- О, генерал! Неужели и вы отчаиваетесь? Наступило краткое молчание, голова генерала склонилась на грудь.
- Вы посылали за мной? - заговорил молодой человек.
- Да, это правда, друг мой, я думал… предполагал, что за недостатком этих несчастных карт…
- Я мог бы дать вам указания.
- Именно так.
- Но как бы точны ни были указания…
- Они не могут заменить карт, не так ли?
- Да, на безрыбье и рак рыба, - с грустной улыбкой отвечал генерал.
- Не печальтесь более, генерал, покушаем и рыбки.
- Как это? - воскликнул, вздрогнув, генерал.
- Да, - смеясь, отвечал Шарль.
- Вы не стали бы обманывать меня, это было бы слишком тяжело.
- О, генерал, как вы могли подумать!
- Извините меня, друг мой, но у меня голова идет кругом в эту минуту. Скажите откровенно, у вас есть карты?
- Да, генерал, у меня есть карты…
- Восемь или, может быть, десять? Но нечего делать, надо довольствоваться тем, что есть. У вас их, вероятно, столько…
- Нет, генерал.
- Меньше того?
- У меня больше двухсот.
- Вы не обманываете меня! - воскликнул Монкальм в восторге. - Во всяком случае, я спасен!
- Надеюсь, генерал. Я пришел к вам, чтобы предложить свои карты. Вероятно, у меня было предчувствие.
- Где вы их достали?
- Достать их было не трудно, мне стоило только сделать их.
- Как? Двести карт!
- Еще больше…
- Расскажите же мне, как вы их сделали, это должно быть любопытно.
- Напротив, совершенно просто.
- Все равно расскажите.
- Як вашим услугам.
- Говорите, я слушаю.
- Когда я уехал из Квебека после своей дуэли с г-ном де Витре…
- С негодяем, не стоит о нем вспоминать.
- Сначала мне трудно было свыкнуться с жизнью в пустыне; я не знал, куда девать время, и подумал, что, может быть, будет полезно заняться топографией и гидрографией страны. Я приобрел все необходимое для составления планов; мой товарищ Белюмер смеялся, глядя на мою работу; он думал, что я сошел с ума, так как он сам не понимал ничего в этом деле.
- Весьма естественно, - перебил генерал, улыбаясь.
- Впоследствии, сделавшись охотником, я продолжил начатый труд, находя его полезным.
- Конечно, и доказательство вам налицо!
- Таким образом, я снял всю Луизиану, всю Канаду, почти всю колонию Нью-Йорк; я обозначил все реки и речки, пруды и озера - большие и малые; меня не останавливали ни трудности, ни даже насмешки моего прекрасного друга Белюмера, который считал меня жертвой помешательства, и действительно, у меня был один пункт помешательства - желание оказать услугу своей родине. Вы видите, что я не терял времени в изгнании; без сомнения, позднее будут карты гораздо лучше моих, но чтобы они могли быть точнее, э этом я сомневаюсь.
- Ваш поступок достоин похвалы, друг мой, вы оказали большую услугу нашему отечеству, вы отомстили за незаслуженное изгнание, одарив Францию добросовестным и неоспоримо полезным трудом.
- Благодарю вас, генерал, эти слова, сказанные вами, вознаграждают меня за все мои труды.
- Когда вы доставите мне карты?
- Когда вам будет угодно.
- В таком случае я желал бы получить их сейчас.
- Извольте, я схожу за ними, - сказал Шарль, вставая.
- Куда же вы?
- К себе, я живу в десяти шагах отсюда, у моего друга Белюмера.
- Хорошо! И я пойду с вами.
- Как вам будет угодно.
- Пока они не в моих руках, я не спокоен.
- Чего же вы боитесь? - смеясь, спросил Шарль.
- Право, не знаю; боюсь, чтобы они каким-нибудь волшебством не превратились в сухие листья.
Молодой человек засмеялся.
- Вы, вероятно, считаете это ребячеством с моей стороны? Но всю свою жизнь я был таков, еще ребенком я требовал немедленно ту вещь, которую желал получить.
- Если так, то я не стану противоречить вам, пойдем те вместе, отсюда всего несколько шагов.
- Тем скорее достигнем цели, - отвечал генерал, взяв шляпу и надев плащ.
Они вышли, к великому удивлению генеральского камердинера, не верившего собственным глазам.
До квартиры Белюмера было всего минут пять ходьбы, как и сказал Шарль. Старый охотник удивился еще более, чем слуга генерала, увидав Монкальма, входившего в его скромное жилище.
Генерал поздоровался с ним, улыбаясь, и прошел за Шарлем в его комнату, прилично меблированную и содержащуюся в полном порядке, благодаря заботам старого охотника, вернувшегося с некоторого времени к семейному очагу. Сурикэ, не нуждаясь в нем, отпустил его, но было условлено, что по первому призыву своего друга Белюмер вернется к нему.
Шарль поставил стол и кресло у камина; усадив генерала, он открыл стенной шкаф, вынул оттуда большую папку и положил ее на стол, говоря:
- Взгляните, генерал.
Монкальм, не дожидаясь приглашения, уже принялся за дело.
Старый охотник не понимал ничего из происходившего, он часто смеялся над ни на что не похожими рисунками друга, и вдруг теперь генерал рассматривал эти рисунки с самым сосредоточенным вниманием.
Иногда даже у Монкальма вырывались выражения вроде:
- Отлично, превосходно… ничто не упущено из виду; это совершенство, можно найти дорогу, закрыв глаза… снимок Верхнего озера очень искусно сделан и т. п.
Это продолжалось почти весь день; было не двести, но двести пятьдесят две карты, и все, с первой до последней, сделаны одинаково тщательно; это был истинно гигантский труд, великолепное произведение, работа, выполненная не только терпеливо, но добросовестно и изящно.
Белюмер совершенно растерялся; наконец он понял, как ошибался; он видел, что работа, которую он считал пунктом помешательства, оказалась вещью полезной, даже необходимой генералу, который несколько раз высказывал это и благодарил Шарля Лебо за великолепный подарок.
Старый охотник, спотыкаясь на ступенях лестницы, спустился вниз к своей хозяйке не только для того, чтобы сообщить ей о визите генерала к своему жильцу, но главным образом, чтобы передать, как гость восхищался рисунками, которые он считал такими безобразными.
Оставшись наедине с молодым человеком, генерал поднял голову и, отодвинув немного кресло, сказал:
- Потолкуем теперь, мой друг.
- Это большая честь для меня, вы, вероятно, желаете, чтобы я объяснил вам некоторые планы, которые кажутся вам недостаточно ясными; я вполне к вашим услугам и готов исполнить всякое ваше желание.
Монкальм улыбнулся.
- Вы умный молодой человек, дорогой г-н Лебо, разговор с вами - удовольствие, вы схватываете мысль на полуслове.
- Хотя мне и очень приятно слышать от вас подобную любезность, генерал, но, право, я вовсе не понимаю, на что вы намекаете.
- Ну вот! Вы делаете мне подарок, достойный королевской особы, и не назначаете за него никакой цены. Конечно, я недостаточно богат, чтобы заплатить вам как следует, но вы поймете меня: оставаясь вам обязанным, я не хочу оставаться вашим должником и желаю всегда быть вашим искреннейшим другом.
- О, генерал, зачем вы говорите о деньгах? Разве я купец в ваших глазах? Вы глубоко огорчаете меня, а я так радовался, что эти несколько листов бумаги, полезные для вас - но имеющие мало цены для меня, - помогут мне вывести вас из затруднения!
- Я не намеревался платить вам деньги! Если я оскорбил вас, то сожалею об этом; это случилось не преднамеренно. Но вы ужасный человек, - прибавил он, улыбаясь, - когда говоришь с вами, надо выражаться прямо и не допускать никаких намеков из боязни не быть понятым.
Молодой человек тонко улыбнулся.
- А! Значит, я прав.
- Может быть.
- Так слушайте меня.
- Слушаю, генерал.
- Я самое влиятельное лицо в колонии, я принужден сказать вам это сам, но вы желали этого.
- Вы сказали только совершенную истину, генерал.
- Положим; при подобных обстоятельствах я могу сделать все или почти все.
- Это правда.
- Конечно, это касается всего хорошего.
- О, генерал.
- Это относилось не к вам, вы сами знаете; я говорю о некоторых людях, известных и мне, и вам: им, если Бог продлит дни мои, придется за многое ответить, вспомните мое слово…
- Поступив так, вы спасете колонию…
- Я знаю это. Но теперь дело не в этих людях, оставим их пока в стороне и вернемся к нашему разговору. При всей вашей рассеянности, забывчивости и беспечности, вы - человек, и, в глубине вашего сердца, быть может, неведомо для вас, скрывается уязвленное место вашего панциря, не так ли?
- Я такой же человек, как и другие, ведь у каждого из нас есть слабая сторона, коснувшись которой можно забрать нас в руки и управлять нами.
- Вот отлично! Так говорят откровенные и мужественные люди! Мы, кажется, скоро столкуемся.
- Думаю, что да. Вы угадываете или, скорее, понимаете все.
- Потому, что я много страдал, а опытность приобретается не легко.
- Да, и я уже отчасти испытал это, - сказал молодой человек, подавляя вздох.
- Просите у меня чего хотите в известном вам деле, и, даю вам честное слово дворянина и главнокомандующего, что по окончании войны я сделаю все, что вы у меня попросите, как бы трудно это ни было и каковы бы ни были последствия.
- Мне нечего просить у вас, генерал…
- Как, после всего вы отказываетесь от моих услуг! - воскликнул генерал, хмурясь. - Я не ожидал от вас подобного ответа.
- Вы ошибаетесь, клянусь вам. Вы, по своей обычной живости, прервали меня на полуслове.
- То есть как?
- То есть я хотел вам сказать следующее: мне нечего просить у вас в настоящую минуту, но я предвижу время, и, может быть, оно ближе, чем я предполагаю, когда мне нужен будет могущественный друг, на которого я мог бы вполне положиться. Вот что я хотел сказать вам, когда вы перебили меня.
- В таком случае дело совершенно меняется. Когда настанет время, о котором вы говорите, приходите прямо ко мне: помните, что я дал вам слово.
- Я сохраню это дорогое воспоминание.
- Вы увидите, как я сумею сдержать свое обещание.
- Я нисколько не сомневаюсь в этом, будьте уверены.
- Благодарю вас. Теперь эти карты моя собственность?
- Полная и неотъемлемая, - улыбаясь, отвечал молодой человек.
- Мне хотелось бы поскорее доставить их в отель; если бы прошел мимо какой-нибудь солдат, я бы взвалил ему на плечи папку; но, как нарочно, когда нужны эти дураки, их и не видать!
- О, об этом не беспокойтесь, я отнесу карты за вами.
- Нет, это было бы неловко.
- Не забывайте, что я простой охотник.
- Правда, но, вместе с тем, парижский адвокат.
- Неужели вы думаете, что там еще помнят меня?
- Кто знает, друг мой? Что касается меня, то, слушая вас, я совершенно забываю, что вы охотник; ваша одежда дикаря кажется мне маскарадным костюмом; я никак не могу серьезно увериться; вы для меня будете всегда светским человеком, несколько озлобленным, может быть, но простым охотником - никогда!
В эту минуту вошел Белюмер.
- Вот, генерал, если бы вы видели Сурикэ в пустыне, то вы признали бы его искусство в охоте, - сказал канадец.
- Ну, хорошо, верю, старый ворчун, - смеясь, отвечал генерал.
- Да нечего верить, генерал, вы походите, поспросите у ирокезов и англичан, которых он убил, увидите, что скажут о нем.
Оба слушателя захохотали при этой оригинальной выходке старого охотника.
- Согласен с тобой, старина, - сказал генерал, все еще не переставая смеяться, - а теперь возьми-ка этот-портфель и снеси его ко мне.
- Я нарочно взошел наверх, генерал. В самом деле эти картины так хороши? Вот смех! А я все думал, что они годны только на подтопку.
- Не удивляюсь. Ну, ты готов?
- Сию минуту.
- Пойдем, - сказал Монкальм.
Они вышли из дома и через несколько минут были в квартире главнокомандующего. Старый охотник поклонился и направился к двери.
- Постой, - сказал генерал, - вот тебе. - И он положил в руку старика десяток золотых.
- Гм! - сказал охотник. - Но мне было бы лучше, если бы вы мне пожали руку.
- Ты прав, таких людей, как ты, нельзя благодарить деньгами. Ну, я пожму тебе руку, а золото оставь себе.
- Благодарю вас, генерал, - отвечал старик, тронутый. - Если вам понадобится человек, который был бы готов за вас в огонь и в воду, вспомните обо мне!
Он вышел счастливый: выиграв главный выигрыш в лотерее, он не мог бы быть довольнее, чем теперь.
- Ивон, - сказал генерал слуге, - меня нет дома ни для кого, кроме г-на Леви; г-н Лебо будет обедать у меня; поставь прибор для него.
- Слушаю.
- И еще заметь себе: я принимаю всех бродяг, охотников, праздоношатающихся, когда бы они ни приходили, днем или ночью, сплю ли я, занят ли с кем, все равно - я всегда готов видеться с ними. Так слышишь же?
- Ваше сиятельство уже раз приказывали мне это, и я не забуду; ваше сиятельство изволите знать, как я стараюсь угодить вам.
- Я знаю, что ты верно служишь мне много лет, и вполне доверяю; но забыть может всякий, при теперешних обстоятельствах рассеянность или ошибка могут иметь важные последствия.
- Вашему сиятельству не придется сердиться на меня.
- Надеюсь. Теперь ступай. Слуга поклонился и вышел.
- Мне необходимо было отдать это приказание, - сказал генерал, оставшись наедине с Шарлем Лебо. - Главнокомандующий все должен видеть сам, особенно когда он такой новичок в стране, как я, и когда ему надо столько узнать.
- Я вполне разделяю ваше мнение, особенно в таком случае, когда не на кого положиться.
- Прибавьте еще: когда все окружающие относятся враждебно; но к черту все это, не стоит горевать! - прибавил он, смеясь. - Я вам скажу теперь, почему я так настаивал, чтобы вы остались при мне.
- Вы знаете, генерал, что я вполне предан вам.
- Ах, Боже мой! Число моих друзей не так велико, чтобы я мог ошибиться или забыть одного из них, следовательно…
В эту минуту дверь отворилась, и камердинер доложил:
- Шевалье Леви.
Монкальм быстро встал и ласково протянул руку вошедшему офицеру.
- Вы отобедаете со мной, не правда ли? - спросил он.
- Конечно, генерал, нам надо серьезно поговорить.
- Отлично; я только что собирался сам сказать вам это.
- Да, как нельзя больше.
- Ивон, подавай кушать.
- Следовательно, по редкой случайности, мой приход кстати…
- Пожалуйте в столовую, ваше сиятельство, кушанье подано, - отвечал Ивон, кланяясь.
Когда у генерала бывали деловые обеды, как он называл их, то даже его адъютанты обедали отдельно; все слуги удалялись из столовой, и прислуживал только Ивон, от которого у генерала не было секретов; это не мешало обеду быть превосходным и утонченным; генерал был известный гастроном.
Обед начался; у всех троих собеседников был прекрасный аппетит, и несколько минут прошло в совершенном молчании, так как все проголодались.
Мы воспользуемся этим временем, чтобы познакомиться с шевалье Леви, который играет некоторую роль в этом рассказе.
Франсуа Гастон, шевалье Леви, впоследствии французский маршал и граф Леви, родился в Аяке, в Норбонском округе, 20 августа 1719 г.; в 1735 году, шестнадцати лет от роду, он вступил прапорщиком во флот, в 1737 был произведен в полковники, а в 1756 - в бригадиры. При его отправлении в Канаду, куда его просил прислать Монкальм, весьма желавший иметь его близ себя, главнокомандующий писал про него в депеше к военному министру: "Шевалье Леви выдающийся офицер; он много знает, он решителен, неутомим, храбр и опытен".
Потомство оценило эту заслуженную похвалу.
В это время шевалье Леви было сорок лет, но на вид он казался гораздо моложе; он был роста выше среднего и прекрасно сложен; во всех его движениях сказывалось необыкновенное изящество; черты лица его были мужественны, тонки, но определенны; глаза горели, и во всей фигуре виделась воинственность безо всякой аффектации.
Это был вполне солдат, в таком смысле, как это слово понималось в среде современного дворянства: т. е. человек, на которого даже убийственная гарнизонная жизнь не имела влияния; такие люди всегда оставались людьми лучшего общества; чванство и самохвальство были чужды им; мундир не довлел на них, в салоне они не переставали быть на своем месте.
Ореол славы, окружавший Монкальма, ослепил нас вначале, и мы забыли напомнить в кратких словах его биографию; постараемся исправить эту ошибку, за которую читатель не мог бы извинить нас.
Луи Жозеф де Монкальм Гозон, маркиз Сент-Веран, барон де Габрик, родился в 1712 году, в замке Кандик, близ Нима; он принадлежал к одному из знатнейших семейств Руэрга.
Он получил блестящее воспитание и приобрел серьезные знания в науках и языках: он был одарен необыкновенной памятью и сохранил любовь к наукам и в военном звании.
Тринадцати лет Монкальм вступил в полк Эно, в котором отец его был подполковником. Его военная карьера была блестящей; он получил несколько ран и при отъезде в Канаду был произведен в генералы. В 1758 году, получив этот чин, он вскоре стал кавалером ордена св. Людовика.
По прошествии нескольких минут, прежде чем разговор завязался окончательно, гости начали обмениваться незначащими фразами; шевалье Леви познакомился с Шарлем Лебо вскоре после своего приезда в Новую Францию; он искренне уважал молодого человека и поэтому не остерегался его; генерал Леви находил вполне естественным присутствие молодого охотника за столом главнокомандующего; он знал привычку Монкальма приглашать к обеду искателей приключений, которых он уважал; таким образом эти люди переставали стесняться, в большинстве случаев ему удавалось заставить их разговориться, и он получал от них сведения, которых они не сообщили бы ему при более натянутой обстановке. На этот раз цель главнокомандующего была совершенно иная.
- Мне говорили, генерал, - сказал Леви, протягивая свой стакан Ивону, - что г-н Водрейль, наш губернатор, долго пробыл у вас сегодня.
- Вас не обманули, он пробыл у меня больше двух часов.
- Что вы думаете об этом визите?
Монкальм тонко улыбнулся и отвечал, барабаня вилкой марш на своей тарелке:
- То же самое, что и вы.
- Это весьма вероятно, - сказал бригадир, улыбаясь, - но я был бы весьма рад, если бы вы высказались с вашей обычной прямотою и откровенно признались, какое впечатление вы вынесли из этого продолжительного разговора.
- Вы наступаете на меня, дело щекотливое.
- Что же такое? Вы знаете, что разговор наш останется между нами, я и г-н Лебо люди надежные.
- Конечно; поэтому я и не стараюсь обмануть вас. Дорель был прав: маркиз ведет двойную игру; Дорель его хорошо знает; Водрейлю хотелось бы, чтоб и волки были сыты, и овцы целы; он до смерти боится Биго и его товарищей, которыми он окружен; он на все мои просьбы отвечал решительностью, почти оскорбительной для меня; в этом я вижу дело рук Биго.
- А! Следовательно, я был прав!
- Совершенно правы во всем.
- Не случись чуда, эти негодяи будут причиной потери колонии.