II
В 1829 г. под псевдонимом В.Алов в Петербурге увидела свет идиллия в картинах" "Ганц Кюхельгартен", автором которой был Н.В.Гоголь. Стихотворная идиллия, согласно указанию самого Гоголя ("писано в 1827"), создавалась в период учебы писателя в Нежинской гимназии высших наук. В раннем произведении, носящем в основном ученический характер, обнаруживаются разнообразные литературные влияния, позволяющие говорить о круге чтения молодого Гоголя, в который, в числе прочего, входили элегии В.А.Жуковского и А.С.Пушкина, "Песня Миньоны" И.-В.Гете, произведения Ф.Шиллера, идиллия И.-Г.Фосса "Луиза" и др. Герой идиллии – юноша-мечтатель Ганц Кюхельгартен – размышляет о дальних странах и подвигах, о неведомых мирах; в своих размышлениях он невольно отражает романтическое мировосприятие Гоголягимназиста. Круг чтения Ганца Кюхельгартена, подробно описанный в стихотворной идиллии, вполне можно соотнести с кругом чтения самого Гоголя: "Платон и Шиллер своенравный, // Петрарка, Тик, Аристофан // Да позабытый Винкельман". "Видения", посещающие Ганца Кюхельгартена, помогают ему перенестись в классический мир Эллады, воспринять экзотический мир Востока. "По выполнению эта идиллия слабее прозаических отрывков и недописанных романов Гоголя, но она имеет совсем особое значение, – писал Н.А.Котляревский, – она – документ, определяющий настроение, в каком находился наш мечтатель в последние годы своей лицейской жизни ".
Всё сказанное на протяжении многих десятилетий побуждало исследователей уделять существенное внимание установлению литературных источников "Ганца Кюхельгартена", причем наиболее сложным оказалось выявление традиции, отразившейся в четвертой картине стихотворной идиллии, посвященной описанию экзотики Востока. По мнению В.В.Гиппиуса, Гоголь переносится в мечтах в "романтическую Индию" или дает описание некоего обобщенного "экзотического Востока"; М.Б.Храпченко считал, что герою стихотворной идиллии "грезится Индия, с ее роскошной природой, ее экзотикой, столь отличной от повседневной обыденности немецкой деревни".
В 1931 г. В.Адамс высказал предположение, что экзотическое восточное описание взято Н.В.Гоголем из какой-то книги путешествий или сочинения по географии. Действительно, подобные книги привлекали внимание юного Н.В.Гоголя, который, в частности, в письме к Павлу Косяровскому, датированном 3 октября 1827 г., упоминал о том, что читает описывающую путешествия многотомную французскую серию "Bibliotheèque des Dames". Однако суждение В.Адамса так и осталось на уровне предположения, так и не получив фактического закрепления. Другое предположение, относящееся еще к 1906 г., было высказано Н.П.Дашкевичем в статье "Романтический мир Гоголя". Н.П.Дашкевич проводил параллель между "Лалла Рук" Томаса Мура и стихотворной идиллией Н.В.Гоголя, утверждая, что экзотика Востока в "Ганце Кюхельгартене" изображена "красками поэмы Мура". Долгое время и это суждение оставалось априорным, пока в 1970-е гг. к исследованию проблемы не обратился М.П.Алексеев, опубликовавший в саранском сборнике "Проблемы поэтики и истории литературы" статью "К источникам идиллии Гоголя "Ганц Кюхельгартен". Впоследствии основные положения, обусловливающие традицию Томаса Мура в произведении Н.В.Гоголя, М.П.Алексеев развил в статье "Гоголь и Т.Мур". На основании дробного текстологического сопоставления исследователь пришел к выводу, что единственным источником для четвертой картины "Ганца Кюхельгартена" стал прозаический перевод четвертой вставной поэмы "Свет гарема" ("The Light of Haram") из "восточной повести" Т.Мура "Лалла Рук", опубликованный в № 5 "Сына отечества" за 1827 г., цензурное разрешение на печатание которого было получено 15 февраля 1827 г.
Долгое время биографы и исследователи творчества Гоголя дискутировали относительно правомерности сопровождавшей "Ганца Кюхельгартена" авторской пометы "писано в 1827". Д.М.Иофанов, автор исследования "Н.В.Гоголь. Детские и юношеские годы", убедительно доказал, что "Ганц Кюхельгартен" создавался писателем именно в 1827 г., в период обучения в Нежине. Вместе с тем установленная М.П.Алексеевым зависимость гоголевского фрагмента от увидевшего свет в начале 1827 г. анонимного перевода "Света гарема" является дополнительным доказательством точки зрения Д.М.Иофанова.
Четвертая вставная поэма из "Лалла Рук" Мура привлекала читателей не столько своим незатейливым сюжетом (историей размолвки и примирения Нурмагалы и ее мужа Селима), сколько своеобразным восточным колоритом, характерным уже для самого начала повествования, подробно описывающего Кашмирскую долину и ее цветники: "Приятно видеть сию долину при закате солнца <…>. Прекрасна сия долина и в часы ночи <…>. Люблю долину Кашемирскую и в час рассвета". Видимо, в этих строках содержится отдаленная параллель к написанному позднее Н.В.Гоголем известному началу десятой главы "Страшной мести" – повести из второй части "Вечеров на хуторе близ Диканьки", изданной в 1832 г.: "Чуден Днепр при тихой погоде <…>. Чуден Днепр и при теплой летней ночи <…>. Чуден и тогда Днепр, и нет реки, равной ему в мире".
В четвертой картине "Ганца Кюхельгартена" Гоголь заимствовал из "Света гарема" элементы описания Кашмирской долины, предстающей у Мура перед взором Нурмагалы и чародейки Намуны, пришедших собирать приворотные травы и цветы. Картину дополняет неизменный муровский образ пери, занимающий Ганца Кюхельгартена: "Я вижу там пери: в забвенье она // Не видит, не внемлет, мечтаний полна. // Как солнца два, очи небесно горят; // Как Гемасагара, так кудри блестят; // Дыхание – лилий серебряных чад, // <…> // А голос – как звуки сиринды ночной // Или трепетанье серебряных крил, // Когда ими звукнет, резвясь, Исразил, // Иль плески Хиндары таинственных струй". По сути Гоголь вновь обращал в стихи переведенный на русский язык прозой "Свет гарема" Томаса Мура. При этом утрачивались столь значимые для английского подлинника "примечания", из которых читатель мог получить представление о Гемасагаре, "сиринде ночной", Исразиле, таинственных струях Хиндары. Упоминание о Гемасагаре имеет соответствие в словах русского прозаического перевода "В саду том расцветали анемоны и море золота", сопровождаемых примечанием "Гемасагара, или море золота. Цветы его самого яркого золотого цвета (Сир Вилльям Джонс)"; стих "А голос, как звуки сиринды ночной" близок строкам о юной грузинке, которая "роскошно сгибает <…> руку свою вокруг сиринды" – индейской гитары; мысль о "трепетанье серебряных крыл Исразила", символизирующего музыку у народов Востока, почти дословно следует за текстом из "Сына отечества": "…все подняли глаза кверху, думая, что слышат сладкозвучное трепетанье крыл Исразила"; знаменитый "поющий источник" Чиндара, названный в "Сыне отечества" Хиндарой, в такой же транскрипции упоминается и у Гоголя.
Соответствия с анонимным переводом обнаруживаются не только в использовании Н.В.Гоголем характерных экзотизмов при создании образа пери, но и в других стихах четвертой картины идиллии "Ганц Кюхельгартен", на что также обратил внимание М.П.Алексеев. Так, Н.В.Гоголь пишет: "В стране, где сверкают живые ключи; // Где, чудно сияя, блистают лучи; // Дыхание амры и розы ночной // Роскошно объемлет эфир голубой; // И в воздухе тучи курений висят; // Плоды мангустана златые горят; // Лугов Кандагарских сверкает ковер; // И смело накинут небесный шатер". И амpa, и ночная роза, и "золотые" плоды мангустана, и Кандагарские луга – все это характерные экзотические реалии из "Света гарема" Томаса Мура в русском прозаическом переводе. Например, переводчик говорит о юных девах, вздохи которых "благовонны, как цвет Амры, раскрытый пчелою", и сопровождает свои слова примечанием: "Сладостны цветы Амры, вкруг коих жужжат пчелы (Песнь Яйадевы)"; в русском переводе упомянута тубероза сребровидная, "которая в садах малайских слывет красавицей ночи, потому что является в благовониях и убранстве, как юная супруга, когда солнце скроется"; относительно "плодов мангустана" в переводе сказано, что "взор любуется <…> бананами зелеными и бананами златоцветными, нектаром малайцев", и далее разъяснено: "Мангустан есть самый приятнейший в мире плод, которым гордятся островитяне Молукские (Марсден)"; наконец, в переводе можно встретить упоминание "золотистых лугов Кандагарских" с пояснением, что "в Кандагаре есть <…> страна волшебств", где, согласно верованиям, "находится золото в царстве растений".
Приведенные примеры не оставляют сомнения в непосредственности того существенного влияния, которое оказал на Н.В.Гоголя один из русских переводов произведения Томаса Мура. Более того, они позволяют говорить о том, как шел процесс заимствования, – Гоголь "выписывал со страниц "Сына отечества" экзотические наименования цветов, плодов, мифологических персонажей, явлений природы, но вставлял их в собственную стилистико-фразеологическую оправу". Именно так создавалась четвертая картина стихотворной идиллии "Ганц Кюхельгартен".
С творчеством Томаса Мура был знаком и В.К.Кюхельбекер, вероятно, услышавший о "Лалла Рук" еще на Кавказе в 1822 г. во время бесед с А.С.Грибоедовым. Находясь в заточении в Динабургской крепости, Кюхельбекер в письме, датированном 26 июня 1830 г., благодарил родных за присланную ему "восточную повесть" "Лалла Рук". Из сибирского Баргузина ссыльный Кюхельбекер сообщал 13 апреля 1836 г. H.И.Гречу о подготовленном к опубликованию, в числе других рукописей, очерке о Томасе Муре. Очерк, текст которого до наших дней не сохранился, был, вероятно, создан именно в тот период динабургского заточения, когда поэт читал "Лалла Рук".
Пристальное знакомство с "восточной повестью" Томаса Мура отразилось в написанной Кюхельбекером в 1831 г. и изданной в прозаической рамке под заглавием "Русский Декамерон" без имени автора в 1836 г. поэме "Зоровавель", названной по имени главного героя – библейского вождя евреев, выведшего их из персидского плена. На первый взгляд, основное влияние, испытанное в данном случае Кюхельбекером, обусловлено сборником новелл Боккаччо "Декамерон". Действие "Русского Декамерона" происходит во время эпидемии холеры осенью 1830 г., когда несколько молодых людей, спасаясь от нашествия болезни, уединенно поселяются в имении графини Ладовой и читают друг другу свои сочинения. Во вступлении Кюхельбекер проводил прямую параллель между великим произведением Боккаччо и своей книгой: "Чуме обязана Италия славным по всей Европе Декамероном, <…> холере Россия – сию книжицею, которую я, издатель, дерзаю назвать Российским или Русским Декамероном, сиречь Десятиглавом, не ради того, что равняю себя с известным в целом мире божественным Бокаччио (it divino Bocaccio), издателем итальянского Декамерона, но единственно ради того, что и в моем Русском Декамероне десять глав". Предполагалось, что вторую часть "Русского Декамерона" составит комедия "Нашла коса на камень", а третью – поэма "Семь спящих отроков".
Вместе с тем вряд ли стоит преувеличивать влияние "Декамерона" Боккаччо на В.К.Кюхельбекера. М.П.Алексеев справедливо замечает, что "принцип "обрамлений" у Кюхельбекера в большей мере походит на Мура, чем на Боккаччо, да и "вставные" новеллы имели у русского писателя "восточный колорит". Подтверждения этого несложно найти в третьей, заключительной части "Зоровавеля". Так, Кюхельбекер упоминает "розу Кашемира", невольно вызывающую параллели с четвертой вставной поэмой "Лалла Рук" "Свет гарема": "Цветов весенних много, други; // Но что они? рабы и слуги // Царицы всех земных цветов, // Улыбки радостного мира, // Роскошной розы Кашемира".
Данная параллель становится тем более очевидной, если обратиться к некоторым другим фрагментам третьей части "Зоровавеля", сопровождаемым авторскими примечаниями. В частности, текст "Среди богатств земных несметных // Есть много жемчугов драгих, // Есть много камней самоцветных; // Но кто же уподобит их // Жемчужине неоцененной, // Которой за града вселенной, // За царства мира не хотел // Отдать халифу царь Цейлона?" Кюхельбекер сопроводил примечанием: "Об этой жемчужине пусть прочтут хоть в замечаниях к Муровой поэме "Lalla-Roukh". Нарочно ссылаемся на книгу, доступную всякому несколько образованному читателю, потому что смешно в цитатах щеголять видом учености, почти всегда очень дешево купленной". В финале поэмы к строкам "<…> Засверкал тот свет, // Тот блеск обманчивый, который, // Как ясный, ласковый привет // В Иране ночью манит взоры // И солнце им сулит, а вдруг, // Скрываясь, как неверный друг, // Прельщенные призраком очи // В холодной покидает ночи" поэт дает пояснение: "Об этом явлении, называемом поперсидски зарей-обманщицей, см. хоть замечания к той же поэме Томесона Мура".
Действительно, в четвертой вставной поэме "Лалла Рук" "Свет гарема" со ссылкой на еще неизвестное в России "Путешествие" Марко Поло дается примечание: "Король Цейланский, говорят, имеет прекраснейший в мире рубин. Гублай-Хан предлагал ему взамен за оный цену целого города; но король отвечал, что не уступит его за все сокровища света". Данный фрагмент в прозаическом переводе, анонимно опубликованном в "Сыне отечества", содержит ряд неточностей, например, Марко Поло назван как Мариасола. Упоминание в примечании о бесценном рубине обусловлено основным текстом поэмы Мура, в котором проведено сравнение ширазского вина с растаявшим в хрустальном бокале уникальным рубином.
О "заре-обманщице" в основном тексте прозаического перевода "Света гарема" в "Сыне отечества" говорится вполне точно и определенно: "Заря является <…> или по крайней мере та заря преждевременная, которой свет вдруг исчезает, как будто бы день проснувшийся снова закрыл блестящие свои вежды", – однако и к этим словам дается примечание со ссылкой на свидетельство Уэринга (Waring): "У восточных жителей две зари: Субхи-казым и Субхисадиг, т. е. ложный и настоящий рассвет". Это примечание в оригинале Мура звучит следующим образом: "The Persians have two mornings, the Soobhi Kazïm, and the Soobhi Sadig, the real day-break. – Waring".
Сказанное не позволяет прийти к выводу, что использовал В.К.Кюхельбекер при создании поэмы "Зоровавель" – английский оригинал четвертой поэмы из "Лалла Рук" Томаса Мура или ее прозаический перевод, напечатанный в 1827 г. "Сыном отечества". Однако в целом можно говорить как о значительном муровском влиянии на В.К.Кюхельбекера, так и о художественной оригинальности поэмы "Зоровавель", опирающейся в сюжетном плане на третью и четвертую главы второй книги Ездры. Проблемы фантастики и мифологии в творчестве В.К.Кюхельбекера, в том числе мифологическая образность в поэме "Зоровавель", стали предметом исследования Л.Г.Горбуновой .