Звукопись
В стихотворениях подвергаются обработке и сами звуки слов, составляющих строчку. Эта обработка ведется в нескольких направлениях. Прежде всего поэт заботится, чтобы в стихотворении не было непринятых для слуха или трудных для произнесения звукосочетаний. Следует избегать стыка многих согласных подряд, например, "стоиТ ДРевний", "воЖДЬ ВЗГЛянул" и тому подобное. С другой стороны, неприятно стечение нескольких гласных подряд, например, "ИсАИИ И ИИсуса". Такое звукосочетание невозможно произнести. Скопление гласных называется зиянием. Наоборот, поэт стремится подбирать звуки одинаковые или близкие, чтобы в смежных словах такие звуки повторялись. Иногда это делается, чтобы подражать какому-либо звуку, о котором говорится в стихотворении, например:
Чуть слыШно бесШумно ШурШат камыШи.
Здесь подбором шипящих звуков передается шуршание камышей. Или:
ШиПенье Пенистых БоКаЛов
И ПунШа ПЛамень ГоЛуБой
Здесь звуки п, б, к, л передают хлопанье пробок, а звуки ш - шипенье пенящегося вина. Такой прием называется звукоподражанием.
Иногда же подбор звуков не имеет целью звукоподражаний, а стремится просто насыпать строку схожими звуками, потому что такой подбор производит на слух приятное впечатление и заставляет лучше чувствовать слово. Например:
Вечер, Взморье, Вздохи ветра,
Величавый Возглас Волн,
Близко Буря, в Берег Бьется
Чуждый Чарам Черный Челн.
Здесь все слова начинаются со звуков в, б или ч. В таком виде подбор звуков грубоват, и не следует им увлекаться. Но вот более умелые строки:
Клянусь, о матерь НаСЛаЖдений,
Тебе НеСЛыхаННо СЛуЖу,
На ЛоЖЕ…
Здесь звуки слова "наслаждений" почти все повторяются в смежных словах. Вот еще пример:
Бросал В НеВеДомые ВоДы
СВой ВеТхий НеВоД…
Здесь все время повторяются звуки в, и, д.
Подбор звуков в стихотворении называется инструментовкой.
Иногда производится подбор ударных гласных, так чтобы внутри строки получались чистые ассонансы, например:
ВзложУ на тетивУ тУгУю,
ПослУшный лУк согнУ в дУгУ.
Здесь не все звуки У ударные, но этот звук и неударный звучит очень отчетливо.
Искусство инструментовки - очень трудное искусство, и овладеть им можно лишь тщательно вслушиваясь в распределение звуков в стихах великих поэтов. Инструментовка должна быть скрытой, неявной, не лезть в глаза, как в приведенном выше примере: "чуждый чарам черный челн". Для того, кто хочет подробнее ознакомиться с вопросами инструментовки, рекомендуем статью Брика в сборнике "Поэтика" и книжку Артюшкова "Звук и стих". Но, чтобы усвоить себе эти работы, необходимо знать хорошо, вообще, учение о звуках русского языка, а для этого нужно ознакомиться с книгой профессора Богородицкого "Общий курс русской грамматики".
Все изложенное здесь о стихе, представляет собою только начатки знаний, необходимых поэту, только поэтическую азбуку, без которой нельзя быть грамотным стихотворцем. Но, чтобы вполне усвоить себе технику стиха, нужно основательно прочитать немало книг. Для начала советуем ознакомиться с книгой Щульговского "Технические начала стихосложения", Томашевского "Русское стихотворение", Жирмунского "История и теория рифмы", Эйхенбаума "Мелодика стиха" и с нашей книжкой "Практическое стиховедение".
Практически же учиться стихосложению следует так: хорошо разобравшись в изложенных правилах, надо заняться определением размеров. Взять то или другое стихотворение Пушкина Лермонтова, Некрасова (вообще, кого-нибудь из поэтов прошлого, не современных, - у последних часто размеры очень сложны), и постараться, во-первых, определить размер. Иногда это удается сразу, иногда надо поискать строку, которая совершенно точно укладывается в тот или другой размер. Например, если взять начало Пушкинской "Полтавы": "Богат и славен Кочубей" и т. д., - Только семнадцатая строка "не злАтом, дАнью крымских Орд" вполне ясно совпадает со схемой четырехстопного ямба. Найдя её, надо установить, чем от нее отличаются другие строки: где стоят облегчения, где отяжеления, где перебои, какие у строк окончания. Можно определять иначе: наметить, на которых слогах от начала строки стоит большинство ударений; если большинство стоит на нечетных слогах, и последний ударяемый тоже нечетный, - это хорей; если ударения приходятся главным образом на четные слоги, - это ямб; если впромежутку: на первом, четвертом, седьмом, десятом, т. е. на нечетном и четном поочереди, - это дактиль. Амфибрахий также дает ударения на четных и нечетных: на втором, пятом, восьмом, одиннадцатом слогах. У анапеста та же очередность: на третьем, шестом, девятом, двенадцатом. При этом следует не торопиться и рассмотреть несколько строк, чтобы случайные отяжеления не сбили с пути. Решив, каким размером написано данное стихотворение, и сколько в строке стоп, надо проверить по приведенным у нас образцам.
Научившись безупречно определять размеры, надо начать писать упражнения ставя себе задачи: дать такой-то размер, столько-то стоп, с такими-то окончаниями.
Понемногу, задачи надо усложнять и затруднять: писать разно стопными размерами, вводить облегчения или отяжеления на такой-то стопе, и т. д. Затем - перейти к задачам по рифмовке, по звукописи, по строфике, - следуя образцам у больших поэтов: попробовать строфу "онегинскую", строфу "Домика в Коломне" и т. п. Строфика в данной книге не изложена; о строфах надо прочитать у Шульговскего (очень полное описание), или у меня в Практическом стиховедении (краткие указания).
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Как писать рассказы
Что надо различать в рассказе
В рассказе, как и в статье, имеется идея, - основная мысль, которую автор желает высказать, затем, те обстоятельства, из которых эта мысль вытекает, - тема. Кроме этого, в рассказе следует различать фабулу и сюжет. Предположим, что в рассказе автор проводит идею, что каждый гражданин должен трудиться на пользу общества. Эта идея может вытекать из целого ряда тем. Мы можем, например, взять темой крестьянскую темноту, болезни и несчастья, связанные с этой темой, и из этой темы вывести свою идею. Мы можем взять темой плохую охрану труда на фабриках и несчастья, связанные с этой плохой охраной, и нашу идею вывести из этой темы. Мы можем взять темой политику иностранных держав, направленную к удушению Советского Союза, и необходимость совместных усилий для борьбы с этой политикой, и выводить нашу идею из этой темы, и так далее. Таким образом, как и в статьях, одна и та же идея может вытекать из целого ряда различных тем. Предположим, что нашей темой мы выбрали тему крестьянской темноты. Эту тему нужно развернуть, т. е. подобрать ряд таких картин, событий и переживаний, которые заставили бы читателя сказать себе: да, крестьянская темнота очень велика, и с нею связаны всевозможные несчастья. Эта совокупность картин и обстоятельств, в которых развертывается тема, называется фабулой. Если одна идея может вытекать из многих тем, то и одна тема может развертываться во многих фабулах. Для нашей темы мы можем выбрать такую, например, фабулу: у крестьянки заболевает ребенок; она, вместо того, чтобы обратиться к доктору, несет больного к невежественной и грязной знахарке, и та начинает пичкать больного какими-то корешками и обмывать коровьей мочей; ребенок умирает, а крестьянка вместо того, чтобы понять, что вся беда из-за дурацкого леченья, покорно думает: "Уж раз бог судил мальчику помереть, - ничего не поделаешь". Можно выбрать такую фабулу: крестьянин заводит правильное удобрение, переходит на многополье, покупает хорошие плуги, применяет зеленый пар, - одним словом, ведет хлебопашество как следует; а его сосед говорит, что все это вздор, что "отцы сохой пахали, и нам надо сохой"; урожай у первого хорош, а y второго никуда; второй злится и думает, что это оттого, что первый "слово знает" колдует; вот второй отправляется к деревенскому "колдуну" и просит ему помочь; колдун, видя темного человека, решает попользоваться и понемногу высасывает из него последние деньги; тот разорен и становится вором, попадает в тюрьму, и так далее. Мы можем взять такую фабулу: учитель приспосабливает к водяной мельнице маленькую динаму и устраивает в школе электрическую лампочку; "старики" решают, что это чертовщина, а поп, который не в ладах с учителем, натравливает их; они разрушают установку и самого учителя избивают. Или такую фабулу: в селе эпидемия оспы; присылают фельдшера, который начинает оспу прививать; кто-то пускает слух, что прививка не что иное, как дьяволово крещение, как вербовка младенцев в дьявольские слуги. Происходит "оспенный бунт", а эпидемия между тем ширится и уносит многие сотни жизней. И так далее, - одна и та же тема может быть развернута во многих десятках фабул.
Предположим, что мы выбрали первую фабулу из изложенных нами, - потому ли, что такой случай действительно был, и мы его знаем, или по чему-либо другому, - перед нами встает вопрос, как данную фабулу передать? С чего начать? Как продолжить? Чем закончить? Способ изложения фабулы называется сюжетом, и в области сюжета писателю и возможно проявить свое дарование. Фабула очень часто независима от писателя: о данном событии он читал, был его свидетелем, слышал о нем. Но сюжет целиком представляется творчеству писателя, и надо его развернуть так, чтобы рассказ был интересен, чтобы действовал на читателя. И вот нашу первую фабулу мы можем развернуть в такой сюжет: идет крестьянка по лугу и встречается со знахаркой; происходит разговор, в конце которого знахарка говорит: "ты мне нравишься, молодка; если что понадобится, - заговор снять, или приворожить кого, - приходи"; затем изображается крестьянский ужин; младший ребенок невесел, неохотно ест; затем изображается утренний сенокос: крестьянка с граблями работает на лугу, как вдруг прибегает старшая девочка и говорит: "Петька-то посинел и хрипит"; крестьянка бежит домой и видит, что ребенок болен, задыхается, горло распухло: дальше изображается ночь, страдания ребенка, тоска матери и ее бессилие чего-либо предпринять; ей вспоминается приглашение знахарки; на утро она несет ребенка к знахарке; изображается изба последней, то, как она варит снадобье, то, как она вливает его ребенку в горло; затем изображается ночь, ребенок затихает, и успокоенная мать засыпает возле него; изображается пробуждение и ужас матери, возле которой лежит холодное тельце умершего ребенка. Здесь ни одним словом не высказывается идея автора о том, что надо всем бороться с невежеством, но всякий для себя сделает этот вывод. Но та же фабула могла бы быть развернута и иначе. Можно было бы сразу начать с картины лечения ребенка у знахарки, а потом рассказать, какой он был веселый, потом дать картину смерти. Можно было бы начать со смерти, а потом изложить воспоминания матери о том, как все произошло; предположим, вернулся из города отец, и мать ему рассказывает; отец говорит: "к доктору надо было", мать отвечает: "кто же его знал, всегда у бабки лечились"; можно было бы изобразить, как отец едет домой и ожидает встречи с семьей, не предполагая, что его ждет несчастье. Вообще, сюжет может быть построен самыми разнообразными способами. Надо заботиться об одном: чтобы читать рассказ было интересно. Эта интересность достигается тем, что изложение прерывают на острых местах, т. е. там, где положение становится напряженным; например, после лечения знахаркой ребенка положение очень напряженно; однако, читателя слегка вводит в обман, заставляя вместе с матерью успокаиваться: ребенок дышит ровнее, жар у него спадает. Если сначала излагается то, что было потом, например, говорится о смерти ребенка, а затем те обстоятельства, которые предшествовали, этой смерти, то читателю интересно узнать, как произошло то, о чем ему уже известно. Если говорится о смерти, а потом, что возвращается отец, с нетерпением ждущий свидания, то читателя интересует, - как отец узнает о несчастьи. Вообще, способов напрягать интерес читателя очень много, но все они сводятся к рассказыванию предыдущего или к забеганию вперед, читатель или узнает предшествующее, или стремится узнать, как встретится предыдущее с будущем, о котором ему, читателю, уже известно. Иногда сюжет планируется так: излагаются некоторые обстоятельства, затем их причины; затем после дующие обстоятельства, затем уже известные причины в более глубоком, более уясненном виде; так иногда бывает несколько раз, на протяжении одного рассказа.
В фабуле мы различаем завязку, - обстоятельства, из которых вырастает все действие рассказа; развитие, - последовательность обстоятельств, вытекающих из завязки; затем развязку, - конечные обстоятельства. Вот, например, рассказ: два вора приезжают в некий город; один вор специалист по краже свиней; в городе работает цирк, в котором показывают ученую свинью; однажды второй вор, вернувшись домой, видит, что первый возится со свиньей; этот первый объясняет, что стащил случайно подвернувшуюся свинью, на другой день второй вор читает в газете объявление владельца цирка о пропаже свиньи и о том, что возвративший ее получит очень крупную награду; второй вор думает, что его товарищ украл именно эту свинью, сам того не зная, и решает купить ее, с тем чтобы возвратить владельцу цирка и получить вознаграждение; однако, первый вор дорожится, и уступает свинью за несколько сот рублей; когда второй идет в цирк, то оказывается, что ученая свинья вовсе не пропадала и никакого объявления владелец цирка не печатал; возвратившись домой, второй видит, что его товарищ исчез, и понимает, что с ним сыграли ловкую штуку, что его ввели в заблуждение подложным объявлением и продали ему за большие деньги самую обыкновенную свинью. Здесь история приезда, обстоятельство наличия цирка с ученой свиньей и наличие свиньи у первого вора - есть завязка; исчезновение первого вора - развязка, все промежуточное - развитие. В нашем рассказе завязка - ветреча со знахаркой и болезнь ребенка; развязка - смерть ребенка. Если бы мы начали рассказ со смерти ребенка, то развязка была бы дана в начале, т. е. мы имели бы перевернутое строение сюжета.
Следует различать зачин, - начало самого изложения, от за вязки, - начала действия, и концовку, - конец изложения, от развязки, конца действия. Завязка и развязка относятся к фабуле, зачин и концовка - к сюжету.
Кроме этих частей, в рассказе следует отличать следующие части: описание, описание местности, обстановки, действующих лиц; изложение действия; разговоры. Разберем подробно небольшой рассказ Чехова "Хамелеон" (хамелеоном называется маленькое животное, вроде ящерицы, обладающее способностью изменять окраску кожи; в переносном смысле хамелеоном называют человека, меняющего свои взгляды сообразно обстоятельствам, переметчика, двурушника).
ХАМЕЛЕОН
Через базарную площадь идет полицейский надзиратель Очумелов в новой шинели и с узелком в руке. За ним шагает рыжий городовой с решетом, до верху наполненным конфискованным крыжовником. Кругом тишина… На площади ни души… Открытые двери лавок и кабаков глядят на свет божий уныло, как голодные пасти; около них нет даже нищих.
- Так ты кусаться, окаянная! - слышит вдруг Очумелов. - Ребята, не пущай ее! Нынче не велено кусаться! Держи! А… а!
Слышен собачий визг. Очумелов глядит в сторону и видит: из дровяного склада купца Пичугина, прыгая на трех ногах и оглядываясь, бежит собака. За ней гонится человек в ситцевой крахмальной рубахе и расстегнутой жилетке. Он бежит за ней и, подавшись туловищем вперед, падает на землю и хватает собаку за задние лапы. Слышен вторично собачий визг и крик: "Не пущай!" Из лавок высовываются сонные физиономии и скоро около дровяного склада, словно из земли выросши, собирается толпа.
- Никак беспорядок, ваше благородие!.. - говорит городовой.
Очумелов делает полуоборот налево и шагает к сборищу. Около самых ворот склада, видит он, стоит вышеописанный человек в расстегнутой жилетке и, подняв вверх правую руку, показывает толпе окровавленный палец. На полупьяном лице его как бы написано: "Ужо я сорву с тебя, шельма!" Да и самый палец имеет вид знамения победы. В этом человеке Очумелов узнает золотых дел мастера Хрюкина. В центре толпы, растопырив ноги и дрожа всем телом, сидит на земле сам виновник скандала - белый борзой щенок с острой мордой и желтым пятном на спине. В слезящихся глазах его выражение тоски и ужаса.
- По какому это случаю тут? - спрашивает Очумелов, врезываясь в толпу. - Почему тут? - Это ты зачем палец?.. Кто кричал?
- Иду я, ваше благородие, никого не трогаю… - начинает Хрюкин, кашляя в кулак: - насчет дров с Митрий Митричем, - и вдруг эта подлая ни с того, ни с сего за палец… Вы меня извините, я человек, который работающий… Работа у меня мелкая. Пущай мне заплатят, потому - я этим пальцем, может, неделю не шевельну… Этого, ваше благородие, и в законе нет, чтобы от твари терпеть… Ежели каждый будет кусаться, то лучше и не жить на свете…
- Гм… Хорошо… - говорит Очумелов строго, кашляя и шевеля бровями. - Хорошо…Чья собака? Я этого так не оставлю!
Я покажу вам, как собак распускать! Пора обратить внимание на подобных господ, не желающих подчиняться постановлениям! Как оштрафуют его, мерзавца, так он узнает у меня, что значит собака и прочий бродячий скот! Я ему покажу Кузькину мать!.. Елдырин, - обращается надзиратель к городовому: - узнай, чья это собака, и составляй протокол. А собаку истребить надо! Она, наверно, бешеная… Чья это собака, спрашиваю?
- Это, кажись, генерала Жигалова, - говорит кто-то из толпы.
- Генерала Жигалова? Гм… Сними-ка, Елдырин, с меня пальто… Ужас, как жарко! Должно полагать, перед дождем… Одного только я не понимаю: как она могла тебя укусить? - обращается Очумелов к Хрюкину. - Нешто она достанет до пальца? Она маленькая, а ты ведь вон какой здоровила. Ты, должно быть, расковырял палец гвоздиком, а потом и пришла в твою голову идея, чтоб сорвать. Ты ведь… известный народ. Знаю вас, чертей!
- Он, ваше благородие, цыгаркой ей в харю для смеха, а она, нe будь дура, и тяпни… Вздорней человек, ваше благородие.
- Врешь, кривой! Не видал, так, стало быть, зачем врать? Их благородие умный господин и понимает, ежели кто врет, а кто по совести, как перед богом… А ежели я вру, так пущай мировой рассудит. У него в законе сказано… Нынче все равны…
У меня у, самого брат в жандармах… ежели хотите знать…
- Не рассуждать!