Эпатаж, скандал, провокация стали эстетически привлекательными, они словно освежали спертый воздух замкнутого идейнолитературного пространства. И все это на фоне определенной идейной и эстетической усталости, исчерпанности и, как результат, снижения литературной продуктивности, клонирования вместо естественного развития, имитации вместо органического наращивания.
В последнее время наблюдается новая перемена блюд на общелитературном столе: идет атака на либералов со стороны литературных радикалов и литературных консерваторов. Но, что примечательно, началась она с атаки либералов на самих себя. Вот, например, М. Золотоносов пишет о Людмиле Петрушевской, "Новом мире" и Владимире Лакшине: "Это характерно для либерала-шестидесятника, привыкшего дышать ворованным воздухом". [50]
Что касается радикалов, то они присоединяют к антилиберализму либералов свое возрождение ценностей сталинской литературы. Симптоматичны попытки реабилитации цензуры [51] , силы, порядка, диктатуры, вплоть до фашизма.
Само появление в "Независимой газете" новой рубрики "Свежая кровь" говорит об игре с тоталитарно-фашизоидными понятиями, как, впрочем, и материалы газеты "Консерватор" второй редакции. Литераторы, выросшие в более или менее свободной стране, не испытавшие на себе "прелестей" советского режима, начали присоединяться к идеологии газеты "Завтра". Приведу слова вошедшего (введенного) сейчас в моду (либералами же!) Александра Проханова: "Крестовый поход детей" [с железными прутьями] – это ответ на распад, разврат, содомизм, процветающие в некогда священной Москве". [52]
Проханову вторят и сами "дети", например Дмитрий Быков: "Сегодня уже ясно, что без великих потрясений никакой великой России не будет" [53] , – и Михаил Ремизов: "Хотя бы шепотом мы должны оставлять за собой право спросить: а в какой атмосфере Россия имеет больше шансов на самоосуществление – в атмосфере мирового порядка или в атмосфере катастроф мирового порядка? Лично я вполне убежден в последнем". [54]
То есть пусть сильнее грянет буря! Вот они, наши новые буревестники!
Радикальный антилиберальный проект (называющий себя еще иногда консервативным), выросший внутри либерального, присоединил к себе также старых противников либерализма.
Все эти подвижки, оползни, расколы в литературе (и в литературной среде) совпадали с внутрироссийскими и глобальными изменениями (и были во многом спровоцированы ими). Литература, как живой организм, реагировала, а не только формировала – читателя, публику, народ . Литератор был еще и барометром, тем более что ему самому от либеральных реформ стало и лучше, и хуже, в зависимости от того, с какой стороны посмотреть: теоретически и практически (иногда за свой счет) он обрел возможность печатать все, что написал, но получил экономическую цензуру вместо государственно-политической. Гонорары свелись к минимуму. Поддержки от победителей та литературная инфраструктура, которая считала себя инициатором либерального поворота, не получила. Литература либералов недолго радовалась свободе – скоро она ощутила себя брошенной всеми: читателями, властями, издателями, журналистами. Она потеряла стимул и статус.
Переход на антилиберальные позиции осуществляется добровольно, а не по указке сверху и не по распоряжению "спонсора" (что касается "Литературной России", то она всегда была антилиберально-консервативной – и в советские, и в постсоветские времена). Среди литературных СМИ только никакое по идеологии "Книжное обозрение" нейтрально относится к либеральной идее. Можно сказать, что незавидная судьба этой идеи в литературной среде отражает общее сопротивление изменениям. Об отторжении либерализма в его российском варианте свидетельствует употребление эпитета "либеральный" – чаще всего в отрицательном контексте: "Литература была выброшена на помойку "потребительским человеком", которого выпестовала неолиберальная пропаганда. Неолибералы с брезгливой недоверчивостью относятся к жертвенному, аскетичному сознанию, поскольку усматривают в нем социально-психологическую базу "тоталитаризма". <…> "Свежая кровь" кипела молодой, здоровой, милитаристской энергией. Но неолибералы занервничали, их руки привычно потянулись к чернильнице со словом на букву "эф"…" [55]
Это пример агрессивной компрометации либеральной идеи. Либералы ("неолибералы") наделяются всеми признаками "врага", в данном случае врага подлинной, свежей, новой культуры, причем врага агрессивного ("их руки… потянулись"), на них, по Фрейду, переносится собственная агрессивность, затем "они" (враги) разоблачаются.
Но существует и совсем иной литературный подход к идеям либерализма – скепсис, разочарование. Если обратиться к книгам лауреатов премии Аполлона Григорьева этого года, то и "Бессильные мира сего" С. Витицкого, и "ДПП(nn)" В. Пелевина, и "Биг-бит" Ю. Арабова констатируют кризис либеральных идей, разочарование в итогах либерализации современной России. У С. Витицкого интеллектуалы либерального толка все понимают и все могут предвидеть, но абсолютно ничего не могут изменить, они невлиятельны. У Ю. Арабова увлеченный в молодости "битлами" (Западом) композитор оказывается сегодня маргиналом, выброшенным на окраину. У В. Пелевина предприниматель разорен и вытеснен из страны – и из жизни. В повести, входящей в ту же книгу ("Македонская критика французской мысли"), Пелевин использует такую метафору: перекачка нефти из России на Запад, в Европу, является перекачкой намеренно удешевленных многомиллионных жертв народа, принесенных в лагерях и на шахтах.
В этом контексте нынешний успех Александра Проханова, например, нельзя рассматривать только как результат удачного пиара со стороны издателя или организаторов премии "Национальный бестселлер". Кстати, в 1989 году организатор нынешнего успеха Проханова, В. Топоров, опубликовал в "Звезде" свои заметки "злого мальчика" под хлестким заголовком ""Бесы" для бедных (тенденциозный роман наших дней)". Речь шла о Проханове…
Итак, подведем некоторые итоги. После перестроечной эйфории (1988-1991) наступило торможение. Сначала либералы предали демократов, "волна интеллигентского лозунгового либерализма стала спадать" [56] . Потом демократы предали либералов. Атмосфера "чернухи" и "стеба", всеобщей депрессии воцарилась в литературе. Энтузиазма – ноль, несмотря на все призывы "поддержать литературой" либеральные начинания. Конкурс на лучшую художественную книгу об успешном предпринимателе провалился (председатель жюри – Т. Толстая, имен лауреатов вспомнить невозможно из-за отсутствия какого-либо впечатления). Сегодня фашисты (те, кто сами себя так именуют) презирают и тех, и других.
Позиция либеральной творческой интеллигенции была вынужденно двойственной. Она должна была делать вид, что все хорошо, и оправдывать любые реформы. А как же иначе – ведь она боролась за все либеральное…
А теперь сакраментальный вопрос: кто виноват?
Можно, конечно, сослаться на исторические аналогии или закономерности исторического развития. Но, как говорил И. А. Крылов, не лучше ль на себя оборотиться и внимательно проанализировать свои культурные жесты.
Это "Старые песни о главном" и т. п., обернувшиеся "Главной песней о старом", т. е. гимном в новой обработке С. В. Михалкова.
Это равнодушие и апатия.
Это реакция на чеченскую войну.
Это то, что осталось незамеченным поколение авторов новой военной прозы: Вл. Березин ("Свидетель"), Е. Даниленко ("Дикополь"), Д. Гуцко и другие – о них недавно написал Александр Агеев, составив целый список. [57]
Далее: либеральная мысль в литературе работает, но противостоит ей не мысль, а проект. В этот антилиберальный проект входят:
1) литературные экстремисты, ищущие и находящие опору в Большом Советском Стиле, ниспровергающие либеральные ценности, воплощенные в конкретных текстах и исторических личностях; маргинальность при этом позиционируется как особое привлекательное качество, литература совмещается с идеологией и политикой;
2) призванные радикалами "патриоты" предыдущего литературного поколения: А. Проханов, В. Распутин и др.;
3) реанимированные фигуры советского литературного истеблишмента (Ю. Бондарев – последний яркий пример).
Антилиберальный проект, в котором, как мы видели, соединилось почти несоединимое, действует как система сообщающихся сосудов: Ad Marginem не только издает книги Проханова, но и открывает серию "Советский трэш", реанимируя "плохую" советскую шпионскую литературу; "День литературы" поддерживает молодых радикалов и реанимирует знаковые литературные фигуры советского прошлого, активно переписывая историю литературы и включая в антилиберальный проект гениев – от Мандельштама до Бродского, не гнушаясь их еврейским происхождением. Знаменательно высказывание Проханова по телевидению (цитирую по памяти): "…"патриотическому" (антилиберальному) направлению необходимо внедряться в либеральные СМИ и издательства, позиционировать себя, легализоваться и "выедать" либеральные образования изнутри".
И что же? Проханов оказывается востребован либералами и украшает собой, как новомодная фигура, телепрограммы – от "Школы злословия" до познеровских "Времен" – и газеты, например "Известия".
Внутренняя работа в обществе на протяжении последних пятнадцати лет шла на понижение, а крах реформаторских иллюзий (причем настоящее трактовалось как хаос и распад самой художественной либеральной интеллигенцией) привел к возврату (поискам в прошлом) идеи целого. И вот тут либерал из либералов – А. Б. Чубайс вбросил идею либеральной империи, которую, вероятно, хотел по-либеральному противопоставить державной идее, получающей властную поддержку.
Язык точнее всего регистрирует общественную температуру. Искусственное словообразование "либеральная империя" еще не попало в "Материалы к Русскому словарю общественно-политического языка ХХ века", собранные Гасаном Гусейновым; "либеральной империи" в упомянутых "Материалах…" противостоит "имперский похренизм". Мне кажется, что "либеральный похренизм" звучит не хуже.
Борис Дубин: "Соединение либеральных благ с антилиберальной позой – вещь более чем распространенная в сегодняшнем постмодерном мире" .
По-моему, никаких осмысленных споров о либерализме и антилиберализме сегодня в России нет или уже нет, во всяком случае, я их не слышу. Есть шум, склока, провокация, скандал. Возможность что-то серьезно обсуждать в этой атмосфере, в общем, нулевая. Это первое.
Второе. Весь этот шум происходит в достаточно замкнутой среде, а если и выходит за ее пределы, то далеко не распространяется. Эта "узкая" среда включает в себя Москву, в гораздо меньшей степени Петербург плюс три-четыре крупнейших города, но там самостоятельных трибун почти нет, все равно приходится "кричать" через Москву.
Третье. Процесс, происходивший в последние годы с людьми, которые называли себя либералами, или с теми, кто раньше называл себя интеллигенцией, – это процесс разложения и распада. Эти люди не продуцируют новых идей, новых принципов, новых взглядов на мир, которые, с одной стороны, по-настоящему занимали бы их самих, а с другой – провоцировали бы окружающих на развитие, оппонирование или сколько-нибудь осмысленную систематическую деятельность по отношению к ним. Надо признать: бóльшая часть того, что совершается, – это демонстративные жесты в отсутствие идей и слов.
Жесты можно описывать, этим занимаются этология и проксемика, на жесты можно отвечать – опять-таки жестами. Но я бы призвал отличать от этой демонстративной жестикуляции вполне реальную, хотя чаще всего не демонстрируемую адаптацию. Это совсем другой процесс. И люди, которые публично клянутся, что они-де не либералы, прекрасно пользуются достижениями либерально-буржуазной цивилизации, начиная с массмедиа. Впрочем, ничего удивительного тут нет, ведь и 11 сентября башни в Нью-Йорке рушили не кремневыми ножами… Соединение либеральных благ с антилиберальной позой – вещь более чем распространенная в сегодняшнем постмодерном мире.
Однако я знаю, что такое либерализм в экономике, что такое либерализм в политике, но мне не очень понятно, что такое либерализм в литературе. Литература, по крайней мере русская, не всегда дружила с этим понятием. Когда Толстой говорил Тургеневу про его "либеральные ляжки", наверное, он имел в виду что-то малосимпатичное. А Блок, тот и прямо признавался: "Я поэт, следовательно не либерал" (что из этого воспоследовало для Блока, его круга и общества в целом, напоминать не стану).
Иными словами, если и можно говорить о работе либеральной мысли в российском интеллектуальном сообществе, то лишь с самыми серьезными оговорками. Между тем в других пространствах и временах такая работа – в сходных посттоталитарных обстоятельствах – оказалась возможной и продемонстрировала свою эффективность. Приведу лишь два примера иных подходов к осмыслению того, что в стране и в обществе происходит, что их может ожидать и каковы в этом смысле задачи интеллектуалов.
Один пример – послевоенная Германия. Другой – Польша после 1989 года.
И в части литературы, и в части гуманитарной аналитики, и в части социологии, и в части газетно-журнальной политической публицистики продуктивность интеллектуального слоя в этих странах, его способность вырабатывать собственные, действительно новые взгляды, которые позволяют понять, что происходило со страной, кто несет за это ответственность, как всем вместе и каждому в отдельности к этому относиться и как из этого выходить, являются для меня образцом. Ничего хотя бы отдаленно похожего в своем отечестве я за последние пятнадцать лет не вижу.
На мой взгляд, все дело в особенностях этого слоя, к которому мы все, здесь собравшиеся, принадлежим и по образованию, и по самоопределению. Даже если мы предпринимаем попытки дистанцироваться от него, соотносимся мы все равно именно с ним. Как сложился этот слой и каким пришел к 1985 году, как он жил после и в каком состоянии находится сейчас – вот это стоило бы обсуждать. А выкидывать друг другу таблички "Я либерал" или "Я не либерал", по-моему, смешно.
И последнее. Мне кажется симптоматичным и даже по-своему симпатичным переход массового читателя в России середины 1990-х годов (который о стычках либералов с антилибералами по большей части и думать не думает) от мужского "крутого боевика" к "женскому детективу". Сегодня автор и протагонист детектива – женщина, и, может быть, это означает, в частности, что на его страницах скорее всего не будет не только демонстративной чернухи и неприкрытой агрессии, но и оголтело антилиберальных символов и взглядов. Может быть, там не будет ярких либеральных идей, но броских антилиберальных штампов не будет уж точно – в отличие, например, от ходких романов Бушкова.
Денис Драгунский:
"Либерализм – явление очень временное и инструментальное" .
Мне трудно говорить о литературном процессе, потому что попытки за ним уследить не привели меня ни к чему. Однако, на мой взгляд, окололитературная полемика по поводу того, с кем мастера культуры, либералы они или антилибералы, естественна, хотя я согласен с Б. Дубиным, что она мало занимает широкие читательские массы.
Гораздо более важным мне представляется следующий момент. Весь народ отгадывает сканворды. Идешь мимо кафе, там сидит девушка и что-то пишет, думаешь – студентка с конспектом, ан нет, она сканворд решает. В сканвордах не слово пишется, а картинка рисуется; например, если посудина с длинной ручкой – пишем "сковорода", два колеса, седло и руль – велосипед. Это точка перелома. Покуда мы спорим о либерализме и антилиберализме, некая точка перелома на уровне IQ массового читателя уже достигнута. И это не случайно. Кризис либерализма в принципе тоже неслучаен.
Либерализм – явление очень временное и инструментальное. Когда Джефферсон говорил, что все люди имеют неотъемлемые права на жизнь, свободу и стремление к счастью, под этими "всеми людьми" он подразумевал взрослых оседлых белых мужчин. Остальные в данной категории не рассматривались.
Что это вообще за слово такое – "либерал"? Каково его происхождение? "Liber" по-латыни – "дитя". Поэтому знаменитая фраза Достоевского из письма к Александру II, что свобода русская, свобода истинная и полная, а не формальная и договорная, как на Западе, есть свобода детей вокруг отца, любящего и любви детей верящего, не кажется такой уж глупостью. Liber – дитя, которое находится в данной семье, и слово свобода происходит от корня "свой". То есть liber – это человек, пользующийся правами, утвержденными в "его семье". Остальные, получается, не liber. И, как следствие, чем больше мы распространяем идею свободы и права, тем больше разного малоприятного народа входит в орбиту либерализма, причем входит со своими ценностями и представлениями, которые отнюдь не являются либеральными.
В результате мы приходим к парадоксу, что любые универсальные права не универсальны, потому что они либо требуют признать тех, кто их отрицает, либо, наоборот, исключить таких людей из сферы своего действия. Именно поэтому рано или поздно, когда кончается эйфория революции, либерализм должен быть заменен другой идеей, более свойственной слабому человеку, – например идеей референции с какой-то сильной группой.
То, что происходит сейчас у нас, происходило во всех странах. Пугаться этого не стоит. Надо просто, чтобы писатели писали хорошие книжки, а критики их разбирали как с эстетической, так и с идеологической точки зрения.
Роман Арбитман:
"Современная массовая литература исподволь или сознательно носит антилиберальный характер" .
Мне кажется, что в дискуссии поднята достаточно серьезная проблема. Если бы речь шла об антилиберализме в литературе, которую традиционно принято считать "большой литературой", то к нему, наверное, можно было бы относиться более или менее спокойно. Серьезные прозаики, будь они либералы или антилибералы, достаточно вменяемые люди, и читатели их соответственно тоже достаточно вменяемы. Однако, к великому сожалению, Россия перестала быть самой читающей страной, и потому влияние серьезной прозы на массового читателя значительно уменьшилось.
Тут было названо имя Александра Бушкова, откровенного представителя настораживающей тенденции – вторжения антилиберальной тематики в массовое сознание посредством массовой же литературы. Вот это уже гораздо серьезнее, чем антилиберализм "большой литературы".
Прошли те времена, когда читатель занимался политическими проблемами путем чтения газет или просмотра теленовостей вкупе с политическими ток-шоу. Сегодня, к сожалению, один из способов включения массового читателя в политику – чтение массовой литературы. И если массовая литература исподволь или сознательно носит антилиберальный характер, то мы получаем соответствующую аудиторию, которая принципиально отличается от той, например, что присутствует здесь.
Эти аудитории все более отдаляются друг от друга. И что бы мы сейчас ни говорили, страна, увы, читает Бушкова и "черные романы", читает "литературу", в которой главные положительные персонажи – это адепты сильной руки и закручивания гаек. А поскольку по традиции для многих наших сограждан написанное пером является истиной в последней инстанции, то идеи, которые продуцируются через массовую литературу, постепенно становятся руководящей силой.