Характер связей между элементами ролевых структур, правила их взаимодействия в значительной мере определяются самими ролями. Смысл текста – это указание на ту ролевую структуру, которую актуализируют поименованные в этом тексте объекты, а смысл слова – это указание на роль, которую играет поименованный этим словом объект.
Наращивание смысла поэтического слова на уровне синтагматических связей в произведении, отмеченное структуралистами (Я. Мукаржовским, Я. Славиньским, Р. Якобсоном), в мандельштамовских контекстах происходит за счет использования автором "референциальной памяти слова", которая как бы вбирает в себя смысл предыдущих и последующих слов, расширяя этим рамки своего значения. За счет особого рода структурирования словесного материала происходит контекстное накопление смысловой энергии слова в стихе, строфе и стихотворении. По сути дела, речь идет не о преодолении сопротивления материала, а об умении использовать новые принципы сочетаемости слов. Потенциальные силы слова хранятся не только в семантических (словарно заданных) значениях, но, главным образом, в архитектонических возможностях текста.
Принцип тождества, заявленный в "Утре акмеизма", инспирирует метафорический принцип конституирования поэтического текста как целого. Метафора становится доминирующим средством выразительности в поэтике первого периода. Требование тождественности семантического знака объекту изображения, декларированное в манифесте, оборачивается на практике не тождественностью, а сопоставимостью слова и вещи, природы и культуры, плана бытия и плана сознания. При этом метафорическое "расшатывание" связей между смыслом и объектом закона тождества не нарушает, а указывает лишь на неокончательную смысловую тождественность вещи самой себе, на ее способность быть отображением других вещей – на уровне "торчащих" из ее внутренней формы смысловых пучков.
Семантическая поэтика "Tristia" в корне иная, чем в "Камне" (что заставляет пересмотреть устоявшееся представление о поэтике Мандельштама акмеистического периода). Это связано, прежде всего, с тем, что смысловая очерченность границ слова оказалась нарушенной, что метафорически обозначено поэтом как феномен "блаженности" и "бессмысленности" слова.
Специфика поэтической семантики "Tristia" определяется, прежде всего, новым соотношением узуального и контекстуального значения слова. Если в первый период творчества Мандельштам утверждал своей поэзией не просто номинативную, но, скорее, животворящую силу слова, возрождающую из хаоса небытия вещи посредством их именования, то сейчас главным в его поэзии становится мотив "психейности", на практике означающий разделение звуковой оболочки и семантического значения. Из этого следует, что фонетическая значимость может облечь любую понятийную сущность.
"Слово как таковое" лишено потенциального контекста и является просто знаком или именем какого-то объекта. Оно не имеет смысла, так как даже в потенции не является элементом осмысленного высказывания. Но в то же время каждое слово скрывает за собой совокупность осмысленных контекстов, в которые оно может входить. Психейность в таком случае оборачивается актуализацией то тех, то иных смыслов, заложенных в слове посредством его включения в разные контекстуальные связи.
Характерным признаком композиционного построения стихотворений второго периода является фрагментарность, внешняя членимость, на первый взгляд, не связанных друг с другом образных сегментов. Но здесь вступает в силу система семантических лейтмотивов, устанавливающих отношения оппозиции, контраста, близости и т. д. и образующих при этом новую "тонкую" или "глубинную" смысловую структуру. Семантические деривации лексических единиц, наблюдаемые в "Tristia", обусловлены новыми принципами ассоциативного развертывания текста стихотворения. Метонимические тождества, семантические повторы и аналогии, скрытые со– и противопоставления, ассоциативные цепочки создают смысловые поля ассоциативно-метонимического типа, внутри которых словарные значения слов оказываются преобразованными.
Ведущим тропом в "Tristia" становится уже не метафора, как в "Камне", а метонимия, что косвенно было связано с изменением картины мира поэта, а именно с нарушением онтологической тождественности мира самому себе в эпоху войн и революций.
Так же, как и метафора, метонимия в стихах Мандельштама воспринимается не столько как фигура речи ("где название одного предмета или идеи используется для обозначения другого, с которым первый каким-либо образом связан или частью которого он является" (Show, 1972. Р. 238)), сколько как "логосная" категория, призванная идентифицировать целое по характерной для него части.
Важно отметить, что в процессе контекстуального преобразования смысловых сегментов текста участвует не только локальный узус отдельного стихотворения, но и система мифопоэтических проекций, работающих в конкретном произведении по принципу прямой (миф – кодификатор современности) и обратной (реальность – кодификатор мифа) связи. В последнем случае самое обычное слово в окружении мифологических апеллятивов может стать полисемантом, включающим в себя символико-мифологические коннотации. При этом интертекстуальные связи создают "вертикальный контекст" произведения, в результате чего оно приобретает "неодномерность смысла".
Но поскольку в семантике Мандельштама часть может репрезентировать разные смысловые целостности – в зависимости от актуализации тех или иных семантических сцеплений (или от проекции на тот или иной интертекстуальный контекст), то неизбежно возникает эффект смысловой поливалентности метонимической структуры – как на синтагматическом, так и на парадигматическом уровнях текста.
Как показал наш анализ, поэтическая семантика "Стихов 1921–1925 годов" и "Новых стихов" имеет между собой много общего. В поэтике 1920-1930-х годов Мандельштам наиболее полно реализовал семантическую модель произведения как силового потока, теоретически обоснованную на примере "Божественной комедии" Данте. Создание целостного и в то же время текучего смысла стихотворения достигается посредством варьирования образных мотивов, объединяемых в единое семантическое поле по импрессионистически-ассоциативному принципу. Ассоциативные цепочки могут выстраиваться на основе фонетических сближений, семантического родства, метафорических (метонимических) уподоблений, литературных аллюзий.
Внутритекстовые значения смыслообразов меняются при их погружении в постоянно изменяющийся микроконтекст, который мыслится Мандельштамом не как статическая данность (буквенница), а как процесс. Синтагматические деривации "Новых стихов" призваны показать не предметы, а состояния, изменчивость которых усугубляется природой восприятия и памяти, что учитывает Мандельштам.
Поэтому статичная метафора "Tristia" в творчестве позднего периода заменяется динамической метаморфозой, специфика которой заключается в том, что она воплощает в себе процесс семантического движения, отражающий временны́е процессы, то есть тот происходящий в воображении двойной акт перемещения от одного объекта или состояния к другому, который в итоге приводит к возникновению совершенно новых – динамических – смысло-образов.
В свете теоретических посылок, позже изложенных Мандельштамом в "Разговоре о Данте", становится понятным, почему в процессе образного развертывания поэтического текста его смысл наращивается не как "снежный ком", а как последовательная смена метаморфоз. Более крупные, чем слово, семантические единицы ведут себя в тексте так же, как словообраз, то есть они обладают а) внутренней органической целостностью, б) индивидуальной эйдологической выраженностью, в) ипостазированностью (то есть способностью играть разные смысловые роли).
Релевантную роль нового контекста может играть любая историко-культурная, жизненная ситуация, на которую актуальный текст потенциально спроецирован с помощью системы апелляций. Мандельштам интенсивно использовал возможности культурного контекста, что предполагало разработку системы отсылок, позволяющих включить произведение в возможно большее число контекстов. К числу подобных "отсылок" относятся парафразы, цитаты, аллюзии, устанавливающие диалогические отношения с "чужими текстами", функциональный диапазон которых был самым широким (от острой полемики с оппонентом до "проигрывания" современной ситуации в разных модусах истории и культуры). Суть поэтической семантики позднего Мандельштама состоит в рождении новых динамических смыслов, отражающих процессы бытия в неразрывной слитности с виртуальным "полем" сознания, способного преодолеть пространственно-временные ограничения бренного мира.
Поэтическая семантика Мандельштама характеризуется не только синтагматическим – внутритекстовым, но и парадигматическим развертыванием смыслообразов, которое, заметим, в творчестве Мандельштама рассмотрено впервые.
Смысловое наполнение ключевых семантических комплексов Мандельштама вне их парадигматического осмысления представляется односторонним, ибо вертикальный контекст парадигматических значений позволяет увидеть дихотомическое движение образов. При отборе лексем для анализа их семантических дериватов мы руководствовались не только принципом повторяемости, но и их семантической значимостью как конструктивных элементов авторской картины мира. Таковыми являются сквозные образы неба, земли, камня, воды, воздуха, крови и т. п., обретающие в авторской миромодели статус первоэлементов, на которых зиждется реальное бытие.
В раннем творчестве заметную роль играли бинарно противопоставленные парадигматические ряды – "верха" и "низа". Первая парадигма была представлена образами "неба" и "звезд", сопровождаемыми аксиологически отрицательными коннотациями, а вторая – земной парадигмой, центральное место в которой занимал образ камня.
В первом сборнике парадигмальная семантика камня воплощается в основном в эпитетах, несущих в себе амбивалентное начало тяжести, с одной стороны, связанное со значениями твердости и неколебимости, укорененности земного бытия, с другой стороны, – с семантикой духовной непросветленности, кондовости мира, творчески не преобразованного.
Ключевая сема сборника обретает не только метафорические, но и символические смыслы, что обусловлено и ее метасмысловым статусом (лексема выступает в роли названия книги). Расширение семантического значения связано с культурно-мифологическими контекстами, втягиваемыми Мандельштамом в семантическую ауру сборника. Мы имеем в виду стяжение в единую смысловую парадигму семантики камня, слова, готического собора, Петербурга и т. п.
В "Tristia" происходит расширение образной парадигмы "земной тверди" – за счет включения в нее образа земли. Она, как и камень, становится в определенную оппозицию не только к небесам, но и к залетейскому миру – бесплотному, прозрачному, легкому. С одной стороны, земля обретает коннотации родины, родового лона, прослеживаемые и в позднем творчестве (она – та ценность, которая стоит "десяти небес"); с другой стороны, земля теряет качество тверди, основы бытия и становится неустойчивой, "плывущей" субстанцией. Из этого можно сделать вывод о ее бинарном оппозиционировании с камнем и парадигматическом сближении с водой. В целом в "тристийных" контекстах парадигма водных образов (воды, реки, Невы, вина, Леты и т. п.), символизирующая дионисийский разлив стихий, выдвигается на первый план.
Субстанциальны образы земли, камня, воды, воздуха и пр., подвергшиеся существенным метаморфозам и переверзиям, сопровождаются периферийными рядами парадигм, включающих не вещественные сущности, а их качества и состояния ("сухость", "тяжесть", "твердость", "прозрачность", "текучесть", "убывание" и т. п.), маркирующие парадоксальное изменение природы вещей. Оксюморонные смыслы "блуждают" по всему кругу близких контекстов, разрастаются в целую сеть ассоциативных сцеплений, намечая потаенный метасюжет сборника. Эти внутри– и межпарадигмальные процессы – семантическое "свидетельство" апокалипсического характера субстанциальной картины мира в "Tristia".
На рубеже "Tristia" и цикла "Стихи 1921–1925 годов" происходит смена образных парадигм. Субстанциально-вещественная парадигма уступает место органической. Камень как начало мира и материал культуры сменяется "деревянным раем", "звоном сухоньких трав". Парадигматическое развертывание образа соломы, начатое еще в "Tristia", в цикле "Стихи 1921–1925 годов" достигает своего апогея. Солома входит в "хлебную" парадигму в качестве семантического антипода зерна и хлеба (в том числе и как "мирского" инварианта слова). В то же время ее семантические дериваты символизируют состояние хаоса, захватившее бытие.
Парадигматическая семантика "Новых стихов" свидетельствует о развитии этих деструктивных состояний, что выражается в глобальных процессах отвердения и иссушения жидкостных и эфирных субстанций (воды, крови и воздуха), придающих несвойственные им качества.
С другой стороны, в поэзии третьего периода намечается тенденция гармонизации субстанциальных начал: кровь становится не только символом разрушения ("тоталитарной бойни"), но она же и "кровь-строительница", средство скрепления прерванной связи времен. А в "Воронежских стихах" метафорический обмен субстанциальными признаками связан, как и в "Камне", с отождествлением природных и культурных явлений.
Аксиологическая амбивалентность и разнонаправленное движение субстанциальных процессов обусловлены двойственностью философско-эстетических интенций автора, художественно воплотившихся в контрапунктном развертывании "мифа конца" и "мифа начала".
Таким образом, семантические процессы, происходящие как на синтагматическом, так и парадигматическом уровнях, позволяют представить творчество поэта как некую динамически подвижную смысловую целостность, образованную сложной системой внутритекстового, межтекстового и интертекстуального отождествления, сопоставления и оппозиционирования лексико-семантических комплексов.
Знаменательно, что для Мандельштама на протяжении всего его творчества слово и его смысловые производные (имя, речь, язык и пр.) являлись семантическим "фокусом", втягивающим в себя субстанциальные образные парадигмы. Причем если в ранний период концепция слова была представлена как эксплицитно (на уровне тематического мотива имени), так и имплицитно (в качестве одного из значений каменной парадигмы), то в поздней поэзии слово нередко уходило в подтекст, служа неназванным, но подразумеваемым инвариантом "субстанциальных" образов.
Литература
1. Broyde S. Osip Mandelstam and his age. A commentary of the themes of war and revolution in the poetry 1913–1923. Harvard Slavic Monographs. / Cambridge (Mass.). – London, 1975.
2. Kikhney L. Эоническое и апокалиптическое время в поэтике акмеизма // Le temps dans la poétique acméiste. Lyon, Lyon III–CESAL, 2010. P. 29–59.
3. Oraič D. Цитатность // Russian Literature XXIII (II). – Amsterdam, 1988. – P.113–132.
4. Ronen O. An approach to Mandelstam. – Jerusalem: The Magnes Press, 1983.
5. Show H. Dictionary of Literary Terms. – New York: McGraw-Hill, 1972.
6. Taranovsky K. Knjiga o Mandeljstamu. – Belgrad: Prosveta, 1982.
7. Taranovsky K. Essays on Mandelstam. / Harvard University Press, Cambridge, Mass. – London, 1976.
8. Taranovsky K. The problem of context and subtext in the poetry of Osip Mandel'stam // Slavic Forum: Essays in Linguistics and Literature. The Hague. – Paris, 1974. – P. 149–169.
9. Terras V. The Time philosophy of Osip Mandelstam // Slavonic and East European Review. – 1969. – Vol. 47. – P. 344–354.
10. Thomson R. D. B. Mandel'stam's "Kamen'": The evolution of an image // Russian Literature. – 1991. – Vol. 30. – № 4. – P. 501–534.
11. Toddes E. Mandelstam, Tjutcev // International Journal of Slavic Linguistics and Poetics. – 1974. – № 17. – P. 3-29.
12. Аверинцев С. С. Глина // Мифологический словарь. – М.: Советская энциклопедия, 1987. – С. 307–309.
13. Аверинцев С. С. Логос // Философский словарь. – М.: Советская энциклопедия, 1983. – С. 323–324.
14. Аверинцев С. С. Ранний Мандельштам // Знамя. – 1990. – № 4. – С. 207–212.
15. Аверинцев С. С. Вместо послесловия // Новый мир. – 1987. – № 10. – С. 234–265.
16. Аверинцев С. С. Судьба и весть Осипа Мандельштама // Мандельштам О. Сочинения: в 2 т. – Т. 1. – М.: Художественная литература, 1990. – С. 5-63.
17. Аверинцев С. С. "Чуть мерцает призрачная сцена…": подступы к смыслу / "Отдай меня, Воронеж…": III международные мандельштамовские чтения. – Воронеж, 1995. – С. 116–122.
18. Акаткин В. М. Энергия доказательств: О языке позднего Мандельштама // Филологические записки: Вестник литературоведения и языкознания. – 1994. – Вып. 2. – С. 43–53.
19. Амелин Г. Г., Мордерер В. Я. Миры и столкновенья Осипа Мандельштама. – М.-СПб.: Языки русской культуры, 2000. – 150 с.
20. Анненский Ан. Стихотворения и трагедии. – Л.: Советский писатель, 1990. – 640 с.
21. Баевский В. С. Не луна, а циферблат (Из наблюдений над поэтикой Мандельштама // Жизнь и творчество О. Э. Мандельштама. Воспоминания. Материалы к биографии. "Новые стихи". Комментарии. Исследования). – Воронеж: Изд-во ВГУ, 1990. – С. 314–322.
22. Бахтин М. М. Проблемы поэтики Достоевского. – М.: Советский писатель, 1979. – 363 с.
23. Белый А. Символизм как миропонимание. – М.: Политиздат, 1994. – 340 с.
24. Бельская Л. Л. Об одной "тройчатке" О. Мандельштама: (Семантический анализ стихотворных вариантов) // Studia metrica et poetica. – СПб., 1999. – С. 148–157.
25. Бергсон А. Творческая эволюция. – М.; СПб.: Русская мысль, 1914.
26. Библейская энциклопедия. – М.: Терра, 1991. – 904 с.
27. Блауберг И. И. Анри Бергсон и философия длительности // Бергсон А. Собр. соч.: в 4 т. – Т.1. – М.: Московский клуб, 1992. – С. 6-49.
28. Блок А. Собр. соч.: в 8 т. – Т. 3. – М.; Л.: ГИХЛ, 1960.
29. Брейдо Е. О структуре поэтического языка: (О. Мандельштам и А. Введенский) // Проблемы стиховедения и поэтики: Межвуз. науч. сб. / Казах. пед. ин-т. – Алма-Ата, 1990. – С. 74–94.
30. Бродский И. А. Сын цивилизации // Звезда. – 1989. – № 8. – С. 188–195.
31. Брюсов В. Я. Собр. соч.: в 7 т. – М.: Художественная литература, 1973–1975.
32. Булгаков С. Н. Философия имени. Изд. второе, стереотипное. СПб.: Наука, 2008. – 448 с.
33. Бухштаб Б. Я. Поэзия Мандельштама // Вопросы литературы. – 1989. – № 1. – С. 123–148.
34. Васильева А. А. Лексический аспект ассоциативного развертывания поэтических текстов О. Э. Мандельштама в сборнике "Камень" // Вестн. Том. гос. пед. ун-та. Сер.: Гуманит. науки (филология). – Томск, 1998. – Вып. 6. – С. 29–32.
35. Виноградов В. В. О символике А. Ахматовой // Литературная мысль. Альманах I. – Пг.: Колос, 1922. – С. 92-237.
36. Виноградов В. В. О поэзии Анны Ахматовой // Виноградов В. В. Поэтика русской литературы. – М.: Наука, 1976. – С. 451–459.
37. Виппер Б. Клод Моне // Французская живопись второй половины XIX в. и современная ей художественная культура. – М., 1972. – С. 19–29.
38. Витгенштейн Л. Логико-философский трактат. – М.: Логос, 1999. – С. 101–130.
39. Гадамер Х.-Г. Истина и метод: Основы философской герменевтики. – М.: Прогресс, 1988. – С. 699.