"Я расстаюсь с этим миром. Сто…"
Я расстаюсь с этим миром. Сто
столетий пройдет, а он будет такой же.
И все начнут говорить: а что?
Кто сказал, что мир спасет красота,
не понял в ней ни черта.
Стой же,
Ноябрь. Когда-то я был влюблен.
Жаль, что тогда я не видел того, что ближе,
Ступая кроссовками "Саломон"
По петербургской жиже.
Теперь иная печаль:
до смерти расставаться жаль
с лучшим моим дружком -
Ночным Снежком.
"Ах, как снега пушистого нынче много!.."
Ах, как снега пушистого нынче много!
Будто ваты на елке, и остального,
словно нет, и самому не видно,
как твоя очевидность неочевидна.Хорошо убраться назло досадам
с февралем, с разошедшимся снегопадом,
позабыв, наконец, про свои невзгоды,
про печали, заботы, тревоги, годы.Позабыть навсегда о своих свиданьях,
о своих ожиданьях и опозданьях,
о своих любимых и нелюбимых -
о своих ошибках непоправимых.Вообще – исчезнуть с последним снегом,
заодно с опустевшим своим ковчегом,
позабыв о тепле, о весне, о лете:
обо всем, обо всем, обо всем на свете.
"Никому не хочу я петь…"
Никому не хочу я петь.
Разорвав, наконец-то, сеть,
я плыву не туда, куда
все. Сверкает кругом "вода".Этот мир сочинил урод.
Все здесь нужно наоборот
понимать. Но теперь я "пас" -
обойдется кретинский класс,
и стихи, что слагались в знак,
пусть летят кто куда, кто как…Что добавить к сему? Ни здесь,
ни на небе еще не весь
спектр познанья, что мне смешны
юбилеи и дурней сны.
А уж если и жалко кого – травы
да дегенератской молвы.И иду я в густой толпе,
как в лесу по глухой тропе,
презирая сверканье звезд,
ненавидя бессилье слез,
лишь свое про себя шепча,
будто гаснущая свеча.
"С неких пор я все чаще…"
И. Бродскому
С неких пор я все чаще
с завидным упрямством куклы,
словно в мусорный ящик,
бросаю в почтовый буквыUSA. Там начинка:
я жду и бросаю снова,
как японец в пачинко,
играю с судьбой на слово.Лучше я расскажу Вам,
о чем мои письма – это
миражи стеклодува
и метапсихоз поэта,что дешевле монетки
в подвале кофейни злачной -
промороженный в ветке
пылающий шар прозрачный.Дальше бредни о грусти,
сравнимой с налетом пыли,
про настенные гусли,
поющие "жили-были",про всенощную мессу
в присутствии дамы в черном
по пречистому лесу
на детском окне узорном.В общем, темы посланья
закланного для Эриний -
"Превращенье дыханья
в поземку" и "Крови в иней",до ворсинок продрогший
квартальный отчет за зиму:
"Отношенье издохшей
собаки к теплу и дыму".В завершенье тирады -
привет от запорошенных,
от церковной ограды
и дома умалишенных,от рассеянных искр
и служенья холодной лире.
Вот и все, пан Магистр.
До встречи не в этом мире.
Приложения
Жене
Вечер. Картинки по желтым стенкам.
Два букетика незабудок
в сговоре с золотым оттенком
прядок, испытывают рассудок.Он ли, она ли его целует -
тень поцелуя под облаками.
Больше Вселенной не существует -
только щекотка под языками.Улица Е. Егоровой. В сонном
воздухе слышится: до свиданья.
Что ж от всех курточек с капюшоном
так перехватывает дыханье?Что ж обезумевшим пассажиром
против движенья в тоннеле мчится
сердце, теряя согласье с миром,
словно ему уже не влюбиться?
"Спешит Новый год к прохожим, друзьям, парам…"
Спешит Новый год к прохожим, друзьям, парам.
Все что-то хватают, все волокут елки.
А мне нипочем: еще поживу в старом -
я предпочитаю обломки и осколки.Мое настоящее, как пирожок с ядом.
А в будущем белый туман и трубы пенье.
Мне нравится прошлое: в нем ты со мной рядом,
как вечное, нежное головокруженье.Когда ты кладешь свою руку в мою снова,
я чувствую в ней весь остаток тепла в мире.
Но я от волненья боюсь проронить слово,
как с белым из жести кружочком мишень в тире.О если бы выбрать, которой судьбе сдаться!
Волшебные сумерки, сердце еще бьется…
И невероятно куда-то еще мчаться,
пока твоя шапочка между домов вьется.
"Вечер, Вечер…"
Вечер, Вечер -
мой молчаливый гость,
что за свечи
в дом ты ко мне принес?
Взял их в церкви -
не пропадут, небось.Я скучаю
нынче, как идиот.
Я ведь знаю -
милая не придет.
Выйдет в город -
с кем-нибудь пропадет.Ей, любимой,
нет никаких причин,
столь красивой,
прятаться от мужчин,
потому что
я здесь совсем один.Я, наверно,
глупо о ней сужу.
Несомненно,
зря я о ней тужу.
Будет случай -
я ей тогда скажу:Все на свете
проходит, как облака.
Только эти
останутся, как река, -
встречи,
в которых звучит: пока.Рыбка, рыбка, -
шепну я, словно вода, -
ты меня позабудешь,
а я тебя никогда.
К сожаленью, это
теперь уже навсегда.
"Какой печальный нынче Новый год!.."
Какой печальный нынче Новый год!
Так холодно, что никуда не сходишь,
сидишь и с телефона глаз не сводишь,
как с черной мыши деревенский кот.Любовь моя, как я теперь живу…
Мне кажется, что ты мне изменяла,
я прячусь с головой под одеяло
и, как ребенок брошенный, реву.Я пребываю в идиотском сне,
я не пойму, насколько ты свободна,
тебе легко пойти к кому угодно,
не думая, как это больно мне.А я глотаю ядовитый дым,
мой дом опять припахивает гарью,
мир хочет, чтоб ты тоже стала тварью,
и навсегда судьбу связала с ним.Мир нагловато верит в то, что он
сильнее, интересней и богаче -
он думает, что не получит сдачи,
что я уже не так в тебя влюблен.И я, конечно, странный человек,
раз не пойму, что все слова напрасны,
как будто бы и не были прекрасны
Апрельская и прошлогодний снег.
"Вот и подходит пора расставанья с телом…"
Вот и подходит пора расставанья с телом,
а заодно со средой обитанья плоти.
Как незаметно порой привыкаешь к стенам -
словно лягушка, стареешь в своем болоте.Грустно, конечно. А жаль, что грустить не вечно.
Грусть – это лучшее, что остается с детства.
И доживать в Петербурге, как будто, легче:
призрака призраку не навредит соседство.Вот открывается дверь моего "театра".
Входит "актриса", похожая на Джульетту.
Было ли это вчера, или будет завтра -
чем помешает ее болтовня поэту?Все интересней, чем биться весь век с "врагами".
Жаль, что ведем мы себя не особо вольно:
я ведь еще не нашел чемодан с деньгами -
Так что на этом этапе с меня довольно.Все ничего. Только сердце о чем-то ноет:
страшно, наверно, привычки свои оставить.
В общем, любить никого на земле не стоит.
А разлюбить – невозможно себе представить.
"В далеком небе кружит самолет…"
В далеком небе кружит самолет.
Смешной прохожий щурится от света.
И мы еще гуляем напролет.
Мы влюблены. Нам хорошо. И лето.Вот мы стоим. Трамвая долго нет.
Вокруг скучает пассажиров стая.
И нас с тобою бережет от бед
на свете наша песенка простая.И пусть нет строя в наших голосах,
и мы поем ее, как можно – тише.
Она звучит, как будто в небесах.
А, может, извини Господь, и выше…Где ты теперь – не спросишь у зимы.
Но что-то сердце жжет, как след подковки
на том отрезке времени, где мы
остались на трамвайной остановке.
Сонет
Мне жаль, что я тебя люблю,
что ты моей люб в и не рада,
что я с тобой постель делю,
прокравшись по аллеям сада.Что, ускользая поутру,
бужу любимого Рамзеса,
что я не вовремя умру,
ни в ком не вызвав интереса.Ты мучаешь меня за спесь,
за то, что вечно я "не здесь",
что часто мы без денег оба,за то, что я ночей не сплю,
за то, что я тебя люблю,
и думаешь: "Еще за что ба"…
"Вечером, медленно двигаясь в гуще сброда…"
Вечером, медленно двигаясь в гуще сброда,
рядом с тобой, переменчивой, как погода,
я, для которого ты – это вся планета,
прячась, как сумерки, в тень от чумного света,
не понимая, что, в сущности, происходит,
чувствую, как моя жизнь из меня уходит.
Словно обязан куда-то уехать вскоре,
я ощущаю с тобою тоску и горе,
будто слоняюсь по вымершим коридорам
в брошенном доме фантазий моих, в котором
выбиты окна, и ветер гуляет в залах,
плача, как ночью вода в городских каналах.
Можно поверить, что песенка дома спета.
Только откуда под дверью полоска света
в час, когда все, как один, разбрелись на бл. дки,
будто ты просто играешь со мною в прятки
в мире, заполненном похотью и прошедшим,
здесь, в темноте, сумасшедшая с сумасшедшим.
"За окнами завихренье снежинок – пришел Сочельник…"
За окнами завихренье снежинок – пришел Сочельник.
Жена уже засыпает: ее охраняет ангел.
Я наслаждаюсь свободой на кухне. У нас нет денег.
На улицу меня выгоняет Анкер.
Наш пес почти египтянин – тезка одного фараона.
Мы гуляем ночами – оба ненавидим быдло.
Я обращаюсь со словом, как Марадона.
Но мне за это не платят. И не обидно.Спасибо родной Отчизне: я – инвалид второй группы.
Я получаю пенсию за отравленье ядом.
Совет при Патриархе Алексии насыпает мне крупы.
Я чувствую себя, словно Усама бен Ладен.Признаюсь, грежу терактами:
люблю помечтать на кухне,
пока собака похрапывает на коврике возле двери.
В своих ювелирных письмах я обращаюсь к Кюхле.
Но больше меня волнует таинственное Бери-Бери.Я вижу в окошке город: может быть – это Канна.
Там тоже живут, но только не люди – эльфы и феи.
В России поэтов много. Но вот что,
должно быть, странно:
Они почти поголовно все немцы или евреи.
"Куда-то…"
Куда-то
Я подевал три дня: головоломка.
Скорее, их и не было. Поди,
еще жена могла их прикарманить,
когда б они ей в тему. Но, увы,
я для нее лишь старый маразматик.
Друзей же я лишен. Из двух друзей -
один всегда дурак, другой – подлец.
Я в эти игры больше не игрок.
Я, словно путешественник, смотрю
на этот мир, его дома и окна,
светящиеся… И на снегопад.
И мне все чаще хочется покинуть
его вослед за теми из поэтов,
которых я любил. Болтают чушь,
что к смерти их, как будто бы, причастны
Агенты КГБ. Но это бред.
Никто их не убил.
Но все их понемножечку убили.
Я у окна. Передо мной – январь.
Прошли Сочельник, Рождество и Старый
год поменялся с Новым. Но опять
на свете ничего не изменилось.
И так же, как в свой первый Новый год
Бог дует на огромный одуванчик.
"Вот так удача: людей на дороге немного…"
Вот так удача: людей на дороге немного.
По убегающей вниз веренице огней из другого
мира, поэт – сочетание ангела с пьяным -
мчит за провизией, спрятанной в доме стеклянном.Хлюпает дождь, как уключина в лодке Харона.
Быстро темнеет, и улица, как макарона,
скользкая. Милая – дома. Глядит муз-tv и таится,
что ее жизнь, наконец-то, с моей, раздвоится.Я в магазине. Природа меня не смущает.
Кто с Богом дружит, тому Бог всегда помогает…
Нынешний месяц – промозглый какой-то и серый,
болен, наверное, осенью или холерой.Сыро. Январский снежок не скрипит под ногою,
в эту погоду не встретишься с Бабой-ягою,
что для чего-то всегда дуракам помогает.
Грустно до смерти, что нас в феврале ожидает.Все предначертано. Скучно. И Некто бесстрастный
смотрит с пустющих небес, как по наледи грязной
прет на меня, трансформировав крылья в дрезину,
особь, которой дано пережить эту зиму.
"Приближается осень. Листва начала осыпаться…"
Приближается осень. Листва начала осыпаться.
Снова вечер потерян. А утром тоска просыпаться.
Вспомнишь, как ты ушла, – проклинаешь
Денницу и Бога.
Хорошо еще, что грустных дней остается немного.Но пора подниматься: заманивать в стойло пегасов,
и вести на прогулку собаку в Страну Пидарасов,
а, вернувшись, запихивать в скучную пасть бутерброды,
удивляясь, откуда повсюду такие уроды.А потом одиночество грустную душу терзает,
будто кто-то театр, закрытый навек, подметает,
и бегом начинаешь молитвы шептать и креститься,
словно "Отче" прошепчешь, и счастье
к тебе возвратится.Лишь под вечер с тебя напряжение будто спадает,
и никто на тебя уже, вроде бы, не нападает:
всякий занят собой, своим логовом потным и сра..м.
Только сон и мечты остаются с тобою, со странным.Как ни дико, когда-нибудь ты примиришься с судьбою,
даже с тем, что она в этот час на земле не с тобою,
с тем, что ей хорошо, с тем, что ветер в окно задувает.
С тем, что лучше любви все равно ничего не бывает.
"Как всегда, на дворе ни весна, ни лето…"
Как всегда, на дворе ни весна, ни лето.
Не хватает тепла, освещенья, цвета,
обонянья, собаки, любимой, друга,
самочувствия, нежности, денег, юга.И сидишь в своей келье, вкушая старость,
словно ты – Полифем, и тебе осталось
лишь ворчать на плиту, зеркала, на стены,
на богов, на тоску, тишину, на вены.И волшебная палочка тоже где-то
за семьсот километров. В джинсы одета,
и прическа под мальчика. В камуфляже
таковом, что жена, не узнаешь даже.И уже не играет особой роли,
что душа не желает кричать от боли,
с каждым днем равнодушнее к счастью, горю,
как речушка, – тем глуше, чем ближе к морю.
Мой пёс
Сонет к Рамзику
Мой черный Ангел! Спишь без задних ног!
Храпишь во сне, скулишь, бежишь куда-то…
О, если бы тебе во сне я мог
компанию составить. Вот когда-то
мы б сгрызли всех придурков на пути,
всю падаль бы сожрали на дороге
и всех бы сук оттрахали. И боги
собачьи нас бы превознесли. Прости,
что обижал, командовал тобою,
таскал тебя повсюду за собою,
удерживал от вдохновенных драк…
хоть по числу собачьих рваных ср..к
ты превзошел давно уже любого.
Поверь, дружок! Я чту тебя, как Бога,
И ведь порой наказываю строго,
тебя люблю я больше, чем весь мир!Вот почему я не лечу к Иринке,
а покупаю у метро на рынке
лишь для тебя я курицу и сыр…
"В вышине надо мною плывет журавлиным клином…"
В вышине надо мною плывет журавлиным клином
искрометная туча – фантазия белой ночи.
Одуревшая за день, душа улетает к финнам.
Остальное влечет черный пес по кустам. Короче,в этой дикой стране только ночи и ждешь, как дара
истонченному сердцу за дикость тупого сброда,
от которого вылечит только Гвадалахара,
но она далеко. А ублюдки – кругом. Свободауместилась в прогулке с клыкастым дружком. По полю
мы бежим, словно два новоявленных привиденья,
наподобие узников, вырвавшихся на волю
поглазеть на светящиеся растенья…Нам бы в Мексику. Жить где-нибудь в предгорьях
по соседству с безлюдной полуденной красотою,
что одна лишь и помнит пред вечностью об изгоях,
позабытых в России, где будет зима. Зимою,где так хочется лета, какого угодно лета,
с тишиной под мостами, согретой дыханьем Феба,
с силуэтом собаки, бегущей стезей поэта
под алмазной короной чужого ночного неба.
"Мой милый пес! Как грустно мы живем!.."
Мой милый пес! Как грустно мы живем!
Как все у нас привязано к причине…
В последний раз мы собрались втроем,
и то, благодаря твоей кончине.Течет со стен невыносимый час.
Тупые рыла в смрадном коридоре.
И та, что вечно связывала нас,
впервые в жизни не скрывает горе.Тебя мы оставляем на чужих.
Спускаемся по лестнице, как тени.
Ты, все сносивший молча, больше жив,
чем я, не замечающий ступени.Нет больше пса. И кости сожжены.
И на подушку ты ко мне не ляжешь.
И, ставший в мире тише тишины,
"Люблю тебя" во сне уже не скажешь.Когда-нибудь ты станешь человек,
построишь тоже где-нибудь избушку.
А я, к тебе прибившийся навек,
тихонечко пристроюсь на подушку.
"Прекрасна жизнь! Но слишком коротка…"
Прекрасна жизнь! Но слишком коротка.
И грустная – до помутненья взгляда.
Ты умер, друг. А я живу пока.
Хоть неохота, но кому-то надо.Уже февраль. Здесь все идет к весне.
Мы скоро бы поехали на дачу.
Ты лапой обнимал меня во сне.
Ты понимаешь, почему я плачу?Теперь со мною спит лишь твой портрет.
Лишь дух твой грустно бродит по квартире.
Но для меня – меня на свете нет.
А ты, как воин, пребываешь в мире.Воскресни, Пёс! Я за тебя умру.
Как раб, смирюсь с любой своей судьбою.
Ты был со мной так ласков поутру,
что всё – ничто в сравнении с тобою.Всегда казалось мне, что мы – друзья.
Но понял я, среди печали многой,
ты – был моим хозяином, а я
был лишь твоей собакою двуногой.
"Невероятно – как поменялся свет…"
Невероятно – как поменялся свет.
Перед отчаяньем – все на планете муть.
Нет ни подруги, и нежного Пёски нет -
Лишь бесконечный немыслимо скучный путь.Как одиноко! Хоть бы какой мураш…
Помнишь, как было нам на земле троим?
Все набекрень. Пред глазами сплошной мираж:
вот Иегова на нуре. Спешит к своим…Вечер в пустыне. Можно ложиться спать.
Тихо. Заумно только бархан скрипит.
Здесь можно выть. И хоть где попало, сс. ть.
Даже змея со скуки не зашипит.Нет здесь сирени. Пустынное – не цветет.
Утром обратно плестись по песку с мешком.
Ты будешь сниться, покуда не рассветет,
как мы шагаем домой по шоссе с дружком.
"Любовь моя! Как грустно стало жить…"
Любовь моя! Как грустно стало жить…
Как больно засыпать и просыпаться,
как тяжело ничем не дорожить,
и, как листве, гореть и осыпаться.Ты помнишь, между мною и тобой
чудесный пёс валялся на диване,
и ты еще была моей женой,
а я был бесконечно счастлив с вами.Я вас любил. Мой восхищенный взгляд
не встретит вас нигде уже. И все же,
оглядываясь в прошлое, я рад,
что мы когда-то жили здесь, похоже.Не хлопнет лифт. Не прозвучат шаги.
Не щелкнет ключ, и дверь не отворится.
Вы не войдете. Как себе ни лги -
а ничего уже не повторится.