Ближе к центру городок постепенно преображался. Бордюры вдоль дороги стали ровней, тротуары чище, замелькали белые минареты мечетей, двух-и трёхэтажные здания стали более ухоженными. Больше стало вокруг автомобилей и прохожих. Чтобы наблюдать за невиданными ранее женщинами в чадрах, Янек и Зденек опустили стёкла, и в машину хлынули уличные запахи. Но и запахи здесь были совсем другие: вместо пыльного и сухого жара камней в наши носы ударили приторные и сладковатые запахи восточного базара.
Зденек вопросительно посмотрел на своего начальника, но тот отрицательно покачал головой:
– Остановимся только купить воды, не больше. Время поджимает. А поснимать арабский рынок ещё успеем. – Он посмотрел на меня и прибавил: – Насколько я знаю, в любом израильском городе есть точно такой же рынок, а за прилавками те же арабы!
– Это ты точно подметил, – усмехнулся я, и от сердца у меня немного отлегло.
Неожиданно откуда-то из бокового проулка навстречу нам выскочила обшарпанная грязно-белая "субару"-тендер с высокими грубо приваренными бортами кузова. В кузове стояло человек восемь парней, и лица у некоторых были замотаны белыми платками-куфиями. У каждого в руках было по автомату, и все они размахивали оружием в воздухе, что-то кричали и грозили нам кулаками. Выглядело это всё как в кадрах хроники – набивший оскомину сюжет о боевиках, скрывающих свои лица от методично отстреливающих их израильских спецназовцев.
Янек неуверенно вдавил тормоз, но тут же в нём взыграла журналистская жилка:
– Отличные кадры! Быстренько снимаем…
– Какое – снимаем?! – возмутился я. – Сейчас они нас остановят, выволокут из машины за шкирку и утащат с собой! Тебе не терпится побывать в роли заложника?
– Не сгущай краски, мы же пресса! – прошипел Янек, не оборачиваясь, но останавливаться не стал, а наоборот, попытался вывернуться и объехать машину с боевиками.
– Не делай глупостей! – уже закричал я. – Разворачивайся, и удираем отсюда!
Янек резко крутанул руль, и джип чуть не кувыркнулся, чиркнув бампером о какой-то каменный столбик.
– Скорей, скорей! – причитал я, не сводя взгляда с боевиков.
А те сперва опешили, видимо, не ожидая от нас такой прыти, потом опомнились и загалдели ещё громче. Послышался сухой треск автоматной очереди, но стреляли пока не по нам, а в воздух. Вокруг было достаточно много людей, и стрелять на поражение они опасались. Наверняка не сомневались, что нам от них никуда не уйти.
– Что я говорил?! – не переставал кричать я. – Пресса? Да какая ты для них, к чёртовой матери, пресса?! Гони скорей назад, пока живы!
От резкого толчка камера вылетела из рук Зденека, и он нагнулся, поднимая её, стряхивая пыль и смешно матерясь по-русски. Но было совсем не до смеха. Раздался хлопок, и на стекле, на том самом месте, где мгновение назад была его голова, расцвела причудливая паутинка от удара пули.
Теперь уже Янеку мои уговоры были не нужны. Он вывернулся и рванул по улице с такой скоростью, что у нас засвистело в ушах. Мы быстро уходили от "субару", в кузове которой боевики по-прежнему размахивали автоматами и что-то кричали нам вслед. Но больше не стреляли, и это было хорошо.
Перед самым выездом из городка дорогу нам преградила ещё одна машина – серый "пежо", из которого выскочили трое мужчин с автоматами.
– Что теперь будем делать? – прохрипел Янек, сжимая пальцы на руле. – Они же точно стрелять станут!
– Дави их! – закричал я. – Бей их машину!
– Но это люди!
– А ты через минуту будешь покойником!
По всей видимости, становиться покойником в ближайшее время в планы Янека не входило, поэтому он вдавил педаль газа до упора, и джип, подпрыгнув кузнечиком, устремился прямо на тройку автоматчиков, едва увернувшихся в сторону. Мы врезались в заднее крыло "пежо", отбросили его в сторону и, слегка виляя и подпрыгивая на ухабах, понеслись по пустой улице. Вслед нам громыхнули автоматные очереди, и скрипучие металлические градины забарабанили по нашему джипу сзади.
Вильнув на повороте, мы выскочили из города и понеслись по направлению к спасительному КПП. Больше в нас никто не стрелял, но мы всё равно летели на полной скорости, и наш мотор ревел так, как, наверное, не ревел никогда раньше. Однако в салоне было тихо, лишь тяжело сопел Янек да слегка поскуливал перепуганный насмерть кинооператор, так и не рискующий подняться с четверенек. Он непрерывно смотрел на паутинку на ветровом стекле и на подголовник своего сидения, в котором застряла расплющенная пуля. Мной неожиданно овладело полное безразличие, и я сидел на своём заднем сиденье, откинувшись и закрыв глаза.
Какие можно сделать выводы из нашего неудавшегося путешествия? А никаких! Мне бы, человеку "сведущему", следовало предусмотреть последствия, но ведь кто-то же более мудрый разрешил Янеку на вполне официальном уровне посетить Газу! Неужели этот мудрец знаком с ситуацией здесь хуже меня?! Глупость какая-то! Но раздумывать об этом не было сил. Меня почему-то даже начало клонить в сон. Я тупо разглядывал приближающиеся ворота КПП, а потом и вовсе закрыл глаза.
Нас встретил зелёный армейский броневичок с узкими оконцами, забранными густой металлической сеткой. Безучастно я перевёл Янеку приказ остановиться, прозвучавший из рупора на броневичке. Потом попытался переводить слова обступивших наш джип солдат, и Янек меня всё время останавливал.
За воротами, уже на нашей территории, нас встретили машины полиции и "скорой помощи". После недолгих расспросов нас всех троих погрузили в "скорую помощь" и увезли в больницу на обследование.
Янека и меня выпустили сразу, а кинооператора Зденека оставили подлечить нервы. Очутившись за воротами больницы, мы некоторое время стояли в раздумьях, потом я поймал такси, и мы поехали ко мне домой снимать нервный стресс.
– Как ты думаешь, тебе сильно влетит? – нарушил затянувшееся молчание Янек, едва мы выпили по первой и принялись жевать наспех наструганный мной салат из огурцов и помидоров. – Ведь в полиции и армии сразу раскусили, что никакой ты не словацкий гражданин, а самый что ни на есть израильтянин.
– Не знаю, – пробормотал я, – но уж точно по головке не погладят. Хотя что они мне могут сделать? В тюрьму посадят? Максимум, штрафанут или запретят на какое-то время выезд за границу. Второе мне не грозит – всё равно денег на поездки нет…
Янек потихоньку приходил в себя и даже пытался острить:
– Да и штрафовать тебя бесполезно. Думаю, и на это у тебя денег не хватит. Вот только если в тюрьму посадят – это куда реальней. Но не переживай, я тебе буду передачки присылать.
Я молча налил ещё по одной и, не дожидаясь, выпил.
– Не убивайся, братишка, – Янека уже понесло, – в тюрьме ты человеком станешь. Там у вас, говорят, питание приличное, дисциплина, всякие спортивные мероприятия. И специальность приобретёшь ходовую – столяра или какого-нибудь слесаря-сантехника. Выйдешь на волю – будет чем кусок хлеба зарабатывать… Да, кстати, – он полез в карман и вытащил портмоне, – вот твои пятьсот долларов. От себя добавляю за перенесённые страдания ещё стольник…
– Забери деньги, – мрачно сказал я, – не нужно мне ничего…
– Ты их честно заработал, – беззаботно махнул рукой Янек. – Не твоя вина, что репортаж мы так и не сделали. Но как-нибудь выкрутимся. Кое-какие видеоматериалы сохранились, а впечатлений у меня столько, что на пару приличных статей для газет вполне хватит…
– Забери деньги, – повторил я, – дело не в них.
– А в чём?
– Я просто дурак по жизни. Не надо было соглашаться на эту поездку в Газу. И тебя надо было отговорить. Может быть, из-за меня всё и произошло.
– Ты ни при чём. Я журналист, и у меня было задание сделать репортаж.
– И всё равно, не нужна была эта поездка.
– Что произошло, то произошло. Не комплексуй. Эта поездка уже вошла в нашу с тобой историю. Будет что вспомнить на смертном одре. Я же всем своим знакомым буду рассказывать о ней! Представляешь, сколько я после такого рассказа дамочек в койку уложу?!
– Как хочешь, а деньги забери, – снова сказал я и отвернулся. – Как от этой поездки не было ничего хорошего, так и от этих денег мне не будет пользы…
– Вот ты о чём! – расхохотался Янек. – Суеверный ты, брат! Чепуха это всё полная! От денег не бывает ни пользы, ни вреда. Как ты сам ими распорядишься, так и будет. Если ты негодяй, то и употребишь их во зло, а ты, насколько я знаю, человек совестливый и хороший…
– Ой, только об этом не надо, а то я разрыдаюсь.
– Бери, пока я добрый, больше уговаривать не буду! – Янек поглядел на часы и вздохнул. – Засиделись мы тут с тобой. Дел-то у меня невпроворот. В Тель-Авив нужно лететь, отчитываться перед начальством. Да и в компанию заскочить, где джип брали в аренду. Ещё тот понос разгребать придётся…
Провожать себя он не разрешил. Некоторое время я наблюдал из окна, как он выходит из подъезда, подходит к краю тротуара, машет рукой и что-то жестами объясняет подъехавшему такси, потом садится рядом с водителем и уезжает.
Ближе к полудню, когда наступает пик жары, улица пустеет, и всё вокруг погружается в спячку. Лишь горячий пустынный ветер гонит по асфальту обрывки каких-то бумаг, сухой мусор и пустые пластиковые пакеты.
Я перевёл взгляд на стол с остатками нашего пиршества. Между тарелок сиротливо лежали пять стодолларовых купюр и чуть поодаль ещё одна. Этих денег вполне хватит мне на месяц, а то и на два. Мне бы радоваться, да что-то особой радости не было.
Я полез в душ, и только под резкими холодными струями мне стало наконец легче. Я подставлял лицо под самый рожок душа и ловил губами струи. Вода казалась мне чуть солоноватой. А потом я неожиданно понял, что из моих глаз катятся слёзы. Солоноватый вкус воды, наверное, от них…
Степь да степь кругом…
Каждый раз, когда я пересекаю контрольно-пропускной пункт и несусь на своей машине по пустынной дороге в сторону арабского города Хеврона, мной почему-то овладевает какое-то отчаянное и безумное веселье. Я принимаюсь орать в полный голос какую-нибудь с детства любимую песню. Что-нибудь вроде "Ехал на ярмарку ухарь-купец…" или "По диким степям Забайкалья…", и голос мой почему-то в эти минуты фальшив до невозможности. Хотя, по утверждениям знакомых, петь я могу вполне прилично и слух меня не подводит.
Но тут ситуация совсем другая. Пение действует на меня как боевой клич на индейца, который выходит на тропу войны против бледнолицых. Тут следить за правильностью пения некогда. Надо следить за дорогой и за вероятной опасностью, которая может подстерегать за каждым поворотом.
А дорога и в самом деле причудливо изгибается, петляя вокруг холмов и больших нагромождений камней, ныряет в долины и вгрызается в перевалы. Ведёт она от поселения к поселению, очень напоминающая ветку дерева, которую на тонких ножках-ответвлениях облепили листья – окружённые высокими решётчатыми оградами с массивными раздвижными воротами два-три десятка домов, и у ворот всегда дежурят солдаты в касках, бронежилетах и с автоматами в руках. В этих поселениях живут наши люди. Кроме того, повсюду здесь разбросаны арабские деревни, которые охранять незачем – с нашей стороны никакой опасности для них нет.
Хоть дорога на Хеврон внешне и кажется пустынной, это не совсем так. Помимо наших машин – гражданских с жёлтыми номерами, полицейских с красными или военных с чёрными, здесь полно арабских машин с белыми или зелёными номерами. Арабских, пожалуй, больше. Помимо всего, здесь часто можно встретить едущих на осликах арабов в чалмах и смуглых оборванных пацанят, пасущих отары овец. Наших поселенцев поодиночке или даже группой здесь не встретишь – опасно совершать даже самые безобидные прогулки. Хоть живущие здесь арабы и считаются относительно нейтральными, но фортуну лучше не искушать.
Я тружусь в поте лица в поселениях, в тамошних иешивах, школах и детских садах. Каждое утро чуть свет несусь в какое-нибудь поселение, ближе к концу дня получаю по телефону распорядок работы на завтра, и это, как правило, всегда что-нибудь новенькое. Почему моё начальство поступает так, для меня тайна за семью печатями, вероятно, у него на этот счёт имеются какие-то свои причины. С одной стороны, это неудобно, с другой стороны – так даже интересней, потому что я лучше познакомился с этой отнюдь не туристической местностью, куда ни при каком другом раскладе просто не попал бы. Носит эта местность название Хар-Хеврон.
Каждый раз я несусь на предельной скорости по дороге и ору гнусавым голосом русские песни. Их размашистая хулиганская удаль, как ни странно, более подходит для езды по этой дороге, нежели слащавая и меланхолическая напевность израильских песен. Парадокс, но это так, и редкие мои попутчики-поселенцы, которых я прихватываю на КПП, без долгих раздумий соглашаются со мной. Даже те, кто русских песен никогда в жизни не слышал.
Сегодня у меня выходной, но всё равно еду, потому что нужно выручать из беды мою старинную приятельницу Ольгу. Вообще-то беды пока ещё никакой нет, но вполне может случиться.
А всё дело в следующем. В одном из здешних поселений у Ольги есть хорошие знакомые, которые постоянно приглашали её погостить. Да и Ольге, как журналистке одной из русскоязычных газет, очень хотелось познакомиться с бытом поселенцев, резко отличающимся от того образа жизни, что ведём мы, безвылазно сидящие в крупных городах. Да только не было времени, текучка заела. Но, в конце концов, Ольга всё-таки решилась. На рейсовый автобус, идущий прямиком в поселение, она опоздала. "Доберусь тремпом, на перекладных", – решила она. Я же, когда узнал об этом, тайком и не без ехидцы подумал: деньги, зараза, решила сэкономить на проезде!
Тремпом можно путешествовать по Израилю бесконечно. Всегда найдётся добрая душа, которая притормозит около тебя, едва махнёшь рукой у дороги, и, если по пути, с удовольствием подвезёт тебя хоть на край света. И откажется от денег, если у тебя возникнет безумная мысль предложить оплату за проезд.
Тремп Ольга нашла сразу, но возникла некоторая проблема, о которой она сбивчиво поведала мне по сотовому телефону. Оказалось, что подобравшая её машина направляется не в то поселение, что ей нужно, а в соседнее. Но её высадят на перекрёстке, от которого километров пять до цели её путешествия. Там имеет смысл подождать некоторое время, и непременно появится какая-нибудь машина, следующая именно туда, куда ей нужно. "Только будьте, девушка, внимательней и не сядьте случайно в машину к арабам, даже если те и согласятся подбросить в нужном направлении. Арабов к поселениям близко не подпускают, так что учтите это. Цели у них могут быть самые разные".
Оказавшись на перекрёстке, Ольга легкомысленно решила, что волка бояться – в лес не ходить, а какие-то несчастные пять километров для неё, бывшей спортсменки с внушительным стажем длительных туристических походов на прежней родине, альпинистки и байдарочницы, – да это вообще ничто! Максимум час ходьбы, тем более в её лёгком рюкзачке была бутылка с водой, в руках сотовый телефон, а на ногах кроссовки. Арабы? Да разве её, успевшую несколько лет поработать в прежней российской жизни в милиции и повидавшую немало опасного уголовного отребья, напугаешь какими-то арабами?!
И Ольга отправилась в свой очередной туристический поход лёгким спортивным шагом и с лёгким сердцем. Больше километра она прошагала в гордом одиночестве, пока её не нагнала какая-то машина. Приглядевшись, она разобрала, что в машине не арабы, и весело махнула рукой. Вопреки ожиданиям, машина не притормозила, а наоборот, прибавила ходу. Немного удивившись, Ольга пошла дальше. Но и следующая машина с поселенцами не подобрала её. Что-то здесь не так, решила Ольга, но отчаиваться причин пока не было: она прошла уже полдороги, к тому же солнце начало садиться, и жара спала. Потянул прохладный ветерок, и идти стало совсем приятно.
В почти сгустившихся сумерках Ольга, слегка запыхавшись, подошла к воротам поселения. "Ну вот, я на месте", – обрадовалась она, но не тут-то было. Солдат, охраняющий ворота, вышел из своей будочки и направил на неё автомат. Ольга попыталась объяснить ему, кто она такая и куда ей нужно. Но на иврите это у неё не особенно получилось, а проскользнувшие русские слова только насторожили солдата, и он даже передёрнул затвор. Жестом он показал ей уходить и больше не приближаться к ограде поселения.
Тут уже Ольга растерялась не на шутку. Телефон её приятелей, как назло, не отвечал, а ситуация, в которую она попала, никакому логическому объяснению не поддавалась. Как быть? Не ночевать же на голых камнях у ворот поселения, за которыми в окнах уютных домиков уже начали зажигаться огни! А тьма становилась всё гуще и гуще. Идти назад к перекрёстку? Но кто даст гарантию, что в такое позднее время там окажется тремп, на котором она вообще доберётся хоть куда-нибудь? Она уже имела счастье убедиться, что не все поселенцы такие отзывчивые и добросердечные, как ей расписывали раньше. Оставался последний вариант: позвонить мне и попросить помощи. Что Ольга тотчас и сделала.
Хоть мне и не очень хотелось в свой выходной собираться, вешать на бок надоевший пистолет и нестись в ночь за пятьдесят километров от дома, но делать было нечего, Ольгу нужно выручать.
Я ехал и по привычке фальшиво орал песню "Степь да степь кругом…" Только сейчас я до конца понимал страдания бедняги-ямщика, замерзающего в неласковой, прокалённой солнцем израильской степи. Тот хоть мог передать через кого-то непонятного колечко для любимой, а с бедной Ольгой даже общаться отказались. Единственное, чем она отличалась от ямщика, – это наличием сотового телефона, которому такая роскошь, вероятно, не была положена по штату.
От размышлений по поводу того, чья участь предпочтительней – ямщика или Ольги, меня отвлёк пейзаж окружающих холмов. Хоть я и любуюсь им пару раз на дню, приезжая и уезжая с работы, но не любоваться не могу. Внешне эти каменистые нагромождения, усеянные низкорослыми кустарниками, похожими на зелёных ёжиков, неподвижны и неизменны, но на самом деле это вовсе не так. Осенью и зимой, когда идут дожди и здесь полно влаги, холмы оживают. Нет, на них не расцветают прославленные израильские маки и прочая цветочная благодать. Подобная роскошь произрастает в долинах. Здесь сухие ёжики кустарников наливаются тёмно-зелёной силой мелких твёрдых листиков и, кажется, набухают, пытаясь слиться друг с другом и обволакивая неровные каменистые площадки, за которые удалось зацепиться своими цепкими корешками. Эти ёжики словно ползут куда-то по своим неспешным ежиным делам, а потом снова возвращаются на свои места, на свои обжитые трещинки в камнях. Но и летом под раскалённым солнцем они не высыхают, такие же зелёные и округлые, словно держат круговую оборону, только немного съёживаются и отдаляются друг от друга. И словно наблюдают за стремительно проносящимися мимо них машинами.
Сейчас, в быстро сгущающемся мраке, камни всё ещё светлеют в последних лучах солнца, а ёжики кустов совсем уже тёмно-серые. Скоро всё вокруг зальёт своими чернилами ночь, и лишь фары редких автомобилей будут выхватывать из мрака несколько метров асфальта и отсвечивающие ёлочки дорожных указателей.