Последний гудок замирает в порту.
Уходит река в темноту…
Но ты побывай на свету и во мгле.
Шинель поноси, походи по земле.
В огне обгори. И тогда
Услышишь, к а к цепи скрипят на мосту,
Как долго гудок замирает в порту.
Как плещет о камни вода…
Или такой отрывок из открывающего эту книжку стихотворения:
".. И у нас не дрожала в бою рука,
А о смерти думать не надо.
Биография наша как штык коротка
И проста она, как баллада.
Не хочу, чтоб земля была мне легка.
Пусть качает меня, как качала,
Биография наша как штык коротка,
Но ведь это только начало!
Даже крикливый и банальный Михаил Светлов, с его "Каховкой" или "Гренадой", романтически воспевающий советскую агрессию, искренне оправдывающий её якобы благими целями… Да, Светлов тоже отдалённо исходит из Киплинга, ну хоть из стихотворения "Несите бремя белых, что бремя королей". Только вместо "бремени белых" (т. е. заботы о народах колоний, понимаемой Киплингом как долг колонизатора) у Светлова "советские люди", столь же альтруистично заботятся об "освобождении" разных чужих стран от "ужасов капитализма" (а при случае и от феодализма):
"Я землю покинул, пошел воевать,
Чтоб землю в Гренаде крестьянам отдать…"
………………………………………………………..
или и того пуще:
Тревога густеет, растёт. и внезапно
Советские трубы затрубят: "На Запад!",
Советские пули дождутся полёта!
Товарищ начальник, откройте ворота!"
Ну тут уже получается просто злая пародия на самые что ни есть империалистические киплинговские мотивы….
Особое внимание надо, видимо, обратить на поэтов-ифлийцев. Начавшие юными писать стихи перед самой войной, они почти все были под влиянием того же Киплинга, которого никто из них в подлиннике не читал, (Как большинство советских студентов тех времён, языков они не знали) Однако, до немногих тогда переводов и многих подражаний они добрались опять же по тропинке, протоптанной Н. Гумилёвым и Н. Тихоновым. А так же - через стихи студийцев Лозинского (как те же Ирина Одоевцева и Ада Оношкович-Яцына, или забытая вовсе незаслуженно в наше время, Аделина Адалис.)
В этом институте возникла целая большая группа поклонников Киплинга: стоит перечислить только фамилии "ифлийских" поэтов [5] и всё станет ясно: Прежде всего, это юные тогда Давид Самойлов, Борис Слуцкий, а особенно Сергей Наровчатов и Павел Коган. Откровенное мальчишески восторженное подражание Киплингу видно за версту в некогда знаменитой "Бригантине" Павла Когана, стихотворении безусловно беспомощном, но явно слепленном из стихов Киплинга и прозы Р. Л.Стивенсона. Волею неведомой судьбы это, по сути, детское сочинение, до войны так и не вышедшее за стены ИФЛИ, стало в 60-е годы настолько популярной песенкой (на безрыбье романтического материала), что вскоре просто стало невозможно его слышать, не морщась от наивной пошлости которую, по-моему, именно шестидесятые годы в эти стихи и втиснули, сделав их песенкой. Кстати, не будет преувеличением сказать, что очень большая часть "бардов", появившихся в те же шестидесятые, так или иначе обязана своим происхождением именно этому стишку, кем-то положенному в конце пятидесятых на примитивную мелодию.
Ну а если глубже - так и вообще большая часть бардов оказывается в некотором смысле "литературными внуками" того же Киплинга. Не избежали явного влияния Киплинга даже три наиболее крупных "поэта с гитарами", быстро выделившиеся из этой "бардовской" среды. (А точнее сами создавшие её) Прежде всего из них под влиянием Киплинга был более, чем многие поэты своего поколения, безусловно Александр Галич. (Ну, хотя бы - первое же что попадается на память - такие стихи, как "Поколение обречённых" с его солдатской темой).
Но задул сорок первого ветер -
Вот и стали мы взрослыми вдруг,
И вколачивал шкура-ефрейтор
В нас премудрость науки наук…
…………………………………..
Что же вы присмирели, задиры?!
Не такой нам мечтался удел:
Как пошли нас судить дезертиры,
Только пух, так сказать, полетел.
"Отвечай, солдат, как есть, на духу…
Опять же кажется, что среди "Казарменных баллад" эта вещь не чувствовала бы себя одинокой и посторонней. Перекликается с Киплингом и баллада "Ночной дозор" (о марше памятников Сталину по спящей Москве), и и, конечно же "Мы похоронены где-то под Нарвой" или "Ещё раз о чёрте", но ещё в большей степени близок к Киплингу "Марш мародёров! (тут даже название намеренно взято Галичем прямо киплинговское!)
Упали в сон победители, и выставили дозоры,
Но спать и дозорным хочется. А прочее - трын- трава!
И тогда в покорённый город вступаем мы, мародёры,
И мы диктуем условия и предъявляем права!
(Слушайте марш мародёров - скрип сапогов по гравию)
Славьте нас, мародёров, и весёлую нашу армию…
а о балладе "Королева материка"" Галич и сам говорил, что без влияния Киплинга не написал бы он эту балладу… Вот её начало:
Когда затихает к утру пурга.
И тайга сопит как сурок,
И ещё до подъёма часа полтора.
А это немалый срок,
И спят зека как в последний раз -
Натянул бушлат - и пока,
И вохровцы спят как в последний раз -
Научились спать у зека…
Или такие строки:
А это сумеет любой дурак:
Палить в безоружных всласть,
Но мы-то знаем, какая власть
Была и взаправду власть,
И пускай нам другие дают срока,
Ты нам вечный покой даёшь,
Ты. Повелительница зека,
Ваше Величество Белая Вошь,
Королева Материка!
Ну, тут, правда, надо не забывать, что Галич всё же хорошо знал английский. И Киплинга любил очень и часто перечитывал.
Всё же особенно трудно представить себе, как русские поэты, не знавшие по-английски ни слова подпадали под влияние Киплинга (да простится мне невольный и корявый каламбур!) через посредство посредственных переводов!
Однако, вот не знавший ни звука английского Булат Окуджава:
"Не бродяги. не пропойцы
За столом семи морей…
Эти две строчки состоят только из тех речевых оборотов, что знакомы нам по стихам Киплинга. Но - далее:
"Вы слышите, грохочут сапоги
И птицы ошалелые летят…"
- по собственным словам поэта "вот стихотворение, слепившееся как-то странно из киплинговской "Пыли". Но вспомним ещё хотя бы "Простите пехоте":
Нас время учило
живи по привальному дверь отворя,
Товарищ мужчина,
а всё же заманчива должность твоя,
Всегда ты в походе… и.т.д.
Да и другие его стихи о войне: ну, хоть например:
"А что я сказал медсестре Марии,
Когда обнимал её:
А знаешь, ведь офицерские дочки
На нас, на солдат, не глядят…"
Кстати, Томми Аткинс, видимо, точно так при случае и сказал своей девчонке……
И даже в какой-то мере наиболее далёкий от Киплинга, уж по теме-то безусловно далёкий! - "Последний троллейбус" несёт всё же на себе малозаметную печать великого британского поэта. Ну, хоть сравнение троллейбуса с кораблём, а пассажиров его с матросами…
А Высоцкий? Ну, тут и цитировать не надо. Половина всех песен его, наверное, тем или иным концом упираются в киплинговские стихи.
Да и помимо трех классиков из певцов-поэтов, есть, как я уже говорил, ещё очень многие из того несчётного множества второстепенных "бардов", которые, строго говоря, учатся уже не у Киплинга, а у тех самых трёх поэтов…
Так что русская поэзия нашего времени, и уж, по крайней мере, весьма пёстрая поэзия всего советского периода, бесспорно должна быть благодарна Редьярду Киплингу.
3.
После смерти Р. Киплинга в том же 1936 году вышла его автобиографическая книга "Кое-что о себе". Ранние годы своей жизни он описывает подробно, далее - более сжато, и, наконец, последние десятилетия укладываются у писателя буквально в несколько страниц. Эта смена темпа и уменьшение подробности кажутся психологически параллельными бегу времени, всё ускоряющемуся с возрастом…
Джозеф Редьярд Киплинг родился в Бомбее. Отец его - Джон Локвуд Киплинг, художник, скульптор, преподаватель прикладного искусства, ректор и профессор Бомбейской школы искусств. Мать - Алиса Киплинг, в девичестве Макдональд, писала очерки и эссе, печатавшиеся в местных газетах.
Как известно, нередко англичанину дают двойное имя. Первое (Джозеф) вполне традиционно, а вот второе (ставшее для Киплинга-писателя первым), Редьярд - более необычно. Это имя дано ему было по названию озера, на берегах которого впервые встретились и познакомились родители поэта.
Будучи "туземцем", как называет поэт таких как он сам "уроженцев колоний", Редьярд Киплинг одинаково свой и в английской и в индийской жизни. "Киплинг был "англо-индийцем" во втором поколении /…/ первые шесть лет своей жизни он провёл в Бомбее, где, общаясь с индийскими слугами более чем с родителями, он усвоил хиндустани как свой первый язык… "айя" (индийская няня) нередко напоминала мальчику, что в гостиной надо говорить по-английски" [6]. Как и у многих "native", "туземцев", как называют себя англичане, родившиеся в Индии, первым языком Редьярда был хинди:
За наших чёрных кормилиц,
Чей напев колыбельный дик,
И - пока мы английский не знали -
За наш первый родной язык!
/ "За уроженцев колоний!/
В возрасте 6 лет, как это было в обычае англо-индийских семей, Редьярд и его сестра были отправлены учиться в частный пансион в Англии. В рассказе "Черная овечка" ("Baa Baa, Black Sheep", 1888), а также, позднее, в романе "Свет погас" ("The Light That Failed", 1890) поэт сатирически описал это жуткое, пародийно-викторианское учебное заведение, возможно, позаимствовав многие краски, у Чарлза Диккенса…
В 1878 г. Киплинга записали в Девонское училище, где готовили офицерских сыновей к поступлению в военные академии. Поначалу Редьярд резко конфликтовал со своими одноклассниками, но в принципе училище ему было по вкусу (см. книжку его рассказов "Сталки и К®" ("Stalky and Co", 1899)
Но с выпуском из этого среднего учебного заведения официальное образование писателя и закончилось, потому что военное училище не давало диплома, годного для продолжения образования в университете, а стать офицером поэту мешала сильная близорукость, он и минуты не мог обойтись без сильных очков. Поэтому отец, воспользовавшись своими обширными связями и будучи уверенным в незаурядном литературном таланте Редьярда, устроил юношу на работу в Лахоре в редакцию "Гражданской и военной газеты" ("Civil and Military Gazette") и Киплинг после одиннадцатилетнего отсутствия возвращается в Индию в октябре 1882 г.
Он становится помощником редактора и уже как репортёр познаёт во всём разнообразии как жизнь индийского населения, так и жизнь британской администрации. К тому же, каждое лето семья поэта проводила в гималайском городе Симле, где Киплинг наблюдал жизнь самой что ни есть индийской "глубинки", ставшей некой летней псевдостолицей по капризу администрации, любившей отдыхать в прохладных горах. И весь этот своеобразный и противоречивый образ жизни отражался как в его репортажах, так и в рассказах, а, в конечном счёте, его тогдашние наблюдения послужили материалом и для стихов. Вот как поэт сам рассказывает об этих каникулах:
"Симла была для меня ещё одним новым миром. Тут проживали "иерархи" и было понятно, как работает административная машина. Корреспондент газеты "Пайониир" играл в вист с сильными мира сего и от них узнавал немало интересного (эта газета была "старшей сестрой" нашей газеты)".
В 1886 году он выпускает свою первую книгу "Штабные песенки и прочие стихи" ("Departmental Ditties and other poems") известную по-русски как "Департаментские песни", в которой преобладают стихи, как правило, сюжетные с резким юмористическим, а в некоторых случаях с гротескно-сатирическим звучанием. ("Соперница", "Муниципальная хроника", "Моральный кодекс") В основе многих из этих весьма колючих вещей лежали записные книжки молодого журналиста. Разрозненные записи, сделанные в Симле ему более чем пригодились, они во многом определили всю тональность этой, первой его книжки стихов.
А вскоре вышла и первая книга рассказов "Простые повествования с гор" ("Plain Tales from the Hills", 1888) - рассказы о повседневной жизни в британской Индии. Тут впервые Киплинг делает то, что потом делал всю жизнь: почти к каждому рассказу он ставит специально для этого рассказа сочинённый стихотворный эпиграф. (Потом такие эпиграфы иногда разрастались до размеров полноценного стихотворения, как это произошло с "Блудным сыном", первоначально недлинным эпиграфом к одной из глав знаменитого романа "Ким"). Вскоре рассказы Киплинга стали в Индии широко издаваться. Вышли сборнички "Три солдата" (В первом русском переводе Клягиной-Кондратьевой "Три мушкетёра"), "Ви-Вилли-Винки" и ещё некоторые - это всё были тонкие и дешёвые книжки для массового читателя.[7] Автору же они послужили как бы вторичными записными книжками, став основой для будущих баллад. Во многих случаях видно, что не только сюжеты, но и множество деталей поэт Киплинг заимствует у наблюдательного Киплинга-прозаика, а тот ещё в большей степени у Киплинга-журналиста. В это время (1887 г.) писатель уже работает в крупной газете "Пайониир" в Аллахабаде.
Однажды он, редактируя литературное приложение к газете, спросил себя и главного редактора: "Зачем собственно нам, покупать Брет Гарта, если можно живьём выпустить собственную продукцию?" - это я в результате и стал делать" Поначалу, слегка подражая своему любимому американскому писателю, Киплинг начал писать рассказы чуть ли не ежедневно: "моё перо само летало по бумаге и я радостно смотрел, как оно трудится за меня. Даже после полуночи". Так иронизировал над собой Киплинг, впавший, как сам он говорил, "в лихорадку сочинительства".
В центре внимания этой ранней прозы Киплинга почти всё время находятся отношения англичан с индийцами. Эта тема, естественно, не случайна. Именно в Индии, в стране древней и разнообразной культуры, в отличие от всех других колоний, произошло органическое слияние европейской культуры с индийской, давшее необычные гибриды в литературах этих обеих столь разных стран.8 Видимо, прав был знаменитый индийский журналист и эссеист Шарикан Варма, когда утверждал, что колониальная система в Индии резко отличается от всех других в мире прежде всего тем, что "англичане боролись с нами непобедимым оружием - английским языком и Шекспиром" (Варма тут имеет в виду в частности широкое распространение в индийских литературах двух последних столетий драматического жанра, ранее индийцам малознакомого, и возникшего именно под шекспировским влиянием).9
С 1887 по 1889 г. Киплинг написал шесть сборников коротких рассказов для серии "Библиотека Индийской железной дороги", предназначенных для пассажиров, и продававшихся порой (по идее автора) прямо в билетных кассах, что принесло ему широкую известность не только в Индии, но и по всей Британской империи. Это были книжки самим автором без всяких претензий предназначенные для вагонного чтения.10
Весь 1889 год Киплинг путешествовал по разным странам мира, писал дорожные заметки и прозу. В октябре он появился в Лондоне и удивлённо заметил, что "почти сразу оказался знаменитостью":
"Читателей поражало удивительное сочетание в его таланте точности репортера, фантазии романтика и мудрости философа - при всём кажущемся бытовизме Киплинг пишет о вечных проблемах, о самой сути человеческого опыта" (Е. Гениева)
Следующий 1890 год стал годом уже настоящей известности Киплинга. Непривычным, ни на что не похожим поэтическим произведением оказалась удивившая читателей ещё в периодике "Баллада о Востоке и Западе" ("The Ballad of East and West"), с которой тогда начиналось и первое неполное издание книги "Казарменные баллады" ("Barrack-Room Ballads". 1892 г.) и слава Киплинга.
Поэт уверенно создаёт новый поэтический стиль. Он намеренно не оставляет камня на камне от "приличной" гладкописи, от скучного тяжеловесного и пристойно-размеренного давно уже и многим осточертевшего викторианства, от чуть ли не обязательного четырехстопного ямба, иногда перемежавшегося у поэтов-викторианцев с трехстопным. Поэт-бунтарь с неожиданной стремительностью основывает свои сюжеты и приёмы на малоизвестных фольклорных произведениях. Он утверждает новые принципы английского стихосложения, в частности - значительно усиливает роль паузного стиха и разных видов дольников, в основе которых чаще всего лежит трехсложная стопа, и ещё он предпочитает длинные строки. Напрашивается сравнение с Маяковским, разрабатывавшим слегка поздней, но пожалуй, ещё более решительно (почти в том же направлении!) новую ритмику русского стиха.
Резко относясь к возникающему и входящему в моду тогда верлибру, Киплинг считает что "свободным стихом писать, - всё равно, что ловить рыбу на тупой крючёк". (Отчасти это был камень в огород одного из его "учителей", позднего поэта-викторианца Уильяма Хенли.) Киплинг разрабатывает и прерывистый, с множеством недоговорок, балладный сюжет, основываясь на опыте своего любимого писателя Вальтера Скотта, как поэта, и особенно как учёного-фольклориста. Бесхитростные интонации английских народных баллад, в своё время возрождённые в английской поэзии "чародеем Севера", В. Скоттом и почти век спустя обновлённые Киплингом, снова звучат для английских читателей, так, будто пришли они не из глубины столетий, а из вчерашнего дня. Но стариннейший жанр сплавляется у Киплинга с обнажённым текстом газетного репортажа.
Тут становится очевидным, насколько поэтика Киплинга в те годы выливалась из поэтики не только В. Скотта, но ещё в большей степени из поэтики тоже любимого Киплингом Френсиса Брет-Гарта, его старшего американского современника, находившегося тогда в вершине своей славы. Об этом можно вполне судить хоть по такому отрывку из стихотворения Брет Гарта "Старый лагерный костёр":
Всю ночь, пока наш крепкий сон хранили звёзды те,
Мы и не слушали, что там творится в темноте:
Зубами лязгает койот, вздыхает гризли там,
Или медведь, как человек шагает по кустам,
Звучит нестройно волчий хор и дальний свист бобра, -
А мы - в магическом кругу у нашего костра. 11
Естественно, что поэтика тут во многом базируется на уже рассмотренных свойствах английской народной баллады. (Из которой впоследствии родился американский жанр "кантри", начало которого мы находим у того же Брет Гарта. С этими обоими жанрами неразрывно связаны: острота сюжета, откуда и некая "пунктирность" изложения, и неожиданность фабульных поворотов, и мелодичность, чудесно как-то сплетённая с противоположным ей разговорным строем стиха, требующим почти не ограниченного употребления просторечий. С той же жанровой природой стиха связаны и строфичность и нередкие рефрены, (тоже вытекающие из музыкального принципа баллады)
Вот опять для сравнения отрывок из стих. Ф.Брет-Гарта "Гнездо ястреба (Сьерра)"
…И молча смотрели мы в эту бездну
С узкой дороги, пока