– Ну, как почему… Слишком жирно ей. Она меня послала, и ей же еще ребенок? Хрен ей собачий. Не она рожала, не ей и воспитывать.
– А кто мой отец?
– Никто. Его нет.
– Тебе дали из этого, из банка спермы, да?
Мама почему-то начинает хихикать как ненормальная.
– Что смешного?
– Да так… – Она отмахивается. – Нужен мне этот банк спермы. Просто позвали одного приятеля, он в ложку кончил, и мы с тетей Таней тебя сделали.
– В какую ложку?
– В обычную. Столовую.
– А ложку потом куда дели?
– Помыли и положили обратно в ящик. Все, брысь отсюда.
* * *
Утром кашу себе сварил из гречневых хлопьев. И маме тоже, конечно. Постучался к ней, она треники надела, волосы во все стороны торчат, глаза опухшие, красные. Сразу к холодильнику и начинает кефир хлестать. Проморгалась немного – у нее по утрам всегда так с глазами, потому что плохо видит и еще от монитора конъюнктивит. Я спрашиваю:
– Тебе положить?
Она:
– А почему это ты кашу вилкой ешь???
– Не могу найти ту ложку.
– Чего?
– Я все ложки выброшу и новые куплю.
Мама сначала не понимает. Наверное, думает, ей это приснилось вчера: – Я тебе что-то не то сказала?
Начинает меня тормошить, как будто от этого все ее слова у меня из головы вылетят.
– Мама, ты меня любишь? – Не задавай дурацких вопросов.
Первым уроком опять была история. Светлана меня гоняла по всем датам – пришлось поставить пятерку. Я ее даже пожалел, такая у нее была морда кислая, когда она расписывалась в дневнике.
Сдали тетради.
После шестого урока я сразу домой пошел. Именно пошел, а не побежал, хоть и было холодно. На газоне у нашей школы выгуливают собак, ну и на тротуаре эти четвероногие скоты иногда срут, а убирать никто не хочет. А я не хочу вляпаться. Собачье говно наполовину прикрыто опавшими листьями, так и поскользнуться можно. Дошел до перехода, слышу, сзади шпильки цокают, потом шпилька царапает асфальт – наверное, как раз в собачью колбаску попала. Истеричка меня догоняет, рожа красная, в одной руке – торба, в другой – моя тетрадка. И начинает этой тетрадкой по лицу меня хлестать, дура ненормальная. Орет:
– Ты что там про меня накалякал, гнида?!
– Это сочинение, Светлана Александровна. – Рюкзак снял и подставил, она ушиблась.
– Ты мудак мелкий, ты знаешь это? – Светлана тяжело дышит.
– А вы – сука.
– Что?
– Такие как вы не должны рожать. Вы детей ненавидите.
Ее губы трясутся, тетрадка пляшет в руках и падает, я ее поднимаю и сую училке в торбу. Говорю:
– Светлана Александровна, вы лучше сделайте аборт. У вас все равно мужа нет, никто вас рожать не просит.
Эта всхлипывает:
– Завтра в школу с… с родителями…
– Завтра суббота, Светлана Александровна.
– Не умничай, говнюк. Я сказала, в понедельник.
Развернулась и обратно потопала, споткнулась два раза. Я ненавижу ее белые сапоги. Когда она ходит по классу, в полу остаются выбоины от шпилек. Портит паркет.
Я заскочил домой, скинул рюкзак, надел куртку и поехал к тете Тане. Маму я не хочу видеть.
Я к тете Тане в гости часто заезжаю, она даже не удивилась, когда я ей из метро позвонил. Специально с работы пораньше ушла, она в какой-то студии звукозаписи работает. Обед приготовила, я поел, она спросила, как у меня дела в школе, я на истеричку пожаловался. Тетя Таня говорит: "Не обращай на нее внимания". Как я буду внимание не обращать, если мне тетрадкой по лицу дали? Про ложку я ей, конечно, ничего не сказал, только спросил, где мой отец живет. Типа мама адрес забыла. Ну, тетя Таня мне его адрес и дала. Я еще попросил на бумажке нарисовать, как проехать – у него квартира где-то на улице Партизана Германа.
Когда я добрался до Партизана Германа, была уже почти ночь. Несколько раз дорогу спрашивал, там дома стоят не вдоль улиц, как у нас, а где-то во дворе, и номера у них дурацкие – какой-нибудь 23-а или дом 63, корпус 2. И сама улица, наверное, несколько километров. Домищи длинные, я думал, пешком дойду, а там оказалось, что нужно топать еще три остановки. И у него в доме парадной и черной лестницы не было, зато было несколько подъездов, так что я минут десять выяснял, в какой мне надо. Потом еще ждал, когда кто-нибудь дверь в подъезд откроет, потому что в домофоне никто не отвечал. Сняли трубку – и музыка.
Наконец меня впустила девочка с собакой, я на лифте поднялся на восьмой этаж и приложил ухо к двери. Время шло, а я не мог на кнопку звонка нажать. Вдруг у него семья, или он мне не понравится, или еще что. Может, он вообще переехал. А там внутри музыка и мужские голоса. Что-то отмечают, наверное.
Кто-то завозился с замком, я отскочил – вылезает пьяный парень с сигаретой. Зажигалкой чиркает, а прикурить никак не получается, даже не может концом сигареты в огонек попасть. Я его руку подержал, он прикурил. У парня волосы снизу темные, а сверху почти белые, он в черной майке-безрукавке, рваных джинсах и носках. Так без тапок на бетонном полу и стоит, нажрался, ему не холодно.
Следом за ним вылезают двое, от них тоже спиртом несет. Один, со стаканом коньяка, кричит:
– Куда эт ты без меня?
Обхватил крашеного и по заднице шлепнул. Крашеный ему:
– Лапы убери, да? Не видишь, тут ребенок?
Третий меня заметил:
– Мальчик, ты ждешь кого-то?
Я ему:
– Нет…
– Заблудился?
– Нет, не заблудился.
Третий постарше немного и не такой пьяный. И в тапках.
Если в тапках – значит, он тут живет, а не в гости пришел. Тот мужик мне, вроде как, не настоящий отец, это только сперма его была. Я же не буду спрашивать, папа он мне или нет. Ну, я и сказал:
– Вы когда-нибудь кончали в ложку?
Второй аж подавился своим коньяком. Крашеный еще полчаса ржал как идиот, потом забежал в квартиру и вопит: – Мужики! Тут пацан хочет знать, кто из вас в ложку дрочил!
Тот, который в тапках, спросил, не зовут ли мою маму Мариэтта Мишина, а потом пошел искать валидол. Извинился почему-то за своих гостей – типа они тут на всю ночь останутся. Я спросил, можно ли мне тоже остаться. Но мог и не спрашивать, всем было фиолетово.
Утром просыпаюсь поперек кровати, рядом два мужика лежат, один голый, другой в джинсах, и еще на полу двое.
В другие комнаты я даже заглядывать не стал, думал, схожу в туалет и смоюсь по-быстрому. Какой-то у меня отец неприкольный, я лучше поживу у тети Тани. Она мне тоже вроде отца. В туалете тот крашеный парень сидит, курит. Он без одежды, голову свесил, гладит свои волосы рукой, в которой сигарета. Я дома всегда запираю дверь в туалете, а он этого почему-то не сделал. То ли стесняться некого, то ли ему уже все равно.
Затянулся, посмотрел на меня грустными глазами:
– Извини.
Прикрыл дверь и дальше сидит.
– Я щас докурю и выйду.
Он помылся, я тоже помылся, но вытираться не стал, потому что чужие полотенца. Постоял немного, обсох.
Этот мне чаю налил, нашел в холодильнике вчерашние бутерброды с рыбой. Я ем, а он говорит: – Вот, после этого мудака хоть ты останешься.
Я не понял, к чему это. Он еще сказал, что его зовут Артур, и предложил домой отвезти. Я отказался – типа, я с тем человеком пообщаться толком не успел. Даже имя не спросил.
Артур плечами пожимает: – Как хочешь. Он, между прочим, вообще про тебя не говорил. Никогда. Я не знал, что у него сын есть… Ладно, я сейчас завожу машину и жду десять минут.
Я его догнал еще у лифта. Он меня до дома довез, обнял зачем-то и поцеловал, хотя он точно не педофил.
Мама сидела в моей комнате с тетей Таней и ревела. Оказывается, она всю ночь обзванивала больницы и морги, а тете Тане позвонить было западло, потому что они поссорились. Хорошо еще, тетя Таня сама догадалась прийти. Мама еще долго просила прощения – типа не было никакой ложки. Но я-то знаю, ложка была, она лежит где-то в ящике вместе с остальными ложками.
* * *
В понедельник мама пошла в школу и порвала истеричку как Тузик грелку. Сказала, что такая бездарь, как Светлана не имеет морального права учить таких одаренных детей, как я. Светлана ко мне приставала потому, что не сдала моей маме экзамен в позапрошлом году. Мама так думает. У мамы отличная память на студентов. Особенно на тех, которые начинают ни с того ни с сего рыдать, когда им задали вопрос.
Училка ей всучила мое сочинение, мама прочитала и сказала, что у меня литературный талант. Светлана потащила ее к директору, но и тут обломалась, потому что Мариэтту Мишину каждая собака знает и уважает.
Через две недели Светлана Александровна ушла в декрет и никто ее больше не видел. Историю у нас теперь ведет студент третьего курса. Симпатичный парень.
Мама снова встречается с тетей Таней, у меня теперь есть нормальная еда. И еще я подарил маме на день рожденья новые ложки.
Иногда я думаю, как там поживает Светлана. Кто у нее родится – мальчик или девочка – и как она будет издеваться над ребенком, если родится мальчик. И что она ему расскажет, когда он спросит, откуда берутся дети. Может, наврет, что купила в магазине или аист принес из службы доставки. Аист – хорошая птица. Лично мне было бы приятно, если бы меня принес аист.
Елена Одинокова. Санкт-Петербург :: Жратва
Посвящается моей матери, похудевшей за полгода на сорок килограммов.
Задолбала эта работа! Пока по вызову едешь, еще трех-четырех на улице подберешь. Места мумии занимают мало, их укладывать можно хоть штабелями. Вкатил дозу жратвы пер ректум или внутривенно – и дальше погнали. Пер ректум – это для тех, у кого еще более-менее функционирует кишечник. Чаще всего вводим глюкозу. У некоторых мумий все вены исколоты. До изобретения эмулятора так же выглядели наркоманы. Это уже не "скорая помощь", это какой-то милицейский патруль получается.
Допустим, очередной дистрофик потерял сознание за рулем. Машина встала. В лучшем случае встала – не будем о грустном. Пробка. Мы стоим. Машину увозит эвакуатор, а дистрофика подбираем мы. Снимаем и уничтожаем эмулятор. И в стационар. Ненадолго, конечно. Откормим немного – и обратно. Некоторые попадают к нам по три раза за месяц.
Полгода назад готовили законопроект, хотели запретить ЭЕ. Никогда не видел столько дистрофиков на улицах – вышли на демонстрацию, облезлые, с самодельными плакатами в хилых ручонках и с дурковатыми улыбками на мордах. Они даже подарили ЭЕ президенту. Конечно, ЭЕ не запретили. А жаль.
Жрать хочется пиздец как. Попросил водителя остановиться у продуктового магазина. Еды, как всегда, мало – какие-то макароны, консервы и одинокий кочан капусты. На полках стоят серые банки с наполнителем для желудка – белок, протеины, углеводы и витамины. По вкусу похоже на обычную сперму. Мерзость. Его полагается принимать под эмулятором, но это делают, конечно, не все. Забывают. Или нарочно не принимают, потому что там углеводы – от углеводов ТОЛСТЕЮТ. Понимаете, толстеют! У мумий атрофируются мышцы, висят как тряпочки, а им все кажется, что это жировые складки.
За кассой сидит молоденькая дистрофичка. На голове – редкие пучки фиолетовых волос, на плечах висит несвежее беленькое платьице. Жевательно-глотательные движения, все с ней ясно. Минут пятнадцать орал, чтобы отодрала жопу от стула и дала мне этот самый кочан капусты. Хотя о чем я, у нее жопы давно нет. Очухалась, мотнула башкой в сторону полок: "Берите сами". И взял. Может, мне еще и чек за нее выбить? Нет, чек выбила сама, своими хилыми птичьими лапками.
– Девушка, вы сегодня ели?
– А?
– Я говорю, ели сегодня?
Ее глазенки мутнеют. Зову фельдшера. Хватаем ее за тонюсенькие ручки, ведем в фургон. Она слабо отбивается ножками. Фариз, наш водитель, спокойно собирает консервы. Все равно на месте этого магазина скоро откроют салон эмуляторов. Покупателей-то нет. Может, и хозяин давно загнулся. Их трупы даже не разлагаются, они превращаются в настоящие мумии.
Еще полчаса искали кафе, в котором подают еду. В остальных были одни соки-воды. Ну и наполнитель, куда же без него. Я вообще не понимаю, зачем держать кафе или ресторан, если в нем поесть нельзя. Они там, видите ли, "общаются".
Нашли какую-то пышечную, у входа бабка в мохеровой шапочке. Внутри сидят такие же старики, едят беляши с мясом. Они их называют "гастритики". У меня аж слезы хлынули. Я эти гастритики с мамой ел, когда был маленьким мальчиком. И большие резиновые пышки, посыпанные сахарной пудрой. И запивал все это кофе с молоком.
Пышечная называется "СССР", я даже на карте города это место пометил крестиком. Цены там, правда, "кусаются". Буду туда друзей приглашать, как в шикарный ресторан. Заходим. На фельдшера и водилу сразу начинают недобро коситься, потому что они оба – азеры. Да вы на них молиться должны, кретины старые. Фариз и Малик пробираются к свободному столику, мохеровые бабульки перешептываются. Осмелели. Ну конечно, когда появились ЭЕ, многие азеры уехали домой. Рынки-то позакрывались. Я думаю, ЭЕ не запретили еще и потому, что азеров из-за них стало меньше.
Малик разворачивается:
– Виктор Сергеич, пойдем отсюда! Тут грязно.
– Ты спятил, что ли? А может, эмулятор купил? Ну?
Малик низенький и жирный. Конечно, никакого эмулятора у него нет и быть не может.
– Ну, вообще-то, купил… – Он краснеет. – Не могу же я все время жрать эту гадость.
– Дай сюда!
– Виктор Сергеич, успокойтесь. Что, я маленький? Не смогу за собой уследить?
– Дай сюда, говорю!
Фариз хватает его сзади. Я задираю зеленую форменную куртку Малика. Так и есть, на шее болтается маленький эмулятор "Сони-Эриксон". Обрываю его, кидаю на плиточный пол.
– Виктор Сергеич, вы офигели, там встроенный телефон!
– На хер! – Я разбиваю каблуком пластиковый корпус. – В моей бригаде этого говна не будет. Усек?!
Бабки притихли. Смотрят. Кто-то дергает меня за рукав:
– Сядь, покушай, миленький. Подобреешь.
На улице стемнело. В небе светится лазерная реклама очередного эмулятора. Если бы они выключали звук, я бы не обращал на нее внимания, но куда тут денешься? "Новая нокия "френч"! Французская кухня, французский секс, ваши любимые наркотики, фильмы, мобильный интернет. Нокия – создана для жизни!"
Еще одна пробка. Так мы не доедем до больницы никогда. Наши мумии потихоньку оживают, скребутся лапками, просят выпустить. Они "в норме", они здоровые люди! Малик цыкает на них, грозится вкатить еще по клизме. Одна из мумий хихикает. Педик, наверное.
От мумий неприятно пахнет – сквозь парфюм пробивается стариковская вонь. Может, оттого, что моются редко, а может и по другой причине: гормонов вырабатывается меньше, тело стареет. Себе-то они кажутся молодыми и красивыми, а мне уже осточертел их трупный запах. Всю машину провоняли, когда же мы приедем и выгрузим эти мешки с костями?
Фариз приносит еще одного. По иссохшему личику мумии стекают капли крови. В них даже крови мало. Идиоты. Я высовываюсь из фургона и ору:
– Выключите свою вонючую рекламу, мрази! Выкиньте эту дрянь! Вы же все сдохнете! Вы сдохнете! Кретины! Идите жрать!
Тощая гаишница делает мне замечание. Я, видите ли, нарушаю спокойствие и порядок на этом кладбище.
Пробке не видно конца.
– Фариз, я домой пойду. Задолбало.
– Идите, Виктор Сергеич.
* * *
Я прижимаю к сердцу кочан капусты, в карманах – две банки тушенки. На улицах празднично – стоят чахоточные елки, висят гирлянды. Я стараюсь не проходить под ними – все держится на соплях, вчера в новостях передавали, что елка упала на какую-то бабу. Скоро Новый год, а снега до сих пор не было, тепло. Я уже и не помню, когда в последний раз видел снег. Может, в тот год, когда была наша с Машей свадьба. Кстати, Маше я и несу эту капусту.
В черных витринах отражается моя фигура. Прохожие пялятся на меня с неодобрением. Ну, еще бы, я вешу целых девяносто килограммов. Мумия в полосатых черно-желтых чулках протягивает мне листовку. Бормочет:
– Купите "Самсунг-реалити" в магазине "Ультра-стар" и целый месяц худейте бесплатно.
– Девушка, отцепитесь.
Мумия обиженно хлопает накладными ресницами. Поправляет пояс желтого плаща:
– Молодой человек, вы что, не хотите быть красивым? Смотрите, какая у меня талия. А у вас?
Я начинаю хохотать как сумасшедший.
– Так! Я не поняла! Я что-то смешное сказала, да?
Так не годится. Еще немного – и я бы ей врезал. Нельзя бить дистрофиков – они могут концы отдать от одного тычка. Остановился, достал сигарету, прикуриваю. Эта догоняет. И не одна, а с подружкой.
– Молодой человек, а вы знаете, что курить вредно? Новый самсунг-реалити позволит вам насладиться вкусом двухсот сортов сигарет со всего мира! – лопочет подружка.
– Отвали, дура. – Я беру мумию за ребра и убираю с пути. – Шла бы, пожрала, пока ходить можешь.
– Я на работе, – пищит подружка – Молодой человек, вы хам!
– На работе, да? А ты где работаешь, если не секрет?
Мумии указывают на единственную освещенную витрину.
"Ультра-стар". В ней вертится подставка с очередным эмулятором. Висят елочные шары. И надпись: "Нокия. Создана для жизни". Заебали. От этой вашей нокии уже подохло больше народу, чем во Вторую мировую войну.
– Попробуйте новый самсунг-реалити, – бубнит мумия в чулках. Сует мне в руку маленькую пластиковую хуйню с выдвижной клавиатурой.
– Щас, бля. – Я швыряю эмулятор в желтую витрину. Стекла осыпаются с громким звоном. Мумии не сразу понимают, что случилось: реакции у них заторможены, мозгу не хватает глюкозы.
– Молодой человек, вы чего? – наконец спрашивают они.
– Чего-чего. Вы там больше не работаете. Рабочий день окончен. Вон отсюда.
– Я милицию вызову… – несмело заявляет девица в чулках. – Вы хулиган!
Я щелкаю ее по носу. Вид у нее глупый донельзя. Наконец, она просекает тему и отправляется восвояси. Ножки тощие, как палочки, а суставы огромные. Красавица.
Ее подружка грохается на тротуар. Дошла до кондиции. В принципе, я мог бы оказать ей первую помощь, но не стал. Не знаю, что на меня нашло. Развернулся и пошел дальше. Устал я.