* * *
Лифт не работает. Поднимаюсь по лестнице. Два крепких паренька тащат вниз кожаный диван. Два здоровых таких гаврика. Прям душа радуется.
– Переезжаете?
– Не, тут в сто первой квартире какой-то пидор сдох. Ему уже не надо. – Передохнули, потащили дальше.
– Ааа, понятно…
Иногда я и сам думаю, не взять ли чего у дохлых соседей. С другой стороны, зачем набивать квартиру барахлом?
Жена встречает меня на пороге:
– Еде ты шлялся? Тут Вовка с третьего этажа умер. Принеси мне ковер из его гостиной. Живо!
– Облезешь.
В левом ухе у Маши мигает голубая сережка. Новый купила. Сука. Я вчера раздолбал ее эмулятор, а она новый купила. Не поленилась выйти на улицу.
Теща подает голос:
– Витя, не орите на Машеньку!
– Заткнитесь, мама! Лучше бы обед приготовили!
Я прохожу на кухню. Открываю холодильник. Так и есть, эта тварь выбросила мою картошку. Типа "ты разбил мой эмулятор, а я выкину твою противную еду". Молодец, Машенька. Очень умно.
Теща ковыляет ко мне и протягивает банку наполнителя.
– Отвалите, мама. Сами съешьте.
– А я сегодня уже обедала. – Ее сморщенная кошачья мордочка расплывается в улыбке. Врет, падла. Не обедала. Снова смотрела вонючие сериалы и балдела под эмулятором.
Я зажигаю газ. Плита вся рыжая от пригоревшего жира. Готовить я, конечно, не умею. Раньше Софья Петровна готовила, причем весьма и весьма здорово. Украинский борщ, например. И "наполеон". И котлеты по-киевски у нее тоже были офигенные. Четыре года назад она в дверь еле пролезала, весила сто пятьдесят килограммов, а сейчас от силы сорок. Ладно, не будем о грустном.
Я режу капусту, а теща стоит сзади как дура, и держит в руке свою банку. Хотя почему "как"? Дура, она и есть.
Уронил кочерыжку, нагнулся, увидел просвет между ее бедрами. Напялила новые джинсы-маломерки, а ноги кривые – ужас.
– Софья Петровна, вы бы хоть помогли, а?
– Да, да, кушайте, Витенька. – Она снова тычет мне свою дурацкую банку.
Капуста томится в большой сковороде. Я открываю тушенку. Теща принюхивается:
– Какая гадость! А у меня тут новая программа, суши. Там сто сортов суши. Хотите суши? Там такая примочка: три дэ изображение, как будто ешь палочками. Хотите поесть палочками?
– Всю жизнь мечтал… Вы бы хоть посуду помыли.
– А зачем ее мыть? Я ее не пачкаю. Это вы пачкаете. А мы едим, как нормальные люди. – Теща чешет голову. Из-под ее ногтей падают волосы. В левом ухе мигает голубой огонек. Меня тошнит от этой бабы.
– Пшла отсюда. Дура.
Теща топчется на одном месте. Не уходит. Ну, тем хуже для нее.
– Ну что, Софья Петровна, кушать сегодня будем?
– Я уже кушала, Витенька. Я кушала! Я кушала! – Теща медленно пятится к двери.
– Капусту с тушенкой жрать будете?
– Нееет! – блеет теща.
– Ну, сами напросились.
Теща визжит, пытается вырваться. Раньше я ее кормил с ложечки. А сегодня устал. Заебало. Снова будет плеваться и мычать, а в это время ее ненормальная дочечка изловчится и спустит еду в унитаз? Нахуй надо.
Вынимаю банку из ее ручонок. Заранее припасенная клизма противно чавкает, всасывая спермоподобное месиво. Теща пытается смыться.
– К ноге, тварь!
Я сдираю с Софьи Петровны джинсики и стринги. Ее дряблые огузья трясутся, как два пустых мешочка. Заваливаю тещу на стол и всаживаю клизму в ее задний проход.
Маша стоит в дверях. Что-то орет мне. Теща снова блеет, как обиженная овца.
– Ну, вот и покушали, Софья Петровна. Так. А ты чо разоралась? Жрать будешь?
– У тебя с головой не в порядке! – Жена всхлипывает, пережевывая капусту. – Я теперь поправлюсь на килограмм. Ты мудак! За что обидел маму?
Теща намылилась в сортир. Куда? Сидеть! Будешь сидеть, пока не усвоится. Обе будете тут сидеть. Я мудак? Ну конечно, я мудак. Будете рыпаться – свяжу.
Маша молотит по моему животу невесомыми кулачками. Бой с тенью. Я почти не чувствую ударов.
* * *
Сплю я отдельно. Не могу видеть новое Машино тело. Она похожа на старуху в свои тридцать – две мятые тряпочки на ребрах и лысый лобок.
Иногда перед сном просматриваю фотографии, особенно ту, где Маша измазалась свадебным тортом. Ее мордашка тогда была круглой, а волосы – черными и густыми. Она тогда весила восемьдесят кило, я еще сказал ей, что многовато, тяжелая она была. Это я ее нес после свадьбы в нашу новую квартиру. Ну и брякнул: "Худеть тебе надо, Маня". Я и правда мудак.
Это я ей подарил первый эмулятор. Тогда они еще были большие, в комплект входили очки, две перчатки и маска для носа и рта, типа кислородной. А сейчас все устройство весит не больше двухсот граммов и посылает импульсы прямо в мозг. И прошло с тех пор всего пять лет.
Я смотрю на свадебный стол, и мне хочется плакать. Мне хочется выть в голос, чтобы вернуть все это изобилие, вернуть жену и тещу с ее киевскими котлетами. Отбитая куриная грудка свернута конвертиком, внутри кусочек масла с зеленью, а снаружи – двойная панировка… ммм… А когда-то я уважал тещу. Даже мамой называл. Совсем я оскотинился.
По сути, процесс еды у них – это галлюцинация. Со всеми зрительными, слуховыми, обонятельными и тактильными ощущениями. Им действительно кажется, что перед ними стоит тарелка с какими-то деликатесами и они едят их. Иногда мумии двигают руками, как будто режут мясо, иногда чокаются с невидимым собутыльником. Бывают и такие, которые нюхают или перетягивают вены, чтобы ширнуться невидимым наркотиком. Раньше мне было смешно смотреть на них со стороны. Пока они не начали дохнуть.
Маша сейчас, наверное, переключила эмулятор на секс. А я буду дрочить. Что мне еще остается?
Новый день был теплым и пасмурным. Забрали тридцать дистрофиков и одного сердечника. Я даже удивился. Надо же: стенокардия.
Снова ели в пышечной. Нашли магазин, где продавали морковку и лук. По дороге домой мне попалась проститутка, похожая на драную кошку в сетчатых чулках. Стояла на тротуаре и шаталась от ветра. Предложила "приятно провести время" – я убежал. Не дай бог, такое ночью приснится – я берегу свои нервы.
Домой пришел – тещи нет, а в гостиной на новом диване сидит какой-то пацик в желтой майке. Дистрофик пидорковатого вида. И Маша рядом с ним. Пацик спрашивает:
– Это вы Витя?
Я говорю:
– Да. А ты кто?
– А я Саша. Ее новый бойфренд.
Вот тут я ржал впокатуху. Эта дура думает, я поверю, будто у дистрофика может быть эрекция. А даже если есть – я не против.
Собрал по быстрому свои шмотки и ушел на третий этаж, пока оттуда всю мебель не растащили. Врезал новый замок и стал там жить.
Раньше меня удерживала какая-то сентиментальная привязанность к этой дуре. Все-таки когда-то я спал с ней, даже собирался завести детей.
* * *
Работа меня больше не угнетает. Наоборот, я с каким-то наслаждением всаживаю в этих тварей питательную смесь, стараюсь сделать им побольнее. Если пытаются отбиваться – связываю им руки желудочным зондом. Недавно ходил с мужиками громить салоны эмуляторов. Единственное что плохо: в городе почти не осталось мест, где можно купить нормальную еду. Во всех продуктовых магазинах стоит наполнитель, люди только его и берут. Впрочем, какие они люди?
Особенно тоскливо мне бывает по вечерам. Телевизор показывает пятьдесят два канала, и по всем – люди на разных стадиях истощения. Старые фильмы попадаются редко, а новости я уже давно не смотрю – противно. В интернете больше нет ничего интересного. Порносайты напоминают египетский зал в Эрмитаже – удовольствие, прямо скажем, небольшое.
В один из вечеров приперлась теща. Говорит:
– Помогите Машеньке.
– А с фига ли я буду Машеньке помогать? Пусть ей помогает этот, как его.
– Саша ууууумер!
– Да мне насрать, умер он или нет.
– Ну, помогиииите Маааашеньке! – Теща хнычет и мелко трясется, как будто ее кто-то побил.
Пришел. В гостиной на диване сидит трупик Сашеньки. Идеально высохший. А рядом – трупик моей бывшей жены. И на шее – полностью разрядившийся эмулятор.
Теща ноет:
– Витенька, ну что с Машенькой?
– Сдохла ваша Машенька.
– Витенька, ну так что с Машенькой?
– СДОХЛА ваша Машенька!
– Как же она сдохла? – Теща качает головой и бродит из угла в угол.
За окном темно. Лампочки горят слабо, поминутно мигая. На всех поверхностях толстым слоем лежит пыль, экран телевизора рябит, по лицу Саши ползет крупная февральская муха.
– Витенька, помогите Машеньке! – снова бормочет теща.
Я молча снимаю с мумии эмулятор, ищу зарядку и выхожу из квартиры. Дома залезаю в компьютер и нахожу инструкцию.
Сегодня годовщина нашей с Машей свадьбы. Софья Петровна вваливается в гостиную; целый день провела на кухне с Яной, Машиной сестрой. Ее распаренное красное лицо лоснится от жира. Под мышками два темных пятна. Она едва переставляет грузные ноги.
– Витенька, у нас хлеба мало. Сходите, купите два батона и баночку красной икры.
– Софья Петровна, ну, сколько можно жрать? Маша на диете.
– Да, и шампанского тоже купите. У нас одна бутылка.
– Витя, пойди и купи! – кричит из нашей спальни Маша. – Быстро пошел и купил, пока гости не пришли!
Ну их на хер, этих гостей. В конце концов, это наша с ней годовщина. Терпеть не могу застолья и Машину жирную родню. Особенно – ее родню, конечно. Я крадусь по коридору, проскальзываю в дверь, обнимаю жену и шепчу ей на ушко:
– Поехали в ресторан, а?
– Поехали!
Антон Чижов (Шизов). Санкт-Петербург :: Взлюбить по-русски
Я начал стареть ещё в молодые годы. Наверное, много пил и мало видел. Смотрел на мир из окна и чаще нетрезвый. Из телевизоров в мастерской было только радио, по нему пели гимн и врали, так что я его не слушал вовсе. Сутки через трое охранял гаражный кооператив, а трое суток писал дикие сюрреалистические полотна, давая выход подсознанию. Писал больше по ночам. Ко мне часто забредали разные люди со своими друзьями и подругами. Им нравилась моя мастерская, и они приходили удовлетворять свои физиологические надобности. Мне, как хозяину, тоже перепадало – то бутылку не допьют, то бабу нетрезвую позабудут. Многих я знал только в лицо, а некоторых не знал совсем. В начале перестройки это был нормальный ход. Все мы так жили, кто не бандит, а скорее с претензией на изящество и тонкость чувств. У меня репетировали и спали вповалку будущие рок-звёзды и рок-трупы, неделю скрывался от органов МВД известный нынче экстрасенс, долго жила оперная дива Кирдяпкина, в данный момент отбывшая за рубеж, и баронесса. Тогда она была лимитой и работала штамповщицей на "Красном Треугольнике". Галоши делала по семнадцать тысяч штук за смену.
Порою ко мне приводили иностранных граждан. Иностранцам демонстрировали мои произведения и образ жизни. Они восторгались и иногда что-нибудь покупали. Чаще – пугались и уходили, ничего не купив. Я кричал им вслед матом, втайне страдая от унижения. Хотелось отомстить. Взять верх над стерильным и рафинированным Западом. Отыграться. А как можно было отыграться, скажите мне, как?! Я боялся не успеть, всем телом ощущая досрочную старость, мучался и вынашивал планы. Прикидывал, думал, мечтал. И, наконец, додумался…
Покажите мне среднестатистического россиянина мужского полу, который не желал бы вдуть некой абстрактной гражданке из дальнего зарубежья? Вряд ли такого найдёшь. И хотя вдуть удаётся далеко не всем, но почему-то каждый убеждён, что дело это нехитрое. "Ух, я бы ей вставил! – говорит один задроченный постсоветский гражданин такому же дохлому плейшнеру, – Подзавалил бы вялого на бивень, как считаешь?!". Они пьют палёную водку, курят овальные сигареты "Рейс" и смотрят конкурс красоты по чёрно-белому телевизору "Горизонт". Они уверены, что пухлогубая "Мисс Вселенная", стройная креолка с большими достоинствами, спит и видит подобную радость общения. Слюни капают в гранёный стакан, от обоих несёт котиками, и только близкий человек сможет уверенно разобраться, где у подобных индивидов выпавший геморрой, а где мужское достоинство. "Уж я бы этой сучке присунул!" – скалится ущербный нечистый рот, а мозолистые руки с чернозёмными ногтями безуспешно пытаются нащупать орудие воспроизводства себе подобных. Вряд ли они способны кому присунуть – не попадают даже в унитаз…
Странно, непостижимо уверен наш народ в своих силах. Очередная загадка русской души. Я слышал подобные речи от пролетариев, бандитов, совслуживцев, докторов наук и ассенизаторов. Подобными голословными заявлениями грешат астрономы и прапорщики. Студенты и пенсионеры. Мои друзья, я сам и мой троюродный брат Никифор. Имя нам – легион. Мы бедны, немощны и самонадеянны. Мы понимаем, что с большей вероятностью можем рассчитывать на "близкий контакт третьего рода" с гуманоидом, нежели с нормальной женщиной даже в собственной стране, но надеемся, верим и ждём. И порою – мечты сбываются!
– Знакомься, это – Фрэнк.
Я довольно сухо кивнул давно немытому, краснолицему и патлатому Фрэнку в косухе и стрёмных гадах с протектором. Всё это было бы очень стильно, вытряхни из всего этого самого Фрэнка. Взгляд у него был мефистофельский – чёрные марочные провалы.
– Фрэнк – рокер. А это – Юдит и Элис. Они с Фрэнком, но завтра уезжают в Москву, а потом в Грецию.
– Они что, греки?
– Они из Амстердама. У них каникулы, но они по пути решили проводить Фрэнка в Питер. Им нравится русский рок.
Когда я увидел ГГ, то в душе обмерло и посыпалось. Это, знаете ли, был экземпляр! Баба-конь. При этом конь – ухоженный до безобразия и мечтательных спазмов. Вторая, Юдит, была этакой мышкой с ушками прозрачными. Зачаточная грудь, жопка с кулачок, личико приторное – телепузик с голубыми глазками. Но Элис! Я зачарованно смотрел, как переливаются бугристые мышцы на неуловимо женственных руках. Она была одета в короткую кожаную юбку и бирюзовую фигню со стоячим воротом, но без рукавов. Гибрид гольфа с маечкой – до сих пор не знаю, как эта хрень называется. Плечи у неё были под стать челюсти, а челюсть… такую челюсть нашли недавно в Африке антропологи. Палеологи с ними не согласны и говорят, что у Homo Sapiens’a такой быть не может. Может! Я сам видел!
Я поздоровался с барышнями за ручку. Мелкая пискнула. Пожатие дородной голландки бодрило. Фрэнк молча дёргался телом и явно видел что-то своё.
Боря, тот, что всю компанию ко мне привёл, был хорошим знакомым и не знаю кем. Кажется мажором, но не совсем, а каким-то боком. Страшно хотел слиться за бугор, и всё для этого делал. Знакомился, опекал, суетился. Ждал вызова. Наконец дождался, но не поехал, а вступил в партию Лимонова. Ходит лысый и с бородой, предрекает скорую гибель европейской цивилизации. Я с ним согласен. Но это сейчас, а тогда Боря любил загнивающий запад. И страшно хотел стать космополитом.
– Надо эту Челюстину напоить, – доверительно кивнул он в сторону Эллис. – Я её у тебя оставлю, а завтра заберу, когда на вокзал провожать пойдём… Ты как?
– Да мне параллельно, – говорю, – только чего мне с ней делать? Она же по-русски не волочёт, как мне кажется…
– Зато у неё бабок хоть жопой ешь, и выпить не дура… Да ты найдёшь с ней общий язык, она всяким там авангардом интересуется… может, впаришь ей чего по пьяни.
Подобные перспективы могли смирить меня с любыми языковыми барьерами. К тому же у меня зашевелилась озорная мужская мысль на предмет мосластой голландской дамы. Я согласно кивнул и широким славянским жестом пригласил общество к столу.
Сначала пили водку "Распутин". Боря переводил. Помягчали все, кроме Фрэнка. Он смотрел гневно и на каждый интернациональный тост отрывисто кричал: "FUCK!!!". Пил, впрочем, наравне.
Затем курили гашиш. Хороший в Голландии хашик, весёленький. Развеселились все, кроме Фрэнка. Он обфакал гашиш и стал плевать на пол, надменно глядя на Элис.
– Скажи этому пидору, что я ему глаз выколю, – попросил я Борю, о чём-то увлечённо хохочущему с субтильным Микки-Маусом.
– Сам скажи, – отмахнулся Боря, – он же наш, бас-гитарист, с проспекта Народного Ополчения…
– Угхбладтт! – гаркнула вдруг Элис, и заскрипела большими зубами, – Шайзе!
– Чего это она? – удивился я, позабыв о злом пидоре с Ополчения 13/2.
– Всё нормально, – успокоил меня Боря, – понеслась душа в рай, вставило… Выпить хочет ещё. Ноу хан маль, Элис! Зер гуд, не парься!
Я смотрел на Элис и видел, что она парится, тем не менее. У неё дрожали губы. Сокращались икроножные мышцы. Странно кувыркались глаза.
– Элис! – позвал я её, – Пошли за бухлом, проветримся! Ты знать в твоя сраний Голландия, что такое есть пьяний уголь? Ферштейн, милая?
Я всегда стараюсь быть понятным для иностранцев, пусть даже и в ущерб великому и могучему. Боря немного откорректировал мою речь, и Элис, как ни странно, покорно согласилась. Уже на пороге обернулась к частной компании и вдруг, выкрикнув загадочное "Угхбладтт!", погрозила кулаком. Мы вышли, а этажом ниже на чёрной и засраной лестнице она разрыдалась мужским голосом. Была б нормальная девка, я, конечно, обнял бы, прижал, утешил. А тут растерялся – всё равно, что борца Карелина обнимать в темноте, страшновато. Я по спине её похлопал, плечом дружески толкнул и говорю:
– Да ладно тебе! Мне вон три дня назад голову кирпичом проломили на троллейбусной остановке, на, пощупай!
Она носом шмыгнула, пальцем в дырке поковыряла и подуспокоилась – любопытная, как все бабы.
– Куртку джинсовую сняли, и все деньги попятили, так-то! Мани приватизировали, понимаешь?!
Она кивнула, серьёзно так, будто и впрямь въехала. А потом тоже меня плечом толкнула, и уже вовсе покойно интересуется:
– Гоу?
Гадом буду, а мы с ней подружились. Общность целей единит. На пьяном углу больше знаками обменивались, а когда взяли уже, то совсем разговорились. Бутылку "Кавказа" раздавили прямо из горла, на детской площадке, под грибком, и так, не поверите, хорошо друг друга понимать начали на старые-то дрожжи! Она мне про Фрэнка что-то ядовитое бурлит, типа: "Фрэнк-Юдит-факинг шит, шайзе… угхбладт!". Я согласно киваю, что, ясный месяц, петух комнатный этот Фрэнк, а Юдит, зассыха, просто жизни ещё не нюхала. Потом на крышу залезли – я ей белые ночи решил показать, и друг дружку за талию держали, чтоб не сверзиться от восторга. Ещё приняли по глоточку, благо, шесть штук взяли портвейных вин. – Это, – говорю, – Пётр Алексеич у вас, в Голландии, культуры поднабрался, такую круть на болоте отчудил… Здорово?!
– Угхбладт! – отвечает, – Гоу?
И влажно косит мерцающим женским взглядом. Ну, думаю, что-то будет у нас с тобой, подруга, этой ласковой сливочной ночью…
И было, было у нас этой ночью, да так, что до сих пор яйца к горлу подкатывают при одном воспоминании.
Для начала мы с ней Фрэнка отметелили. Вернулись, а из всей компании только он один и топорщится из угла, как сыч. Завалился на мою тахту, поганец, в своих космических баретках, жрёт мою, честно заныканную от посторонних глаз, воблу, и засоряет всё вокруг продуктами жизнедеятельности. Наблёвано тут же рядом. У меня жила в башке и лопнула, обдав остатки мозгов горячим.
– Подержи, – сунул я погребально звенящий рюкзак в руки голландской деве, – щас я эту Сантану неумытую на ноль множить буду…