Итальянские этюды
1.
…То за холмом по пояс,
То сев на провода,
Преследовала поезд
Отставшая звезда.
Я изнемог от зноя,
Я подносил к губам
Вино недорогое
С водою пополам.
Земля была незрима,
Окутанная мглой,
И веяло из Рима
Полуночной жарой…
2.
…Ты всем другим местам Неаполь предпочла.
На столике букет качался опахалом.
За поездом звезда стремилась, как пчела,
И на букете отдыхала…
…За Римом, на заре, темны и хороши
Крутились пихты – сонные разини -
И циркулировали, как карандаши
В писчебумажном магазине…
…Двугорбая гора лила стеклянный зной,
Она над поездом сернистый дым простерла.
Залива синий нож сверкает кривизной
И подбирается под горло…
1927
Ялта
На толстых сваях поплавок
Стоял по щиколотку в тине.
Прибой барахтался в корзине.
Я молод был и одинок.
Как раз на уровне залива
В стакане колебалось пиво,
И солнце окуналось в нем
Вкрутую сваренным желтком.
В тот день мельчайшие детали
Как в детстве радовали глаз,
От серой чешуи кефали
До мимо проходящей Вас.
Обнявши спутницу за талью,
Роняя маленькую тень,
Вы показались мне деталью,
Украсившею этот день.
Шел, между прочим, пароходик,
Качая чаек, шла вода.
Так тема иногда приходит,
Не возвращаясь никогда.
1930
"Пока любви не больше году…"
Пока любви не больше году,
За крошкой нужен глаз да глаз.
Не потому ли мы природу
Ей в няньки наняли как раз.
У нас дела. У нас свиданья.
Нас нету дома день и ночь.
Природа – опытная няня -
Без нас воспитывает дочь.
Чтоб не сошло с ума от скуки
Дитя, забытое роднёй,
Она берет его на руки
И развлекает болтовней.
Она целует и качает
И ей бормочет целый день:
Вчера был холод, нынче тает.
А завтра вырастет сирень.
– Ах ты, малютка дорогая,
Утри глаза и будь умней.
И книгу древнюю листая,
Картинки объясняет ей.
Но воздух душен. Ей не спится.
И нянька плачет вместе с ней.
И засыпает, и томится,
И видит страшное во сне,
И бредит в темноте незрячей,
Ловя как стебель тонкий луч,
Природой комнаты горячей,
Где двое заперты на ключ.
1930
"Давайте говорить серьезно…"
Давайте говорить серьезно:
Что остается делать нам?
Бежать – нет силы. Думать – поздно.
Смешно – гадать по штемпелям.
А где-то финские шаланды
Зимуют на снегу тугом,
И хрупкий лед звенит, как ландыш,
Под вашим тонким каблуком.
Забыть? Не сможем обоюдно.
Не забывать? На сколько дней?
Писать? Невероятно трудно.
А не писать? Еще трудней.
А где-то в вазах розы вянут,
И смятый гоном рысака
Больной проспект к губам протянут,
Как ваша нежная рука.
Гореть? Немедленно остынем.
Остыть? Немедленно сгорим.
Расстаться? С этим небом синим?
Сойтись? На полдороге в Рим?
…А где-то ночь за мысом лисьим
Сгорает, сердце пепеля.
И по конвертам синих писем
Бегут, как версты, штемпеля.
1930
"Окунув лицо в левкои…"
Окунув лицо в левкои,
Слышу легкий запах перца,
Горечь юности моей…
Вспоминаю сад над морем,
Свежесть тщательной поливки
И дорожек мокрых скрип.
Гравий лопался под шиной
Легкого велосипеда,
Тормоза звенели тонко,
И подпрыгивал звонок.
Водяная пыль вставала,
Яркой радугой сияла,
На каштаны, на левкои
Оседала кисеей.
Из проколотого шланга
Били тонкие фонтаны,
Обдавая парусину
Гимназических штанов.
Стриг садовник под машинку
Изумрудные газоны
Стрекотавшими ножами,
Где кипел зеленый сок.
Окунув лицо в левкои,
Слышу легкий трепет сердца,
Радость юности моей.
В море парус плыл как чайка,
Разве это было плохо?
Разве в буре есть покой?
1930–1943
Маяковский
Синей топора, чугуна угрюмей,
Зарубив "ни-ког-да" на носу и на лбу,
Средних лет человек, в дорогом заграничном
костюме,
Вверх лицом утопал, в неестественно мелком гробу.
А до этого за день пришел, вероятно, проститься,
А быть может, и так, посидеть с человеком,
как гость
Он пришел в инфлюэнце, забыв почему-то
побриться,
Палку в угол поставил и шляпу повесил на гвоздь.
Где он был после этого? Кто его знает! Иные
Говорят – отправлял телеграмму, побрился
и ногти остриг.
Но меня на прощанье облапил, целуя впервые,
Уколол бородой и сказал: "До свиданья, старик".
А теперь, энергично побритый, как будто
не в омут, а в гости -
Он тонул и шептал: "Ты придешь, Ты придешь,
Ты придешь" -
И в подошвах его башмаков так неистово виделись
гвозди,
Что – казалось – на дюйм выступали из толстых
подошв.
Он точил их – но тщетно! – наждачными
верстами Ниццы,
Он сбивал их булыжной Москвою – но зря!
И, не выдержав пытки, заплакал в районе
Мясницкой,
Прислонясь к фонарю, на котором горела заря.
1931
Цветок магнолии
Босую ногу он занес
На ветку. – Не сорвись! -
Листва магнолии – поднос,
Цветы на нем – сервиз.
И сверху вниз, смугла, как вор,
Проворная рука
Несет небьющийся фарфор
Громадного цветка.
Его к груди не приколоть.
И мглистых листьев лоск
Мясистую лелеет плоть
И нежит ярый воск.
Зовет на рейд сирены вой.
На темный зов в ответ
Прильнула детской головой
К плечу больная ветвь.
Она дрожит. Она цветет.
Она теряет пульс.
Как в бубен, в сердце дизель бьет
Струей гремучих пуль.
Маяк заводит красный глаз.
Гремит, гремит мотор.
Вдоль моря долго спит Кавказ,
Завернут в бурку гор.
Чужое море бьет волной.
В каюте смертный сон.
Как он душист, цветок больной,
И как печален он!
Тяжелый, смертный вкус во рту,
Каюта – душный гроб.
И смерть последнюю черту
Кладет на синий лоб.
1931
"Небо мое звездное…"
Небо мое звездное,
От тебя уйду ль? -
Черное. Морозное,
С дырками от пуль.
1936
Стихи в поезде
Коршун
Все неподвижно в выжженной пустыне.
Холмы пологие и воздух бледно-синий.
Ни ручейка, ни свежего куста.
И если бы не коршуна круженье,
Степная жизнь, лишенная движенья,
Казалась бы мучительно пуста.
Так мертвый сон моей души холодной
"В мирской степи пустынной и бесплодной" -
Тревожила твоя чужая красота
Порывом страсти дикой и свободной.
Верблюд
Просторы Азии зияют.
Стоит верблюд змеиномордый.
Его двугорбым называют,
Но я сказал бы: он двугордый.
Аральское море
Пустыня. В штабелях дощатые щиты.
Дымок над глиняной хибаркой.
И вдруг средь этой нищеты -
Возник залив, как синька яркий.
Проплыл. Пропал. И снова степь вокруг.
Но сердце этой встрече радо.
Ты понимаешь, милый друг,
Как мало радости нам надо?
Сыр-Дарья
Еще над степью не иссяк
Закат. Все тише ветра взмахи.
Под казанком трещит кизяк,
Вокруг огня сидят казаки.
Угрюмо тлеет свет зари.
Века проходят за веками.
И блещут воды Сыр-Дарьи,
Как меч, зане́сенный песками.
Цыгане
Смотрю в вагонное окно.
Там не светло и не темно.
Огонь двуцветный, желто-красный,
Огонь цыганского костра,
И необузданный и страстный,
Горит у рваного шатра.
Бесстыдно сняв с себя одежды,
Цыгане вшей бросают вниз.
А рядом шумные невежды
Меняют простыни на рис.
Звезда валяется на крыше.
Верблюды стонут тяжело,
И над костром летучей мыши
Мелькнуло серое крыло.
Мне трудно этот мир постигнуть.
Мне трудно этот мир понять.
Не дай господь на рельсы спрыгнуть
И вдруг от поезда отстать!
Продавщица дыни
Степная девушка в берете
Стояла с дынею в руке.
В зеленом плюшевом жакете
И в ярко-розовом платке.
Ее глаза блестели косо,
Арбузных косточек черней,
И фиолетовые косы
Свободно падали с плечей.
Пройдя нарочно очень близко,
Я увидал, замедлив шаг,
Лицо скуластое, как миска,
И бирюзу в больших ушах.
С усмешкой жадной и неверной
Она смотрела на людей,
А тень бензиновой цистерны
Как время двигалось по ней.
Случай на станции Арысь
Подходит поезд (примечай!)
На станцию Арысь.
В мешке у пассажира чай,
В мешке казаха – рис.
Но пассажиру нужен рис.
Казаху нужен чай.
И вот на станции Арысь,
Как будто невзначай,
Они сошлись и разошлись.
Теперь уж (примечай!)
В мешке у пассажира рис,
А у казаха – чай.
В старом городе
Над глиняной стеной пылает небо дико.
Густой осенний зной печален, ярок, мглист.
И пыльная вода зеленого арыка
Как память о тебе уносит желтый лист.
Нищий
Идут верблюды. Пыль. Сиянье.
Мельканье черных ног и шей.
И гордо просит подаянья
Старик, медлительный, как шейх.
Сон
Полдневный зной мне сжег лицо.
Куда идти теперь?
Стена. Резная дверь. Кольцо.
Стучусь в резную дверь.
За ней узбекский садик. Там
В тени ковер лежит.
Хозяин сам, Гафур Гулям,
С цветком за ухом спит.
Есть у Гафур Гуляма дочь,
По очерку лица,
По гордости она точь-в-точь
Похожа на отца.
Но только меньше смуглый нос,
Нежнее шеи цвет,
И говорят пятнадцать кос,
Что ей пятнадцать лет.
Она в саду горит как мак
И пахнет, как чебрец.
Стучу в резную дверь, но так,
Чтоб не слыхал отец.
"Их будто сделали из глины дети…"
Их будто сделали из глины дети -
Дворы, дувалы, домики, мечети, -
Трудней, чем в тайны помыслов твоих,
Проникнуть в закоулки эти.
Лунная ночь
Я ночью в переулке узком
Стою, задумавшись, над спуском.
И мусульманская луна
Блестит, как нож на небе русском.
Дыня
Ты не сердись, что не всегда я
С тобою нежен, дорогая.
У дыни сторона одна
Всегда нежнее, чем другая.
Солончаки
Горит солончаками поле,
И в сердце, выжженном от боли,
Как на измученной земле
Налет сухой и жгучей соли.
1942
Город белый
Здесь русский город был. Среди развалин
В пролетах окон и в провалах крыш
Осенний день так ярок, так хрустален,
И над землей стоит такая тишь!
Здесь думал я: ведь это вся Европа
Сюда стащила свой железный лом,
Лишь для того, чтоб в зарослях укропа
Он потонул, как в море золотом.
Кто приподнимет тайную завесу,
Кто разгадает надпись на камнях?
…И две старушки маленьких из лесу
Несут малину в детских коробках.
1943
"Весну печатью ледяной…"
Весну печатью ледяной
Скрепили поздние морозы.
Но пахнет воздух молодой
Лимонным запахом мимозы.
И я по-зимнему бегу,
Дыша на руки без перчаток,
Туда, где блещет на снегу
Весны стеклянный отпечаток.
1943
Уже давно, не год, не два
Моя душа полужива,
Но сердце ходит, дни кружатся,
Томя страданием двойным, -
Что невозможно быть живым
И трудно мертвым притворяться.
1944
Купальщица
В теплом море по колени
Ты стояла в хрупкой пене,
Опасаясь глубины.
Вся – желанье. Вся – движенье.
Вся – в зеркальном отраженье
Набегающей волны.
Помню камень в скользкой тине,
Помню моря очерк синий,
Бег торпедных катеров.
И на коже загорелой -
Нежный-нежный, белый-белый,
Узкий след ручных часов.
1944
"Черна как уголь тень гостиницы…"
Черна как уголь тень гостиницы
На мостовой лежит, о милая!
Луна висит. Луна не сдвинется.
А улица бела, как лилия.
Ты помнишь луковицы лилии
В пакете, шелковисто-твердые.
Их посадили и полили и
Они теперь в земле, как мертвые.
Какая грустная и тайная
В них тлеет жизнь во тьме и сырости.
Как думаешь, моя случайная,
Удастся ль им весною вырасти?
Они больны. Им трудно дышится,
Но ни единой малой жалобы…
И для того все это пишется,
Чтоб ты меня не забывала бы.
1944
Осень
Говорят, что лес печальный.
Говорят, что лес прозрачный.
Это верно. Он печальный.
Он прозрачный. Он больной.
Говорят, что сон хрустальный
Осенил поселок дачный.
Это правда. Сон печальный
Осенил поселок дачный
Неземной голубизной.
Говорят, что стало пусто.
Говорят, что стало тихо.
Это верно. Стало пусто.
Стало тихо по ночам.
Ночью белые туманы
Стелют иней на поляны.
Ночью страшно возвращаться
Мимо кладбища домой.
Это правда. Это верно.
Это очень справедливо.
Лучше, кажется, не скажешь
И не выразишь никак.
Потому-то мне и скверно,
И печально, и тоскливо
В теплой даче без хозяйки,
Без друзей и без собак.
1944
"Ах, какие сугробы…"
Ах, какие сугробы
За окном намело.
Стало в комнатах тихо,
И темно, и тепло.
Я люблю этот снежный,
Этот вечный покой,
Темноватый и нежный,
Голубой, голубой.
И стоит над сугробом
Под окном тишина.
Если так же за гробом,
Мне и смерть не страшна.
1944
"Прошли декабрьские метели…"
Прошли декабрьские метели,
Светло и весело в лесу.
Вчера смотрел в окно на ели
И увидал в лесу лису.
Она трусила вдоль опушки,
Был вид ее как в книжке прост:
Стояли ушки на макушке
И сзади стлался пышный хвост.
Блеснули маленькие глазки, -
Я хорошо заметил их, -
Лиса мелькнула точно в сказке
И скрылась в тот же самый миг.
Я выбежал полураздетым
Во двор. Бегу туда-сюда.
Лисицы нет. Поймаешь? Где там!
…Так и с любовью иногда.
1944
"Каждый день, вырываясь из леса…"
Каждый день, вырываясь из леса,
Как любовник в назначенный час,
Поезд с белой табличкой "Одесса"
Пробегает шумя мимо нас.
Пыль за ним поднимается душно,
Рельсы стонут, от счастья звеня,
И глядят ему вслед равнодушно
Все прохожие, кроме меня.
1944
Белые козы
Мне снилось, что белые козы
Ко мне на участок пришли.
Они обглодали березы,
Все съели и тихо ушли.
Проснулся – и тихие слезы,
И тихие слезы текли.
В окно посмотрел – удивился:
Как за ночь наш лес поседел,
Пока я так глупо трудился,
Пока над стихами корпел.
Идут из-за леса морозы.
Готовы ли к холоду мы?
Идут, приближаются козы,
Голодные козы зимы.
Ох, чую, придут и обгложут
Все то, что я вырастил тут,
И спать под сугробом уложат,
И молча на север уйдут.
Я вру! Я не спал! Я трудился!
Всю ночь над стихами сидел.
А лист в это время валился,
А лес в это время седел.
1944
"Сначала сушь и дичь запущенного парка…"
Сначала сушь и дичь запущенного парка,
Потом дорога вниз и каменная арка.
Совсем Италия! Кривой маслины ствол,
Повисший в пустоте сияющей и яркой.
И море – ровное, как стол.
Я знал, я чувствовал, что поздно или рано
Вернусь, как блудный сын, и сяду у платана
На каменной скамье, – непризнанный поэт, -
Вдыхая аромат цветущего бурьяна,
До слез знакомый с детских лет.
Ну вот и жизнь прошла. Невесело, конечно!
Но в вечность я смотрю спокойно и беспечно.
Замкнулся синий круг. Все повторилось вновь:
Все это было встарь, все это будет вечно.
Мое бессмертие – любовь.
1944
"Когда я буду умирать…"
Когда я буду умирать,
О жизни сожалеть не буду.
Я просто лягу на кровать
И всем прощу и все забуду.
1944