а224: Слово и имя.
Слово это то, чтó говорится, что сказано и услышано, а чтобы говорить кому-то и о чем-то, нам нужно имя адресата, или имя собственное, личное, и имя предмета речи. Адресата зовут - называют-призывают, а предмет речи упоминают - память это мысль об уже отсутствующем; легок на помине тот, кто при его упоминании является как на зов. Слово входит в триаду мысль, слово, дело / дело, слово, мысль, связанную с путем, а имя входит в триаду вещь, имя, образ, связанную с местом: вещь лежит, стоит, дело идет. Имя предмета речи, или термин, определяется - "А есть Б", слово толкуется - "А значит Б". (↓1: Память об умершем. - 2: Легок на помине.)
а231: Бахтинское "чужое слово".
Бахтин для ненаписанной статьи о чужом слове (в записях 1970/71 - ЭСТ1, с. 347 слл.):
Я живу в мире чужих слов. И вся моя жизнь является ориентацией в этом мире, реакцией на чужие слова (бесконечно разнообразной реакцией), начиная от их освоения (в процессе первоначального овладения речью) и кончая освоением богатств человеческой культуры (выраженных в слове или в других знаковых материалах). Чужое слово ставит перед человеком особую задачу понимания этого слова (такой задачи в отношении собственного слова не существует или существует в совсем другом смысле).
Ср. под именем В. Волошинова о "задачах, которые ставит именно чужое слово сознанию, - разгадать и научить разгаданному" - Маркс, филос. яз., 2.2. "Это распадение для каждого человека", продолжает Бахтин,
всего выраженного в слове на маленький мирок своих слов (ощущаемых как свои) и огромный, безграничный мир чужих слов - первичный факт человеческого сознания и человеческой жизни, который, как и всё первичное и само собой разумеющееся, до сих пор мало изучался (осознавался), во всяком случае, не осознавался в своем огромном принципиальном значении.ЙЙЙ
ЙЙЙВ жизни как предмете мысли (отвлеченной) существует человек вообще, - но в самбй живой переживаемой жизни существуем только я, ты. он. и только в ней раскрываются (существуют) такие первичные реальности, как мое слово и чужое слово, и вообще те первичные реальности, которые пока еще не поддаются познанию (отвлеченному, обобщающему), а потому не замечаются им.
А "Поиски" писателем "собственного слова на самом деле есть поиски именно не собственного, а слова, которое больше меня самого; это стремление уйти от своих слов, с помощью которых ничего существенного сказать нельзя." (из записи 1970/71, с 354). - Три бахтинские категории "другой для меня", "я для себя" и "я для другого" позволяют различать чужое слово, свою мысль и свое слово соответственно, причем чужое слово, это "почти колумбово открытие в филологии Бахтина" (С. Бочаров, Событие бытия, с. 510), оказывается открытием чужести первичного слова. Чужое слово-аналитическое сочетание. (↓1: Лидия Гинзбург о чужих словах. - 2; Чужое слово, своя мысль и свое слово.)
а232: Кто говорит?
Не я сам, по-бахтински я-для-себя, и даже не ты, другой мне, а все другие вместе, ср. язык "(чужой) народ". Это вы субъект говорения, собирательный хозяин языка, вы говорите мне через тебя, тобой. Ты говоришь мне как ваш представитель и орудие, ср. язык "пленник, которого допрашивают". А я только для другого говорящий, для себя же я слушатель, (не)понимающий и думающий. Ведь "для меня в жизни", сказал Бахтин в работе об авторе и герое (ЭСТ1, с. 23 и 48). отношение "я и другой". "я и все другие" "абсолютно необратимо и дано раз и навсегда". Дальше: "Другость моя радуется во мне, но не я для себя." (с. 120) - говорит тоже моя другость, но не моя думающая самость. Но индивидуалист этого уже не знает, он привык считать, что его "я" нераздельно. К связи мысли и "я" см. В. Топоров. И.-е. *ЕС'Н-ОМ: *MEN-, сюда же ответ семилетней девочки в записи М. Гаспарова (Зап. вып., с. 339):
"ЙЙЙчто важнее - что ты думаешь или что ты делаешь?" - "Именно я?" - "Именно ты". - "Я - что думаю, а другие - что делают". И объяснила: она-то знает, что толкнулась в коридоре не нарочно, а учительница не знает, видит только то, что сделано, и записала выговор.
С триадой мысль, слово и дело связана триада я, люди и весь мир ("личность, общество, природа"); мысль связана со мною, а слово с людьми, миром-общиной. Может быть, про другость говорящего шумерская пословица "Мой рот равняет меня с людьми". (↓1: Ответы на вопрос о говорящем. - 2: Говорят и мировой человек. - 3: Множестве иное представительства. - 4: К необратимости отношения "я" - другой.)
а233: Разделение себя у Борхеса и Льва Толстого.
Борхес и я: уже с заглавия и почти до конца этого одностраничного рассказа, вошедшего в сборник Создатель (El hacedor, I960), Хорхе Луис Борхес отделяет свое я-для-других, то есть для нас, его читателей, от я-для-себя, говоря этико-эстетическими категориями Бахтина, прежде всего работы Автор и герой. Именитый Борхес с "его литературой" - "другой" самому себе, еl otro (так будет позднéе назван рассказ о встрече двух Борхесов, старика и юноши); в этом отчужденном su //-teratura "его писанина" слышна концовка верленова Искусства поэзииEt tout le reste est littérature, как и в яростной Четвертой прозе Мандельштама. Художественному разделению себя у Борхеса соответствует, кроме бахтинского философского, исповедальное разделение в дневнике Льва Толстого под 8, 11 и 18.4.1909:
Как хорошо, нужно, пользительно, при сознании всех появляющихся желаний, спрашивать себя: чье это желание: Толстого или мое. Толстой хочет осудить, думать недоброе об NN, а я не хочу. И если только я вспомнил это, вспомнил, что Толстой не я, то вопрос решается бесповоротно. ЙЙЙТебе, Толстому, хочется или не хочется того или этого - это твое дело. Исполнить же то, чего ты хочешь, признать справедливость, законность твоих желаний, это - мое дело.ЙЙЙ
Не знаю, как это покажется другим, но на меня это ясное разделение] себя на Толстого и на Я удивительно радостно и плодотворно для добра действует.
Толстой забирает силу надо мной. Да врет он. Я, Я, только и есть Я, а он, Толстой, мечта и гадкая и глупая.
Да, Толстой хочет быть правым, а Я хочу, напротив, чтобы меня осуждали, а Я бы перед собой знал, ч[то] Я прав.
Вспоминается еще Мандельштам: О, как противен мне какой-то соименникЙЙЙ | то был не я, то был другой. (Нет, никогда ничей я не был современникЙЙЙ). Но не подходит сюда хитроумное разделение себя, которое проделал своим Вид. невид. Яков Друскин. (4–1: К бахтинским "я для себя" и "я для другого". - 2: Борхес и я.)
а234: Слово и пословица.
К слову как "услышанному": "Лишь потом, в других десятилетиях и полушариях, я понял: слово должно быть сказано и услышано (двумя или тремя), иначе оно не слово, а только звук." - В. Яновский, Поля Елисейские, 7. И Топоров, Святость 1 (из прим. 46 на с. 207 сл.):
Вообще Слово - это то, что может и должно быть услышано, предназначено к услышанию, т. е. то. что предполагает не только Я, субъект речи, автора Слова, но другого (Ты) и, как правило, завершенность коммуникации в слове, иначе говоря диалог, который имел место. - в отличие от сказать (говорить), не требующего непременного участия воспринимающего сказанное друг [ого] и, следовательно, диалога (ср. глас вопиющего в пустыне, повисающий в одиночестве невоспринятости) и - в случае сказать-апеллирующего к феноменальному (зрение - показ: с-казать, но ис-чезать).
- Да, но "Я", которое есть субъект речи, автор Слова, подобает одному Богу, можно сказать вслед за цадиком Аароном из Карлина (по Буберу), а для меня самого говорящий - другой. Идею чужести слова обновляет слово по-словица. от формулы следования и цитирования по слове/слову. обновляемой в по пословице. "Не всякое слово пословица" (ПРН, с. 972), но это позднéе, когда чужесть в слове ослабла, а первоначально всякое, ср. древнерусское и диалектное пословица "слово (языка)": первоначально слово есть чужое-общее высказывание (общий: польское obey "чужой", но ср. своеобщий). по котором/которому я делаю и говорю. Пословица-слово мирового человека, кому я пословен, послушен. Близко слову-пословице обозначение священного писания индуистов śruti- с тем же индоевропейским корнем "слышать, слушать", впрочем см. В. Семенцов, Интерпрет. брахман., 1.8. Сюда же санскр. mantra-, о котором см. Инд. мантру Яна Гонды, и церковное пареми`я "чтение из Священного писания" при паремúя фольклористики (παροιμíα). О пословице ср. А. Григорян. Посл, посл., прим. 11 на с. 226.
а235: Гомеровы призывы к Музе
Гомеровы призывы к Музе и поэт как "толковник богов" у Платона, oi δέ ποιηταϊ ούδέν άλλ* ή έρμηνής είσΐ των βεών (Ион, 534e), и Горация, sacer interpresque deorum | - Orpheus (Искусство поэзии. 391 сл.). свидетельствуют об исконной чужести слова, понимание которой вернул нам Бахтин. А Вергилий, начавший Энеиду от себя, стал образцом для европейской поэтической отсебятины - все эти "пою" (их упоминает С. Аверинцев. Поэтика ранневиз., гл. Слово и книга) или "певец" как самоназвание того, кто пишет стихи. К порицаемому в Искусстве поэзии зачину "киклического писаки" "fortunam Priami cantabo et nobile bellum" (136 сл.) см. Ч. Бринк. Гор. поэз. 2. с. 214; сходство с Arma virumqueЭнеиды здесь не отмечено. К чужести слова ср. "Дух Господень говорит во мне, и слово Его на языке у меня." из Второй книги царств (23.2) или "Ибо не вы будете говорить, но Дух Отца вашего будет говорить в вас." из Матфея (10.20). О говорении того, чтó "хочет Бог, чтобы я говорил", есть запись Слияние своей жизни - в Уединенном Розанова. Но вот как криво истолкован праведный зачин Илиады у Григория Паламы: "Гомер тоже призывает богиню воспеть через него человекоубийственный гнев Ахилла, давая этому демону пользоваться собой как орудием и возводя к той же богине источник своей мудрости и красноречия." - Триады в защиту священно-безмолвствующих, 1.1.15; это победное, торжествующее выставление языческого божества бесом называется interpretatio Christiana, (i↓1: Мифологема божественного слова. - 2: "Христианское толкование".)
а236: Писатель.
а237: Мандельштам о Данте
(Разговор о Данте. 10):
Секрет его емкости в том, что ни единого словечка он не привносит от себя. Им движет всё что угодно, только не выдумка, только не изобретательство. Дант и фантазия - да ведь это несовместимо!.. ЙЙЙКакая у него фантазия? Он пишет под диктовку, он переписчик, он переводчик… Он весь изогнулся в позе писца, испуганно косящегося на иллюминованный подлинник, одолженный ему из библиотеки приора.
К этому месту есть пояснение Надежды Мандельштам:
Мандельштам утверждает, что "ни одного словечка он (Данте) не привнесет от себя… он пишет под диктовку, он переписчик, он переводчик…" Литературовед этого бы сказать не мог. Это мог сказать только поэт, на собственном опыте познавший категоричность внутреннего голоса. Из приведенной цитаты следует, что в поэтическом труде немыслим никакой произвол, ни выдумка, ни фантазия. Все эти понятия Мандельштам относил к отрицательному ряду. ЙЙЙФантазия и вымысел дают фиктивный продукт - беллетристику, литературу, но не поэзию. ЙЙЙЕсть эпохи, когда возможно только литературное производство, фикция, потому что внутренний голос заглушен и "душа убывает".
- Моцарт и Сальери (гл. Две стороны одного процесса). - Но ведь "внутренний голос заглушен" уже у Вергилия, вожатого Данте; нелитературная поэзия это, строго говоря, недостижимый для частного автора идеал дописьменной словесности, идеал фольклора.
а241: Говорить с кем.
Собеседник отличается от адресата как разговор от слова, как говорение с кем-то от говорения кому-то. Го верить с кем, совершенный вид поговорить, а не сказать, не управляет винительным падежом: говорящий с кем-то начинает разговор, обычно спрашивает, а тот отвечает; говорят оба, ср. раз-говаривать с кем.
а251: Параллель к "Сказал значит сказал"
На вопрос, чтó есть человек, биолог в Птицах Битова (Оглашенные, 1) отвечает "Человек равен самому себе. На большее он не способен." Так и сказал по первому ответу на большее не способно.
а321: "Закон тождества".
Вот как раз математик по образованию, для которого фигуральный "закон тождества" уже пресная истина: "Но поскольку голое утверждение типа "А есть А" лишено остроты (point'а), постольку пословицы, основанные на тождестве (тавтологии). несут в себе, имплицитно или эксплицитно, своего рода эпистемологический ореол удивления (что-то вроде: "Как это ни удивительно. А есть А")." - Юрий Левин. Логико-семиотич… 0.2. Удивление тут мандельштамовское, из Утра акмеизма (5): "Способность удивляться - главная добродетель поэта. Но как же не удивляться тогда плодотворнейшему из законов - закону тождества? Кто проникся благоговейным удивлением перед этим законом - тот несомненный поэт." А что формула А = А голая и лишена остроты. это у Левина от себя. Например, пословица "Всяк человек равен самому себе" (Север, с. 110) на самом деле замысловато говорит, что каждый никому не равен, т. е. никому другому.
а322: Осуществленная значимость сказал.
Толкуя слово сказал, мы всяким прямым ответом на вопрос, что оно значит, подтвердим предпосылку вопроса - значимость слова. А непрямой первый ответ ответил на эту предпосылку, не на сам вопрос, причем ответил отрицательно, он отказал слову в значимости. Но неверно думать, что вопреки вопросу о значении сказал это слово незначимо: напротив, значимость слова осуществляется благодаря вопросу о его значении. Хотя даже ребенок не задаст наш отправной вопрос, он уже задан и сказал стало знаком, а толкуемость слова надо будет принять хотя бы для того чтобы можно было потом от своего допущения отказаться.
а323: Синхрония как "большое время".
а331: Семиотика рядом с герменевтикой.
а431: Канетти против толкования.
Похож на Витгенштейна Элиас Канетти, он тоже против толкования: "Их ЙЙЙ целостность почти свята для меня. Мне претит расчленять их", т. е. слова. "Мания величия интерпретатора: он чувствует себя на свою интерпретацию богаче, чем произведение." "Не толкуй ничего, не разъясняй ничего." "Не верю никаким толкованиям снов. Не желаю верить никаким толкованиям." "Что касается языка, то ты святоша. Он для тебя неприкосновенен. В тебе вызывают отвращение даже те, кто его исследует." - из записей 1947, 58. 77, 81 и 85 годов. - У обоих ан-тигерменевтическая установка на описание, изображение словами. Так и Набоков с его отрицанием всего общего или его сумасшедшим комментатором Кинботом. До чего по-разному говорят о вопросе и ответе Коллингвуд в Автобиогр. (5) и Канетти в Массе и власти или же Набоков о бабочках и Розанов о бабочке в Апокалипсисе нашего времени, 8/9 (О страстях мира).