Собрание сочинений в четырех томах. Том 3. Песни. Стихотворения - Высоцкий Владимир Семенович 6 стр.


I. Из дорожного дневника

Ожидание длилось,
а проводы были недолги -
Пожелали друзья:
"В добрый путь! Чтобы – всё без помех!"
И четыре страны
предо мной расстелили дороги,
И четыре границы
шлагбаумы подняли вверх.

Тени голых берез
добровольно легли под колеса,
Залоснилось шоссе
и штыком заострилось вдали.
Вечный смертник – комар
разбивался у самого носа,
Превращая стекло
лобовое
в картину Дали.

Сколько смелых мазков
на причудливом мертвом покрове,
Сколько серых мозгов
и комарьих раздавленных плевр!
Вот взорвался один,
до отвала напившийся крови,
Ярко-красным пятном
завершая дорожный шедевр.

И сумбурные мысли,
лениво стучавшие в темя,
Устремились в пробой -
ну попробуй-ка останови!
И в машину ко мне
постучало просительно время, -
Я впустил это время,
замешенное на крови.

И сейчас же в кабину
глаза из бинтов заглянули
И спросили: "Куда ты?
На запад?
Вертайся назад!.."
Я ответить не смог -
по обшивке царапнули пули
Я услышал: "Ложись! Берегись!
Проскочили!
Бомбят!"

Этот первый налет
оказался не так чтобы очень:
Схоронили кого-то,
прикрыв его кипой газет,
Вышли чьи-то фигуры -
назад, на шоссе – из обочин,
Как лет тридцать спустя,
на машину мою поглазеть.

И исчезло шоссе -
мой единственно верный фарватер,
Только – елей стволы
без обрубленных минами крон.
Бестелесный поток
обтекал не спеша радиатор.
Я за сутки пути
не продвинулся ни на микрон.

Я уснул за рулем -
я давно разомлел до зевоты, -
Ущипнуть себя зá ухо
или глаза протереть?!
В кресле рядом с собой
я увидел сержанта пехоты:
"Ишь, трофейная пакость, – сказал он, -
удобно сидеть!.."

Мы поели с сержантом
домашних котлет и редиски,
Он опять удивился:
откуда такое в войну?!
"Я, браток, – говорит, -
восемь дней как позавтракал в Минске.
Ну, спасибо! Езжай!
Будет время – опять загляну…"

Он ушел на восток
со своим поредевшим отрядом,
Снова мирное время
в кабину вошло сквозь броню.
Это время глядело
единственной женщиной рядом,
И она мне сказала:
"Устал! Отдохни – я сменю!"

Всё в порядке, на месте, -
мы едем к границе, нас двое.
Тридцать лет отделяет
от только что виденных встреч.
Вот забегали щетки,
отмыли стекло лобовое, -
Мы увидели знаки,
что призваны предостеречь.

Кроме редких ухабов,
ничто на войну не похоже, -
Только лес – молодой,
да сквозь снова налипшую грязь
Два огромных штыка
полоснули морозом по коже,
Остриями – по-мирному -
кверху,
а не накренясь.

Здесь, на трассе прямой,
мне, не знавшему пуль,
показалось,
Что и я где-то здесь
довоевывал невдалеке, -
Потому для меня
и шоссе словно штык заострялось,
И лохмотия свастик
болтались на этом штыке.

II. Солнечные пятна, или Пятна на солнце

Шар огненный всё просквозил,
Всё перепек, перепалил,
И как груженый лимузин
За полдень он перевалил, -
Но где-то там – в зените был
(Он для того и плыл туда),
Другие головы кружил,
Сжигал другие города.

Еще асфальт не растопило
И не позолотило крыш,
Еще светило солнце лишь
В одну худую светосилу,
Еще стыдились нищеты
Поля без всходов, лес без тени,
Еще тумана лоскуты
Ложились сыростью в колени, -

Но диск на тонкую черту
От горизонта отделило, -
Меня же фраза посетила:
"Не ясен свет, когда светило
Лишь набирает высоту".

Пока гигант еще на взлете,
Пока лишь начат марафон,
Пока он только устремлен
К зениту, к пику, к верхней ноте,
И вряд ли астроном-старик
Определит: на Солнце – буря, -
Мы можем всласть глазеть на лик,
Разинув рты и глаз не щуря.

И нам, разиням, на потребу
Уверенно восходит он, -
Зачем спешить к зениту Фебу?
Ведь он один бежит по небу -
Без конкурентов – марафон!

Но вот – зенит. Глядеть противно
И больно, и нельзя без слез,
Но мы – очки себе на нос
И смотрим, смотрим неотрывно,
Задравши головы, как псы,
Всё больше жмурясь, скаля зубы, -
И нам мерещатся усы -
И мы пугаемся, – грозу бы!

Должно быть, древний гунн Аттила
Был тоже солнышком палим, -
И вот при взгляде на светило
Его внезапно осенило -
И он избрал похожий грим.

Всем нам известные уроды
(Уродам имя легион)
С доисторических времен
Уроки брали у природы, -
Им апогеи не претили
И, глядя вверх до слепоты,
Они искали на светиле
Себе подобные черты.

И если б ведало светило,
Кому в пример встает оно, -
Оно б затмилось и застыло,
Оно бы бег остановило
Внезапно, как стоп-кадр в кино.

Вон, наблюдая втихомолку
Сквозь закопченное стекло -
Когда особо припекло, -
Один узрел на лике челку.
А там – другой пустился в пляс,
На солнечном кровоподтеке
Увидев щели узких глаз
И никотиновые щеки…

Взошла Луна, – вы крепко спите.
Для вас – светило тоже спит, -
Но где-нибудь оно в зените
(Круговорот, как ни пляшите) -
И там палит, и там слепит!..

III. Дороги… Дороги…

Ах, дороги узкие -
Вкось, наперерез, -
Версты белорусские -
С ухабами и без!
Как орехи грецкие
Щелкаю я их, -
Говорят, немецкие -
Гладко, напрямик…

Там, говорят, дороги – ряда пó три
И нет дощечек с "Ахтунг!" или "Хальт!".
Ну что же – мы прокатимся, посмотрим,
Понюхаем – не порох, а асфальт.

Горочки пологие -
Я их щелк да щелк!
Но в душе, как в логове,
Затаился волк.
Ату, колеса гончие!
Целюсь под обрез -
С волком этим кончу я
На отметке "Брест".

Я там напьюсь водички из колодца
И покажу отметки в паспортах.
Потом мне пограничник улыбнется,
Узнав, должно быть, или – просто так…

После всякой зауми
Вроде "кто таков?" -
Как взвились шлагбаумы
Вверх, до облаков!
Взял товарищ в кителе
Снимок для жены -
И… только нас и видели
С нашей стороны!

Я попаду в Париж, в Варшаву, в Ниццу!
Они – рукой подать – наискосок…
Так я впервые пересек границу
И чьи-то там сомнения пресёк.

Ах, дороги скользкие -
Вот и ваш черед, -
Деревеньки польские -
Стрелочки вперед;
Телеги под навесами,
Булыжник-чешуя…
По-польски ни бельмеса мы -
Ни жена, ни я!

Потосковав о ломте, о стакане,
Остановились где-то наугад, -
И я сказал по-русски: "Прошу, пани!"
И получилось точно и впопад!

Ах, еда дорожная
Из немногих блюд!
Ем неосторожно я
Всё, что подают.
Напоследок – сладкое,
Стало быть – кончай!
И на их хербатку я
Дую, как на чай.

А панночка пощелкала на счетах
(Всё как у нас – зачем туристы врут!
И я, прикинув разницу валют,
Ей отсчитал не помню сколько злотых
И проворчал: "По-божески дерут"…

Где же песни-здравицы, -
Ну-ка, подавай! -
Польские красавицы,
Для туристов – рай?
Рядом на поляночке
Души нараспах -
Веселились панночки
С граблями в руках.

"Да, побывала Польша в самом пекле, -
Сказал старик – и лошадей распряг… -
Красавицы-полячки не поблекли -
А сгинули в немецких лагерях…"

Лемеха въедаются
В землю, как каблук,
Пеплы попадаются
До сих пор под плуг.
Память вдруг разрытая -
Неживой укор:
Жизни недожитые -
Для колосьев корм.

В мозгу моем, который вдруг сдавило
Как обручем, – но так его, дави! -
Варшавское восстание кровило,
Захлебываясь в собственной крови…

Дрались – худо-бедно ли,
А наши корпуса -
В пригороде медлили
Целых два часа.
В марш-бросок, в атаку ли -
Рвались как один, -
И танкисты плакали
На броню машин…

Военный эпизод – давно преданье,
В историю ушел, порос быльем -
Но не забыто это опозданье,
Коль скоро мы заспорили о нем.

Почему же медлили
Наши корпуса?
Почему обедали
Эти два часа?
Потому что танками,
Мокрыми от слез,
Англичанам с янками
Мы утерли нос!

А может быть, разведка оплошала -
Не доложила?… Что теперь гадать!
Но вот сейчас читаю я: "Варшава" -
И еду, и хочу не опоздать!

1973

* * *

Лес ушел, и обзор расширяется,
Вот и здания проявляются,
Тени их под колеса кидаются
И остаться в живых ухитряются.

Перекресточки – скорость сбрасывайте!
Паны, здравствуйте! Пани, здравствуйте!
И такие, кому не до братства, те -
Тоже здравствуйте, тоже здравствуйте!

Я клоню свою голову шалую
Пред Варшавою, пред Варшавою.
К центру – "просто" – стремлюсь, поспешаю я,
Понимаю, дивлюсь, что в Варшаве я.

Вот она – многопослевоенная,
Несравненная, несравненная!
Не сровняли с землей, оглашенные,
Потому она и несравненная.

И порядочек здесь караулится:
Указатели – скоро улица.
Пред старушкой пришлось мне ссутулиться:
Выясняю, чтоб не обмишулиться.

А по-польски – познания хилые,
А старушка мне: "Прямо, милые!" -
И по-нашему засеменила, и
Повторяла опять: "Прямо, милые…"

…Хитрованская Речь Посполитая,
Польша панская, Польша битая,
Не единожды кровью умытая,
На Восток и на Запад сердитая,

Не ушедшая в область предания,
До свидания, до свидания!
И Варшава – мечта моя давняя,
‹До свидания, до свидания!›

‹1973›

* * *

Когда я отпою и отыграю,
Где кончу я, на чем – не угадать?
Но лишь одно наверное я знаю:
Мне будет не хотеться умирать!

Посажен на литую цепь почета,
И звенья славы мне не по зубам…
Эй, кто стучит в дубовые ворота
Костяшками по кованым скобам!..

Ответа нет, – но там стоят, я знаю,
Кому не так страшны цепные псы.
Но вот над изгородью замечаю
Знакомый серп отточенной косы…

Я перетру серебряный ошейник
И золотую цепь перегрызу.
Перемахну забор, ворвусь в репейник,
Порву бока – и выбегу в грозу!

1973

* * *

Вот в плащах, подобных плащ-палаткам, -
Кто решил ‹в› такое одевать! -
Чтоб не стать останками, остатком -
Люди начинают колдовать.

Девушка под поезд – все бывает, -
Тут уж – истери не истери, -
И реаниматор причитает:
"Милая, хорошая, умри!

Что ты будешь делать, век больная,
Если б даже я чего и смог?!
И нужна ли ты кому такая -
Без всего, и без обеих ног!"

Выглядел он жутко и космато,
Он старался – за нее дышать, -
Потому что врач-реаниматор -
Это значит: должен оживлять!

… Мне не спится и не может спаться -
Не затем, что в мире столько бед:
Просто очень трудно оклематься -
Трудно, так сказать, реаниматься,
Чтоб писать поэмы, а не бред.

Я – из хирургических отсеков,
Из полузапретных катакомб,
Там, где оживляют человеков, -
Если вы слыхали о таком.

Нет подобных боен на корриде -
Фору дам, да даже сотню фор…
Только постарайтесь в странном виде
Не ходить на красный светофор!

1973

* * *

Мы без этих машин – словно птицы без крыл, -
Пуще зелья нас приворожила
Пара сот лошадиных сил
И, должно быть, нечистая сила.

Нас обходит по трассе легко мелкота -
Нам обгоны, конечно, обидны, -
Но на них мы глядим свысока – суета
У подножия нашей кабины.

И нам, трехосным,
Тяжелым на подъем
И в переносном
Смысле, и в прямом,

Обычно надо позарез,
И вечно времени в обрез, -
Оно понятно – это дальний рейс.

В этих рейсах сиденье – то стол, то лежак,
А напарник приходится братом.
Просыпаемся на виражах -
На том свете почти
правым скатом.

Говорят – все конечные пункты земли
Нам маячат большими деньгами,
Говорят – километры длиною в рубли
Расстилаются следом за нами.

Не часто с душем
Конечный этот пункт, -
Моторы глушим -
И плашмя на грунт.

Пусть говорят – мы за рулем
За длинным гонимся рублем, -
Да, это тоже! Только суть не в нем.

На равнинах поем, на подъемах – ревем, -
Шоферов нам еще, шоферов нам!
Потому что – кто только за длинным рублем,
Тот сойдет на участке неровном.

Полным баком клянусь, если он не пробит, -
Тех, кто сядет на нашу галеру,
Приведем мы и в божеский вид,
И, конечно, в шоферскую веру.

Земля нам пухом,
Когда на ней лежим
Полдня под брюхом -
Что-то ворожим.

Мы не шагаем по росе -
Все наши оси, тонны все
В дугу сгибают мокрое шоссе.

На колесах наш дом, стол и кров – за рулем,
Это надо учитывать в сметах.
Мы друг с другом расчеты ведем
Кратким сном в придорожных кюветах.

Чехарда длинных дней – то лучей, то теней…
А в ночные часы перехода
Перед нами бежит без сигнальных огней
Шоферская лихая свобода.

Сиди и грейся -
Болтает, как в седле…
Без дальних рейсов -
Нет жизни на земле!

Кто на себе поставил крест,
Кто сел за руль как под арест -
Тот не способен на далекий рейс.

1973

* * *

Я скачу позади на полслова,
На нерезвом коне, без щита, -
Я похож не на ратника злого,
А скорее – на злого шута.

Бывало, вырывался я на корпус,
Уверенно, как сам великий князь,
Клонясь вперед – не падая, не горбясь,
А именно намеренно клонясь.

Но из седла меня однажды выбили -
Копьем поддели, сбоку подскакав, -
И надо мной, лежащим, лошадь вздыбили,
И надругались, плетью приласкав.

Рядом всадники с гиканьем диким
Копья целили в месиво тел.
Ах дурак я, что с князем великим
Поравняться в осанке хотел!

Меня на поле битвы не ищите -
Я отстранен от всяких ратных дел, -
Кольчугу унесли – я беззащитен
Для зуботычин, дротиков и стрел.

Зазубрен мой топор, и руки скручены,
Ложусь на сбитый наскоро настил,
Пожизненно до битвы недопущенный
За то, что раз бестактность допустил.

Назван я перед ратью двуликим -
И топтать меня можно, и сечь.
Но взойдет и над князем великим
Окровавленный кованый меч!..

Встаю я, отряхаюсь от навоза,
Худые руки сторожу кручу,
Беру коня плохого из обоза,
Кромсаю ребра – и вперед скачу.

Влечу я в битву звонкую да манкую -
Я не могу, чтоб это без меня, -
И поступлюсь я княжеской осанкою,
И если надо – то сойду с коня!

1973

Я НЕ УСПЕЛ

(Тоска по романтике)

Болтаюсь сам в себе, как камень в торбе,
И силюсь разорваться на куски,
Придав своей тоске значенье скорби,
Но сохранив загадочность тоски…

Свет Новый не единожды открыт,
А Старый весь разбили на квадраты,
К ногам упали тайны пирамид,
К чертям пошли гусары и пираты.

Пришла пора всезнающих невежд,
Все выстроено в стройные шеренги,
За новые идеи платят деньги -
И больше нет на "эврику" надежд.

Все мои скалы ветры гладко выбрили -
Я опоздал ломать себя на них;
Всё золото мое в Клондайке выбрали,
Мой черный флаг в безветрии поник.

Под илом сгнили сказочные струги,
И могикан последних замели,
Мои контрабандистские фелюги
Худые ребра сушат на мели.

Висят кинжалы добрые в углу
Так плотно в ножнах, что не втиснусь между.
Смоленый плот – последнюю надежду -
Волна в щепы разбила об скалу.

Вон из рядов мои партнеры выбыли
У них сбылись гаданья и мечты:
Все крупные очки они повыбили -
И за собою подожгли мосты.

Азартных игр теперь наперечет.
Авантюристы всех мастей и рангов
По прериям пасут домашний скот -
Там кони пародируют мустангов.

И состоялись все мои дуэли,
Где б я почел участие за честь.
Там вызвать и явиться – всё успели,
Всё предпочли, что можно предпочесть.

Спокойно обошлись без нашей помощи
Все те, кто дело сделали мое, -
И по щекам отхлестанные сволочи
Бессовестно ушли в небытиё.

Я не успел произнести: "К барьеру!" -
А я за залп в Дантеса все отдам.
Что мне осталось – разве красть химеру
С туманного собора Нотр-Дам?!

В других веках, годах и месяцах
Все женщины мои отжить успели, -
Позанимали все мои постели,
Где б я хотел любить – и так, и в снах.

Захвачены все мои одра смертные -
Будь это снег, трава иль простыня,
Заплаканные сестры милосердия
В госпиталях обмыли не меня.

Мои друзья ушли сквозь решето -
Им всем досталась Лета или Прана, -
Естественною смертию – никто,
Все – противоестественно и рано.

Иные жизнь закончили свою -
Не осознав вины, не скинув платья, -
И, выкрикнув хвалу, а не проклятья,
Беззлобно чашу выпили сию.

Другие – знали, ведали и прочее, -
Но все они на взлете, в нужный год -
Отплавали, отпели, отпророчили…
Я не успел – я прозевал свой взлет.

1973

* * *

Все ‹с› себя снимаю – слишком душно, -
За погодой следую послушно, -
Но
все долой – нельзя ж!
Значит, за погодой не угнаться:
Дальше невозможно раздеваться, -
Да,
это же не пляж!

Что-то с нашей модой стало ныне:
Потеснили макси снова мини -
Вновь,
вновь переворот!
Право, мне за модой не угнаться -
Дальше невозможно ‹одеваться›,
Но -
и наоборот!

Скучно каждый вечер слушать речи:
У меня за вечер по две встречи, -
Тот
и другой – не прост.
Трудно часто переодеваться -
Значит, мне приходится стараться, -
Вот,
вот ведь в чем вопрос!

‹1973›

НАБАТ

Вот в набат забили:
Или в праздник, или -
Надвигается, как встарь,
чума!
Заглушая лиру,
Звон идет по миру, -
Может быть, сошел звонарь
с ума!

Следом за тем погребальным набатом
Страх овладеет сестрою и братом,
Съежимся мы
под ногами чумы,
Пусть уступая гробам и солдатам.

Нет, звонарь не болен:
Слышно с колоколен,
Как печатает шаги
судьба.
Догорают угли
Там, где были джунгли;
Тупо топчут сапоги
хлеба.

Выход один беднякам и богатым:
Смерть -
это самый бесстрастный анатом.
Все мы равны
перед ликом войны,
Только привычней чуть-чуть азиатам.

Не в леса одета
Бедная планета,
Нет – огнем согрета мать-
Земля!
А когда остынет -
Станет мир пустыней,
Вновь придется начинать
с нуля.

Назад Дальше