3. Не понимаю вопроса. Просто не понимаю. Что такое "радикальный проект"? Кто его составляет? Дмитрий Пригов, Владимир Сорокин, Виктор Ерофеев, Эдуард Лимонов, Илья Стогоff? Кто составляет "консервативный проект"? Валентин Распутин, Александр Проханов, Павел Крусанов, Хольм ван Зайчик? Это – размежевание? Или я неправильно вас понял, неправильно "размежевал". Но ответить, пожалуй, придется: я никак не оцениваю результаты тех или иных литературных проектов, поскольку в литературных вопросах я – номиналист. Мне важен один писатель, одна его работа, роман, повесть. Я оцениваю не проекты, а одного-единственного писателя и один-единственный его текст. Вкусовщина, что поделаешь! Нравится "Лошадиный суп" Сорокина и его же "Машина" и не нравится его "Лед". Нравится "Евразийская симфония" Хольма ван Зайчика и не нравится "Укус ангела" Крусанова. Почему? Для этого надобно писать (в каждом отдельном случае) статьи. Другое дело, если речь пойдет о массовой литературе. Вот здесь то, что можно назвать "консервативным проектом", в самом деле побеждает. "Либералы" и "радикалы" в массовой российской литературе не приживаются, за исключением разве что Б. Акунина, да и тот… В массовой российской литературе (сколько я могу судить) – воздух для "отмороженных консерваторов". Все то же: слабость либеральной традиции в России.
4. Снова не понимаю вопроса, но безоглядно и нагло на него отвечаю. По-моему, единое поле действия литературной критики существует – это литература. Описать его я не решусь по понятной, право же, причине.
Евгений Ермолин:
1. Свобода в России с ее рисками и тревогой потеряла прелесть новизны, приелась. Сегодня она почти никому не нужна. Вот в чем, я думаю, дело. Свобода как ценность, как практика, как выбор не имеет кредита ни у российских элит, ни у массы. Они не понимают ее ценности, а часто видят в ней что-то опасное и вредное. Свободе люди стали предпочитать иллюзии "покоя", "стабильности", "сильного государства", "управляемой демократии", "справедливости"… Они стали жить зажиточнее и благополучнее, но это не научило их любить свободу именно и только за то, что она есть.
Когда общество духовно деградировало, впало в детскую бессознательность и безответственность, погрузилось в инфантильные грезы, – попутно выродились и представления о либерализме и консерватизме. Либерал воспринимается теперь как космополит, эгоист, гедонист и попуститель. Консерватор же истолкован как этатист, ура-патриот и неосоветский реваншист. Ничуть не удивительно, что такое настроение пришло и в критику, в литературную журналистику.
К сожалению, выродились и извращены не только представления, но и практика реализации той и другой жизненной позиции.
Есть много причин этого кризиса. Но одна из них – откровенная бесовщина, которая овладела модными художниками и теоретиками, позиционировавшими себя в парадигме "русского постмодернизма". Адепты этой идеологии узурпировали право называться либералами, по-шулерски перехватили козыри свободы. Загрузившись в столь удобные розвальни, постмодернистская богема погнала к яру активно потреблять удовольствия, а своих оппонентов по дороге убивала снисходительно-презрительными взглядами.
Что-то слышалось родное в песнях ямщика. Только на смену лозунгу "победа коммунизма неизбежна" пришел слоган "победа постмодернизма неизбежна". Иными словами, критикам этого поветрия или сомневающимся не было предоставлено никакой возможности не подчиниться якобы фатальной логике культурных процессов.
Реально это явление едва ли может считаться аналогом западному постмодернизму, разве что очень дальним родственником. Это скорее банальный цинический захлеб и разгул на фоне постсоветского раскрепощения. Что-то вроде русского вольтерьянства в описании Василия Ключевского. На Западе просто были выбраны подходящие ярлыки для обозначения отечественной болезни, эпидемически поразившей, последнее в основном, поколение советского андеграунда.
Это был просто обвал. Ведь именно литература в России веками формировала общественную повестку дня, именно здесь выносились на мирской и Божий суд главные мысли и чувства человека. И вдруг ни с того ни с сего всякая литературная мелочь забегала с криками о том, что ей, мелочи, страшно мешает духовная и социальная миссия словесности. Что ей тяжело нести. Что ей хочется легкости. Почти в одночасье пространство литературы оказалось заполнено отрыжкой пошлых игрищ.
Писатель (повторю, заявлявший себя "либералом") сбросил бремя ответственности за судьбу культуры, страны, народа. Он то ли утратил веру и убеждения, то ли перестал о них говорить, а главное – он замолчал и почти ни разу не возвысил свой голос по конкретному поводу, в связи с конкретным общественным конфликтом или человеческой трагедией. Когда народ потерял ориентиры, у нас почти не нашлось духовных авторитетов, которые бы взяли на себя миссию внесения ясности в помраченное сознание масс. (Практически не было и встречных попыток выстроить "политику" с опорой на реальный духовный авторитет.) Зато нашлись литераторы с талантом и именем, которые отвергли не только важность и насущность этих задач, но даже и само право на их постановку. Прописали литературу в детской, в коробке с игрушками. И в течение десятилетия таковые мазурики вытаптывали поле культуры, оскверняли ценности, разрушали иерархии, не предложив ничего взамен, кроме техник самодостаточной знаковой манипуляции.
На фоне недоумения и растерянности у читателя возникло горячее желание, во-первых, отождествить либерализм с самыми одиозными фигурами, а во-вторых, вместе с этими ребятами выплеснуть прочь и уважение к современной литературе как таковой, к современному писателю как таковому.
2. Не угодно ли: "пауза, период деидеологизации"! Никакой "деидеологизацией" там не пахло. Это было время процветания агрессивной идеологии релятивизма, цинического гедонизма и полной духовной расслабухи: баян-ширянов в полный рост. И некоторые литераторы (критики в том числе) купились на этот примитив. Свободу взысканий и тревог они принесли в жертву "интеллектуальной" моде, разоружились и впали в расслабленность.
Конечно, такое состояние не могло длиться вечно, хотя кое-кто, может статься, собирался бражничать до последней черты. Неодекаданс сошел на нет при первых признаках усыхания свободы, которое им же и было спровоцировано. Точнее, сдался, позорно разоружился и капитулировал. (Да и чем бы, впрочем, он мог ответить на атаки врагов свободы? Дешевизна его эскапад видна, например, в недавнем паническом интервью в германской прессе В. Ерофеева, в тусклом, перепуганном бормотании В. Сорокина.) Есть хаос, есть смятение, есть капитуляция заигравшихся сочинителей (кульминация такого настроения в литературе – роман С. Гандлевского "нрзб": ну полный пстмдрн).
Теперь уже это явление исчерпало свой срок. Просто неловко видеть в журналах Ю. Буйду, В. Шарова или там А. Королева, которые этого не заметили. В. Пелевин живет на ренту. Даже М. Вишневецкая, автор весьма сомнительной книги "Опытов" (этакой мастеровито выложенной релятивистской мозаики), получила свои премии не за книгу в целом, а за один лишь "опыт", в котором как раз есть позитивное духовное содержание. И это, что ни говорите, показатель.
Новое же противоборство – это реальная борьба за реальные ценности. Такой она и должна быть. И мы обязаны в ней победить.
3. Современная литературная практика – это, наверное, литература нового века?
Коли так, то нужно сначала сказать, что "русский постмодернизм" в ней накрылся медным тазом. Некоторые из его адептов и сегодня мелькают на ТВ и продолжают титуловать себя "либералами"… Они даже по-прежнему (если не больше) влиятельны, превратившись, по сути, в персонажей масскульта, попсовых "звезд" и с выгодой эксплуатируя свой имидж шутов гороховых. Может быть, есть и те, кто раскаялись, сбрили волосы, посыпали голову пеплом и замаливают грех где-нибудь на Соловках. Хочется верить.
Новые сшибки, по крайней мере, честнее, в них больше предметов названы своими именами, в них меньше цинизма и подмен. Оттого ли, что подморозило, или нет, но воздух стал прозрачней. Все цвета времени становятся хорошо видны. Хотя реально я пока не вижу, к сожалению, четкого размежевания "проектов" (правильнее сказать, лагерей или уж – станов). Где реальные центры либерализма в литературе, где его штабы? Есть только одинокие воины и некоторые издания, в принципе предрасположенные к выражению либеральных ценностей, но, в общем-то, увы, в основном пока далекие от наступательного утверждения свободы как фундамента личностного самосозидания, как основы богоподобия человека, от бескомпромиссной реализации этой свободы в публичных актах духовного и социального выбора. Может быть, я излишне критичен. Хорошо бы ошибиться.
Да и неосоветский радикализм как выражение специфического консерватизма, клонящегося к мракобесию, у нас литературно беден. Это и закономерно, и утешительно. Э. Лимонов и А. Проханов как литературное знамя воинствующей реакции выглядят не очень убедительно. Их слава связана с конвульсивной попыткой лощеных тусовочных циников сконструировать из них идолов масскульта по признаку политической экзотичности… А другие "заслуженные радикалы" еще меньше заметны как творческие величины. Может быть, Л. Бородин? Или В. Бондаренко?
Время потихоньку расставляет все по своим местам. Чем ночь темней, тем ярче звезды – и не попсовые, а путеводные. Я надеюсь, что лучшим нашим писателям нового века дорога не свобода потребления, а свобода духовного взыскания. И я думаю, что нужно их назвать здесь. В сущности, это наша духовная элита. Прозаики и поэты: Ю. Малецкий, В. Маканин, А. Волос, Н. Горланова, А. Азольский, О. Павлов, Л. Улицкая, А. Вяльцев, А. Дмитриев, В. Попов, А. Курчаткин, Л. Юзефович, О. Чухонцев, Ю. Кублановский, И. Лиснянская, Г. Русаков, А. Кушнер, А. Беляков… Наверняка кого-то забыл упомянуть. Да, и серьезные критики, вот хотя бы некоторые: И. Роднянская, Н. Иванова, С. Чупринин, М. Ремизова, П. Басинский, Н. Елисеев, А. Немзер…
Конечно, они разные. При таком умонастроении не может быть стандартной иерархии ценностей. Творческая личность делает свой выбор в большом пространстве духа. Но именно на этих писателях прежде всего лежит бремя духовной ответственности за судьбу России, бремя учительства. А с учетом принципиального значения именно литературы для самоосознания народа можно сказать, что только они и могут (если смогут) определить вектор исторического выбора и обеспечить тем самым будущее России.
Я не раз уже говорил и еще раз скажу, что убежден: это огромное заблуждение, будто Россия способна существовать без актуальной духовноемкой литературы. Весь наш исторический опыт свидетельствует об обратном. Не будет серьезной и значительной русской литературы – не будет и России. Или это будет другая страна, "Россия". Чем меньше литературы, тем меньше России. То, что литература сейчас так слабо представлена в зоне общественного внимания, и означает впадание общества в злокачественное детство.
К счастью, литературное дело у нас далеко не безнадежно. Во дни сомнений это почти единственное, что способно утешить. Новое литературное поколение (скажем, прозаики Д. Гуцко, Д. Новиков, Р. Сенчин, А. Карасев, М. Свириденков, И. Кочергин, Вас. Орлова, С. Вербицкий, С. Шаргунов, Б. Гречин, Д. Артемов, поэты И. Белов, И. Волков, Н. Ключарева, С. Михайлов, И. Овсянников, С. Янышев, А. Беляева, группа Шторамаг, критики Г. Циплаков, В. Пустовая, А. Рудалев, Т. Михайлова и мн. др.) стихийно либерально и стихийно консервативно. Но уж, во всяком случае, не цинично. (Они даже из прозы умного циника Пелевина пытаются иной раз вычитать идеализм.) Было бы странно и страшно, если бы у нас народилось новое поколение "постмодернистов". Но пока, к счастью, ничего такого не наблюдается.
Это новое поколение, во-первых, обычно очень слабо ориентируется в литературе второй половины ХХ века, в том числе и в литературном обиходе 1990-х (спасибо школе и вузу, где таковые курсы преподаются из рук вон плохо), и зачастую также отождествляет это время с фигурами модных спекулянтов, но притом нередко еще и презирает последних. Это, впрочем, нормальная реакция человека на явленный воочию духовный распад.
Молодые люди, во-вторых, настроены, как ни странно, скорее идеалистично. По крайней мере, из тех, с кем я общался (но это довольно широкий круг). Им хочется иметь простые и окончательные ответы на весьма и весьма радикальные взыскания оскорбленного духа. Хочется служить истине и приносить жертвы на алтарь настоящего бога. Но трудно выбирать в ситуации, где свобода сплелась в один клубок с практикой ее безответственной реализации, с ощущением исторического провала, прозябания, умертвия. Им мало дано на выбор. Оказалось, что у нас практически не осталось широко признанных и при этом живых духовных авторитетов (они отвергнуты, развенчаны), у нас страшнейший дефицит здоровых ценностей и страшно искаженное, исковерканное культурное пространство. Вот часто именно отсюда идет увлечение державно-милитарной имперской риторикой, самыми грубыми вариантами национализма, эзотерической бесовщиной. Правда, талантливых юных фашистов мне наблюдать не привелось. Одна бездарь, и в основном – далеко за тридцать, а то и сильно за сорок.
В большинстве своем новые литераторы не приемлют, как мне кажется, не либеральные ценности, а то бездуховное прозябание, которое к ним прицепилось. Да, среди молодых есть те, кто называет себя анархистами или троцкистами, атеистами или неохристианами, но при этом пишет, к примеру, пронзительные, экзистенциально выверенные стихи. Я – за такой радикализм. Он основан на неприятии в мире того, что удручает и меня. Он означает неготовность к компромиссам с убогой социальностью и с духовной прострацией наших дней.
4. "Это – поле боя". Есть такой отличный роман у Грэма Грина.
И мне нечего добавить к английскому классику. Я давно чувствую себя солдатом безымянной войны за свободу.
Что еще сказать?. Критикам-"постмодернистам" пора разоружиться и признать, что они принесли литературе немало вреда и сильно содействовали тому социальному и культурному оползню, в котором мы пребываем. Мне их жаль. Они провалились, как давно никто не проваливался. Некоторые (В. Курицын) уже и удалились по-пластунски куда-то в благополучную сторону, фактически признав свое фиаско. Другие никогда и не пытались покинуть свое прекрасное далеко, откуда так комфортно, например, брать под защиту ничтожного Сорокина. Я вижу, как угасает эта волна, как из последних сил временами подгоняют ее отдельно взятые представители постмодернистского арьергарда. Опомнитесь, господа. Уже хватит.
Ситуация слишком трудная, момент слишком решительный, чтобы миндальничать. Реабилитация свободы – дело нелегкое. Речь не может идти о соглашениях или компромиссах, основанных на существующем статус-кво, во многом унаследованном от 1990-х или ставшем реакцией на недавнее прошлое. Речь должна идти о готовности к решительному переопределению и понятий, и стратегий.
Начну с себя. На протяжении 1990-х годов я обычно определял свою позицию как неоконсервативную, имея в виду совершаемый мною выбор традиционных ценностей христианско-гуманистической цивилизации в качестве смысловой опоры. Еще в "знаменских" статьях о Т. Кибирове и В. Павловой есть явные следы этого миросозерцательного уклона. В принципе я ему нисколько не изменил и ныне. Но в новой ситуации уже практически перестал употреблять понятие "неоконсерватизм", опасаясь быть неверно понятым (в общем-то, у нас ведь никто особенно не стремится верно и точно понимать позицию другого, это нужно признать). Кроме того, в последнее время я все более энергично пытаюсь утвердить свободу как экзистенциальную норму и как базисную основу христианского понимания человека, поскольку считаю, что это – главное требование момента.
Критик, мне кажется, должен и может решить проблему духовной коммуникации в нашем глухом и слепом мире, для человека с отшибленными духовными окончаниями. Я никому ничего не предписываю, но для меня самого наряду с талантом и мастерством важнейшей темой является духовный смысл литературного явления. Но и социальная полезность, да. (Мы отвернулись от этого: фи, какая добролюбовщина! В результате имеем только густопсовую пироговщину. Портяночную ольшанщину. Коричневые розы.)
Если литература в целом есть свободное самосознание общества и личности, то критик призван предельно оптимизировать процедуру такого самоосознания. Но не всякий сможет хотя бы осознать эту задачу, со своим наличным арсеналом идей и подходов к литературе. Некоторые литературные фельетонисты идут в обратную сторону, к отказу от свободы, в сторону агрессивного и воинственного ее обличения, утверждения идеалов казармы и барака. (Сами-то эти критики, как правило, ни в казарме, ни в бараке не обитали. Но это их, конечно, не извиняет.) Ну о чем мне, помилуй Бог, говорить с такими людьми? Я все знаю и про барак, и про казарму. Мотал я эти портянки, и никакой прелести в них не нахожу.
Игорь Клех:
1. Причина – элементарный "маятник": справа терпели, теперь слева должны потерпеть. Поскольку всякое поветрие и всякая команда неизбежно разочаровывают людей. Важно только существование и сохранение механизма, позволяющего всякий раз сказать – и сказать так, чтобы послушались: уйдите, постылые! Поколенческое противостояние – катализатор истории. А поскольку проигравшие и выигравшие будут всегда, необходимы цивилизованные формы конфликта, диалога, сотрудничества и смены поколений. Иначе членовредительство неизбежно – как на картине Сальвадора Дали "Предчувствие гражданской войны". Потому что все хорошее на свете требует усилий, а все плохое происходит очень быстро и как бы само собой. Достаточно всем отвернуться от какой-то реальной проблемы или даже местности – и через два-три года готова очередная "черная дыра", зарастающая потом десятилетиями (Сомали, Афганистан, Чечня etc.). Вообще современная Россия – на удивление цивилизованная страна с достаточным числом нормальных людей, не позволяющих раздорам "овладеть массами".
Раздор – корень зол и сам по себе симптом одичания: где распадаются связи, там поселяются нищета и войны. Теперь это очевидно и для нас, уже нескольких поколений умудрившихся прожить без большой войны.