".
Затем громко приказал:
- Приготовь господину красную комнату, раз уж он хочет навсегда избавиться от желания вернуться когда-нибудь в Таверне. Итак, вы хотите остаться?
- Разумеется!
- Погодите! Есть еще одно средство…
- О чем вы говорите?
- Вы ведь можете поехать не только верхом…
- Куда поехать?
- В Бар-ле-Дюк.
Бальзамо ждал, что последует за этим предложением.
- Вы ведь приехали на почтовых лошадях, не так ли?
- Несомненно, если только не сатана ими правил.
- Я сначала тоже так подумал. Мне показалось, вы с ним приятели.
- Слишком большая честь для меня.
- Так вот лошади, которые дотащили вашу карету сюда, могут ведь отвезти ее назад, верно?
- Вот тут вы ошибаетесь. Во-первых, от четверки у меня осталась только пара лошадей. Кроме того, карета очень тяжелая, лошадям необходим отдых.
- Еще один довод… Решительно, вы хотите здесь остаться!
- Я хотел бы сегодня остаться здесь, чтобы завтра снова встретиться с вами и выразить вам свою признательность.
- Это очень просто.
- Что вы имеете в виду?
- Раз вы водите дружбу с сатаной, попросите его помочь мне отыскать философский камень.
- Господин барон! Если он так вам нужен…
- Философский камень? Черт возьми, еще как нужен!
- В таком случае вам следует обратиться к другому лицу.
- Кто же это другое лицо?
- Я, как сказал Корнель в… не помню точно, какой комедии, которую он читал мне… погодите-ка… да, ровно сто лет назад, когда мы с ним проезжали по Новому мосту в Париже.
- Ла Бри, старый мошенник! - закричал барон, почувствовав, что разговор начинает принимать нежелательный оборот в столь поздний час, да еще с таким собеседником. - Поищите свечу и проводите барона.
Ла Бри бросился исполнять приказание. Найти в доме свечу было почти так же трудно, как философский камень. Он позвал Николь и приказал ей подняться первой и проветрить красную комнату.
Николь оставила Андре одну, или скорее Андре была рада предлогу выпроводить служанку: ей было необходимо остаться наедине со своими мыслями.
Барон пожелал Бальзамо спокойной ночи и пошел спать.
Бальзамо вынул часы, вспомнив об обещании, данном Альтотасу. Ученый проспал два с половиной часа вместо двух. Полчаса было потеряно. Бальзамо спросил у Ла Бри, стоит ли карета на прежнем месте.
Ла Бри отвечал, что она должна стоять там, если только ей не вздумалось уехать одной, без лошадей.
Бальзамо поспешил справиться о Жильбере.
Ла Бри уверял его, что бездельник Жильбер лег уже, по крайней мере, с час назад.
Бальзамо вышел во двор, собираясь разбудить Альтотаса. Но прежде он выяснил, как пройти в красную комнату.
Господин де Таверне нисколько не преувеличивал, говоря о бедности комнаты. Она не отличалась убранством от остальных комнат в замке.
Дубовая кровать была застлана покрывалом из потертой шелковой узорчатой ткани - того же зеленовато-золотистого оттенка, что и обивка стен. В комнате стоял дубовый стол на гнутых ножках. Большой камин эпохи Людовика XIII, которому пламя зимой придавало некоторую пышность, выглядел летом без огня тоскливо: не было ни подставки для дров, ни щипцов, не было и дров, зато он был забит старыми газетами. Вот и вся обстановка комнаты, случайным обитателем которой оказался в эту ночь Бальзамо.