Песни
336. "Были поэты мило одеты…"
Были поэты
Мило одеты,
Часто ходили в пенсне,
Все были рыжи,
Носили бриджи,
Сажали спаржу к весне.И у "Фанкони"
Пили как кони,
Пили пижоны оршад.
Их для рекламы
Любили дамы,
Дамы прелестно грешат.
337. "Я привезу Жужу сюрприз…"
Я привезу Жужу сюрприз -
Фарфоровый сервиз.
Потом я ей скажу: "Ма шер,
А вот еще торшер".Она мне вечерком нальет
Малиновый компот,
Меня за ширму проведет
И скинет там капот.Я на кушетке полежу
В присутствии Жужу
И на прощанье ей скажу,
Что привезу бижу.
338. Ласточкино гнездо
Однажды, будучи в гнезде
Над золотым пляжем,
Я предложил одной звезде:
– Слетим туда, ляжем.
– Ну нет, – воскликнула она, -
Ведь это бездна.
Я не психически больна,
Мерси любезно.– Но вы, я думал, как звезда,
Слетите без запинки.
А впрочем, – спустимся с гнезда
Здесь, по тропинке.
Ну да, зачем же, я не лещ,
Чтобы нырять в море.
И эта бездна – это вещь,
Я и не спорю.Но если я вдруг захочу,
То я вполне безвредно
И полечу. И полечу.
И полечу победно.
17 февраля 1945
"Дом Советов"
339. "Висел кораблик над водой…"
Висел кораблик над водой
На небе голубом,
А мы карабкались горой
Туда, где белый дом.Мы шли с тобой, мы шли с тобой,
Мы шли с тобой вдвоем,
Мы шли дорогой голубой
Туда, где белый дом.Мы шли горой на самый край,
Где белый дом вдали,
Чтоб увидать из края в край
Другие корабли.Висел кораблик над водой
Над самой глубиной,
Висел кораблик голубой
Всё дальше за спиной.Пора, пора бы нам дойти,
Какой далекий дом!
Но нам с тобою по пути,
И мы с тобой поём.
25 февраля 1950
340. "Нас ночью дома не ждут…"
Нас ночью дома не ждут,
Нам очень мило и тут:
Поднявши полный бокал,
Устроим громкий скандал.Порезав морду ножом,
Мы только весело ржем
И, тряпкой вытерши пол,
Садимся снова за стол.
Лето 1954
341. "Мы дышали два часа высотой…"
Мы дышали два часа высотой.
Помнишь гору? Помнишь гору?
Под ногами лес совсем золотой -
Осень скоро, осень скоро.Неужели нам не мчаться с тобой -
Помнишь гору? Помнишь гору?
Потемнел и гаснет дым голубой,
Осень скоро, осень скоро.Мы должны с тобой ручей перейти -
Мчится мимо, мчится мимо.
Погоди, мой друг, постой, не лети
Легче дыма, легче дыма.Потемнел и гаснет дым голубой.
Скоро тучи, скоро тучи…
Этот день над всеми вместе с тобой
Самый лучший, самый лучший.
Октябрь 1954
342. "Я вас, я вас…"
– Я вас, я вас,
Я вас полечу.
– Нет, нет, нет,
Лечиться не хочу.– Я вас, я вас
Уложу в кровать.
– Нет, не хочу лежать.– Я вам, я вам
Клизму закачу,
Я вас, я вас
Плакать научу,
Я вам буду
Слёзы вытирать.
– Нет, не хочу страдать.– Я вам буду
Зубы выдирать,
Я вам буду
Сопли вытирать,
Я вас, я вас
Заботой окружу.
– Нет, благодарю -
Ухожу.
Ноябрь или декабрь 1954
343. "Угол <Ленина> да угол <Калинина>…"
Угол <Ленина>
да угол <Калинина>,
Там на улице стоит
урна глиняна,
Я по улице хожу
така культурная,
Как на урну погляжу,
плюну в урну я.
1954
344. "Эх, налью себе чашку чая…"
Эх, налью себе чашку чая,
А в "Просвещенце" дождь идет.
Пятую чашку выпиваю,
А в "Просвещенце" дождь идет.Выпил я чаю полкорыта,
А в "Просвещенце" дождь идет.
А у нас уборная закрыта,
А в "Просвещенце" дождь идет.
1955
345. "Когда конец скоро…"
Когда конец скоро
И ты мертвец, Жора,
И ты сидишь, Жора,
Совсем убит, -Так ты не пей, Жора,
И слез не лей, Жора,
И не имей, Жора,
Убитый вид.Уже темно скоро,
Пойдем в кино, Жора,
Ты посмотри, Жора,
Бриджит Бардо!Да, это не шутки,
У ней талант жуткий,
И грудки каждая
Как ведро.А что твоя краля,
Таких мы не брали
За три с полтиною
Или за три -Так брось вино, Жора,
Уже кино скоро,
И на Бардо, Жора,
Ты посмотри.
Март 1955
346. "А в весенние потёмочки…"
А в весенние потёмочки
Соберем свои котомочки,
По дорогам разбредаемся
За живой водой.Набредаем на тропиночку,
Наступаем на былиночку,
Расплачемся, разрыдаемся
Соленой слезой.
12 августа 1968
347. "Если б я ходила…"
Если б я ходила, если б я гуляла
По дворам, по дворам,
Я б наворожила, я бы нагадала
Королям, королям.Этому дорога, этому тревога
И казна, и казна.
А на сердце дама, ох же и бедова,
И красна, и красна.Дама не червова, дама не бубнова,
И не крестей, не крестей -
Пиковая дама, вот она, зазноба
Королей, королей.Вы б сидели дома, вы б сидели дома,
Кумовья, кумовья.
Пиковая дама, пиковая дама -
Это я, это я.
12 августа 1968
Приложение Стихотворения Якова Яковлевича Зальцмана
348. Осень
Дождь и ветер. Лужи. Слякоть.
Дует холодом от окон.
Скучно думать. Скучно плакать.
Одиноко. Одиноко.На привозе тоже пусто.
Мокнет зелень, утки, куры.
Мокнет свежая капуста.
Мокнут бабы. Бабы дуры.Ряд истрепанных акаций
Сыпет листьями и гнется.
Нет, довольно, искушенью
Не хочу сопротивляться.Я ложусь и укрываюсь
Теплой шубой с головою.
Дождь и ветер не мешают
Сновиденьям и покою.И во сне, как в светлом парке,
Вижу я весну и счастье.
Как тепло (и даже жарко)
Мне под шубою в ненастье!
13 октября 1900, Одесса
Апрель 1946
349. В сентябре на берегу моря
Морская равнина кажется мертвой.
Светящийся воздух чист и высок.
Ночным дождем освеженное утро.
Промытые камни. Мягкий песок.Змея выползает из черной дырки
В нагретую солнцем тишину.
На мелкой гальке сухо и жарко,
Ничто вокруг не мешает сну.Мы одинаково рады безлюдью,
Нам свободно и светло.
Я отдыхаю. Дышу всей грудью.
Она всем телом пьет тепло.Город маячит сзади в тумане.
Я отдыхаю. Я живу.
Одно из безвреднейших созданий,
Змея – уходит в свою траву.
26 сентября 1901
На берегу моря в Аркадии
350. "Проспавши двенадцать часов…"
Проспавши двенадцать часов,
Проснулся я свеж и здоров,
Следов кутежа никаких -
Я даже не грустен. Я тих.Зеленый желтеющий сад.
Гуляю. Я этому рад.
Покой, одиночество. Что же
Тоской пробирает по коже?
<Сентябрь 1911>
351. Рассуждения о Божьем величии
Суета сует и всяческая суета.
Екклесиаст
Трам-та-ра-рам! Какую ахинею
Ты создал за шесть дней, наш всемогущий Бог!
Ты что же, ничего умнее
Не мог?Забитые, как сельди в бочку,
Кусаем землю, глядя в твердь.
Людей тошнит. Скоты глодают жвачку,
И сходства… и собачья смерть.Нас утешают раем или адом,
И это всё, что нам дано.
Но рай и ад почти что рядом.
Весьма похоже. Всё одно.Здесь пыль, жара и ротные ученья.
Как тошно духу моему!
Там долгие мученья и моленья,
А, собственно, за что и почему?Ну хорошо, здесь можно застрелиться
И, предположим, избежать.
Но там как будто это будет длиться,
И надо жить, и надо ждать.Бессмертие! Подумайте, вот шутка,
Вот анекдот!
Восхвалим, что хоть здесь всё шатко,
Что всё пройдёт.Итак, друзья, воскликнем в заключенье:
Да, дело дрянь, всё клин, куда ни кинь.
Всё суета. Души томленье.
Хреновина с морковиной. Аминь!
17 августа 1912
28 апреля 1946
352. "Живи, кто умереть не может…"
Живи, кто умереть не может,
Но не хоти и не люби.
Божественных штанов не тереби,
Не стоит. Не поможет.
Он высоко, в штанах.
Ни лаской, ни щелчком
Он не откликнется на жалобы и вопли.
Мы так недолги. Нас такие толпы
Запущены волчком.
Нас просто не найти. Обрывки киноленты.
И будет голый труп земной
Вертеть над вечною зимой
Затейливые монументы.
Какому новому и чуждому уму,
Кому они расскажут? – Никому.
13 января 1928, Ленинград
Апрель 1946
От составителя
Имя автора этой книги Павла Яковлевича Зальцмана (1912–1985) если и известно читателю, то, скорее всего, не в поэтическом контексте: художник, график, ученик Павла Филонова и член группы МАИ ("Мастера аналитического искусства"), художник-постановщик "Ленфильма", после войны – главный художник киностудии "Казахфильм", преподаватель истории искусств различных алма-атинских вузов, заслуженный деятель искусств Казахской ССР… Что ж, еще один "пишущий художник"? Конечно, многие мастера кисти – особенно в XX веке – брали в руки перо, и небезуспешно. Нам известна проза К. Петрова-Водкина и Ю. Анненкова, стихотворения М. Шагала и В. Кандинского; поэзия русского исторического авангарда по большей части принадлежала руке профессиональных художников (В. Маяковский, А. Крученых, Е. Гуро и др.). Однако случай Павла Зальцмана представляется несколько иным – не останавливаясь на отдельных стихотворениях, попробуем охватить общий план его поэтического мира и обозначить ряд моментов, характерных для его поэтики.
Впечатление благополучной "официальной" карьеры советского художника, которое может сложиться от краткой биографической справки выше, конечно, обманчиво. Родившись 2 января 1912 года в Кишиневе в семье офицера русской армии Якова Яковлевича Зальцмана и его жены, Марии Николаевны Орнштейн, Павел Зальцман унаследовал немецкие и еврейские корни, в значительной мере сформировавшие как его характер, так и творческую личность. Любовь к немецкой культуре (и буквально физиологическую ненависть к фашизму) Зальцман пронесет через всю жизнь; так, в настоящем собрании представлены его фантазии по мотивам Гёте, Уланда, Шторма, немецких легенд и сказаний, его перу принадлежит также перевод "Кетхен из Гейльбронна" Г. фон Клейста. Проведя годы Гражданской войны в Одессе и еврейских местечках Молдавии, Зальцман сохранит обостренное чувство изгнанничества и противостояния физическому насилию и ксенофобии всех родов. Кажется, что брутальная эстетика Зальцмана рождается как ответ на зверства эпохи, будь они вызваны историческими, социальными, культурными или национальными причинами. Чего стоит одно "проговаривание" лирического героя в стихотворении 1966 г. "Еще о музыке": "Стань ты, смерть, как дудочка на колечко, / Пожалей нас, мальчиков, пожалей, / А что сами мы бьем, это, человечков, / Так мы бьем каких-нибудь жидарей" (№ 221).
Первые литературные опыты Зальцмана относятся к началу 1920-х гг. и написаны еще подростком. Это время – период становления личности не только человека, но и художника. В августе 1925 г. семья переезжает в Ленинград, и все свободные часы Зальцман проводит в Эрмитаже и Русском музее. В конце 1920-х гг. он работает иллюстратором в целом ряде ленинградских журналов ("Резец", "Перелом", "Стройка" и др.). Безусловно, важнейшим событием в жизни художника становится знакомство с Павлом Филоновым. Ученичество у Филонова и участие в работе группы МАИ (в частности, в иллюстрировании "Калевалы") трудно переоценить, несмотря на то, что Зальцман, по справедливому замечанию его дочери Елены (Лотты), "менее чем кто-либо из учеников внешне был зависим от Филонова". Главным стержнем изобразительной поэтики Зальцмана, сформировавшейся уже к середине 1930-х годов, следует считать глубокое гуманистическое начало, центральное место человека и прописанность его образа (отсюда обилие портретов в живописном наследии художника). Впрочем, уже в это время намечается ведущий лейтмотив изобразительного мира Зальцмана, в известной мере присущий и его поэзии. П. Казарновский пишет: "Основная тональность пейзажа трагична: он и обступает вышедшего из него человека, грозя своими зияющими руинами и "запирая" его, и гонит прочь желающего выжить. Именно сочетание умного природного роста и хаотического распада рукотворных созданий приводит немых и сосредоточенных героев картин Зальцмана к неясным предчувствиям, которые усугубляются пустынным видом оставленных городов, включая частные сюжеты в общемировую историю библейского размаха".
Сохраняя даже в своих поздних работах верность главным филоновским принципам – сделанности картины, проработанности мельчайших деталей фактуры и движению от частного к целому, – Зальцман остается за рамками филоновского деструктивного пафоса. И если наблюдение Ю. Герчука о "реализме" Зальцмана можно подвергнуть сомнению (скорее следует говорить о возрожденческом каноне, преломленном сквозь призму модернизма), то несомненно верны слова исследователя о том, что "изобразительный язык его довоенных произведений строг и верен натуре" и "лишен черт примитивизации, ломающего пластику формы экспрессионизма, абстракционистской символики". Эти черты художественного мира Зальцмана отчасти объясняют не только "классичность" его живописной фактуры, но и почти памфлетный "антиавангардизм" поздних стихов:
В одной рубашке, говорят,
Ходил Фернан Леже.
Народ раскрыл широкий рот -
Лижи Фернану ж…
Какая скромность и пуризм
Венчают бывший футуризм!(1961; неопубл.)
Однако те основополагающие начала филоновской эстетики, которым Зальцман не видел места в своем живописном каноне, – деформация пропорций, экспрессивность сюжета и его изобразительной реализации, брутальный примитивизм, – оказываются в полной мере осуществлены в его литературном творчестве. Мир художника словно разделен на две половины: высокая, статичная в своем классическом покое сфера живописи (к графике это относится в меньшей степени), гармоничная даже в предельной отчужденности персонажей, абсурдности и иррациональности композиции, – и кричащий, диссонансный, местами приближающийся к эстетике "арт-брют" литературный пласт, включающий в себя как поэзию, так и прозу больших и малых форм. Именно это резкое разделение на два между собой фактически не пересекающихся мира – визуального образа и слова – позволяют Зальцману избежать литературщины в живописи и изобразительного орнаментализма в литературе. Живописец и график с одной стороны, поэт, прозаик и драматург с другой – два антагонистичных в своих устремлениях художника. Своеобразное воплощение этого можно видеть в "Тройном портрете" Зальцмана (1932), на котором справа изображен двоюродный брат художника С. Орнштейн, а рядом – двойной автопортрет: в центре – уверенный, почти холодный, спокойный и слегка ироничный взгляд художника; слева – искаженное страданием лицо поэта с наморщенным лбом и глазами, полными боли. В этом – один из основных феноменов Павла Зальцмана, бросающий свет и на внутреннюю, психологическую организацию человека и художника. Так, читатель, ознакомившийся с глубоко личными, провоцирующими на идентификацию автора и лирического героя стихотворениями Зальцмана, с удивлением прочтет слова архитектора Ю. Туманяна, многие годы близкого друга Зальцмана: "Павел Яковлевич был представителем умеренной, рационально ориентированной интеллигенции, был предельно выверенным в общении с окружающими его людьми, холодно вежливым, не в силу характера, а в связи с обстоятельствами". Казалось бы, что может быть более чуждым "умеренной, рационально ориентированной интеллигенции", чем отчаянная мизантропия, пронзительный, едчайший, на грани (а зачастую и за гранью) фола сарказм, откровенная бласфемия и столь же откровенный эротизм некоторых зальцмановских стихов?