С таким же семантическим сдвигом, не замечаемым нашими словарями, использовалось в первой половине XIX в. и наречие чрезмерно: ‘слишком’ → ‘очень, чрезвычайно’: "…года с четыре как <недавно скончавшийся> князь совершенно переменился к своим мужикам, занимался их благоденствием и сделал из нищих богатейших во всей губернии. О нем чрезмерно сожалеют…." (К. Я. Булгаков – А. Я. Булгакову, 22 июня 1822 // Русский архив, 1903. Кн. 1. Вып. 2. С. 214); "Там был один Персиянин, <…> человек умный, говорит хорошо по-французски, а еще лучше по-английски, рассуждает очень хорошо и чрезмерно вежлив…." (К. Я. Булгаков – А. Я. Булгакову, 15 июля 1822 // Русский архив, 1903. Кн. 1. Вып. 3. С. 291); "Я чрезмерно радуюсь, что Закревский сбыл так славно эту дачу, которая бы еще более его завела в издержки…" (А. Я. Булгаков – К. Я. Булгакову, 29 сент. 1832 // Русский архив, 1902. Кн. 1. Вып. 2. С. 317); "Письмо его чрезмерно меня порадовало…." (А. Я. Булгаков – К. Я. Булгакову, 26 сентября 1833 // Русский архив, 1902. Кн. 1. Вып. 4. С. 605); "Помещики <…> стали просить его, чтобы он своим ходатайством испросил у государя им прощение, и были чрезмерно довольны, что…" (Е. Н. Львова (1788–1864). Рассказы, заметки и анекдоты из записок Елисаветы Николаевны Львовой // А. Ф. Львов. Записки. Рассказы, заметки и анекдоты из записок Е. Н. Львовой. Ковров, 1998. С. 125); "<Брюлов> как очень чувствующий и гениальный человек, пользуясь портретами великой княгини, написал чудесный образ царицы Александры, чрезмерно сходный с покойною великою княгиней" (Там же. С. 174); "Когда все то мой стих вам скажет, / Меня чрезмерно он обяжет, /И я тогда скажу не ложь, / Что список с подлинником схож" (П. А. Вяземский. "Поздравить с пасхой вас спешу я…", 1853).
В современном русском языке употребление показателей избыточности со значением высокой степени качества ограничено некоторыми специальными условиями. Ср.: "Я не настаиваю на том, что назвал этот тип неточных рифм слишком удачно. Все же это название передает суть дела" (Д. Самойлов. Наблюдения над рифмой); "Стихов формы 1 слишком мало для того, чтобы относящаяся к ним статистика заслуживала слишком подробного обсуждения" (А. Н. Колмогоров. Пример изучения метра) и т. п.
Рассматриваемый переход от значения избыточности к значению высокой степени качества, по-видимому, свидетельствуется и диахронически – развитием значений некоторых приставок. Ср., например, характерное для приставки пере– значение избыточности в глагольном словообразовании (перестараться, переработать, переспать и т. п.) и значение высокой степени качества в диалектном адъективном словообразовании (добрый – передобрый, гадина – перегадина и т. п.). Ср. также соответствующее значение приставки пре-.
5. Равным образом, если при установлении избыточности меры качества точкой отсчета является некоторая средняя норма, то избыточность эта оказывается объективной, и, следовательно, указание на избыточность осознается в то же время как указание на высокую или очень высокую степень качества.
На этой основе показатели высокой степени качества при выражении отрицательно оцениваемых качеств осуществляют переход к значению избыточности меры качества. Ср., случаи, где обороты с очень используются в значении ‘слишком’; "…и волосы у него не такие смолистые, как показалось ей в первый раз, и брови, хотя и черные, но очень широкие даже для мужского лица" (А. Ананьев. Межа); "Может быть, в понимании всякого символизма как мифологии виноваты именно те писатели конца XIX – начала XX века, которые сами себя называли символистами и которых называли так и другие. Но это, повторяем, очень узкое понимание символизма…" (А. Ф. Лосев. Символ и художественное творчество); "…но Санька был очень слаб, чтобы ехать, и потому задержался…" (В. Гиллер. Пока дышу… 2); "– Для Ларисы потерять вас – значит потерять мужа. Справится ли она с этим? Вы относились к ней очень хорошо, чтобы теперь бросить…" (М. Смородин. Повесть о лоцмане Сколышеве).
Реализации этого значения особенно благоприятствует использование усилительной частицы уж:
"Смотрите, говаривали вирусологам некоторые очень уж осторожные ученые, ведь он живой, вирус этот" (М. Ивич. Некто или нечто?); "Может быть, это было случайно, только уж очень часто для случайности" (М. Шагинян. Человек и время); "…недоволен этим очень уж молодо выглядевшим капитаном…" (А. Чаковский. Блокада); "Он сказал это негромко, но твердо. Очень уж твердо" (В. Померанцев. Оборотень); "Все дети были чистенько и заботливо убраны, вполне здоровы, с розовыми и загорелыми личиками. Но только как-то уж очень плотно они к нам прижимались, слишком тянулись к нам. Так бывает в лесу, когда срежут дерево и корневая сила выбрасывает пуки свежих отпрысков, и листики на них как-то уж очень зелены, кора слишком нежная, стволики чересчур частые кругом" (М. Пришвин. Рассказы о ленинградских детях).
Переход от значения высокой степени к значению избыточности является регулярным для целого ряда параметрических качественных прилагательных и обнаруживается при переходе от полных форм к кратким. Ср.: высокая трибуна – трибуна высока (для меня), широкий пиджак – пиджак широк (в плечах) и т. п.
Этому семантическому сдвигу способствует типичное для кратких форм использование только в предикативной функции и характерное для предикативного употребления подчеркивание, которое маркируется логическим ударением и дополнительно поддерживается некоторыми другими средствами. Для наречий и категории состояния таковы, например, инверсия и присоединение неопределенно-причинного что-то: "– Ой, што-то мудро ты говоришь!" (А. Чапыгин. На лебяжьих озерах); "…от самого факта разговора, от того, что он был, состоялся, возник горьковатый осадок: часто что-то стали повторяться вот такие душеспасительные беседы с капитаном" (В. Жуков. Хроника парохода "Гюго") и др. под.
6. Если учесть, что избыточность меры качества может сама оцениваться с количественной точки зрения, то можно будет представить отношения между аналитическими и синтетическими средствами выражения избыточности следующей типичной схемой:
слишком резко ____________________ резко
несколько слишком резко ____________________ резковато
Имея одинаковые значения, левые и правые члены этих пар различаются по наличию – отсутствию формальных средств выражения этих значений. Однако если правый член первой пары не содержит никакого вообще материального элемента, который мог бы взять на себя выражение соответствующего значения, то во второй паре дело обстоит иначе. Правый ее член имеет некорневой, словообразовательный элемент, к которому может быть прикреплено это значение. В такой именно системе и происходит изменение значения суффикса – оват-, который от значения ‘невысокой степени отклонения от средней нормы’ переходит к значению ‘ослабленной избыточности’.
Так создаются условия, в которых – оват-производные, которые принято считать средством выражения объективной неполноты признака, используются в качестве форм субъективной оценки. Ср.: "Погасли фары, стало так темно, словно Фомину завязали глаза. У самого уха услышал голос Бакина: – Темновато с непривычки?" (Б. Попов. Бурелом).
Исходя из этого можно было бы попытаться объяснить отмечаемый многими исследователями как загадка факт преимущественного употребления – оват-образований, производных от основ со значением отрицательного признака.
Справедлива все-таки восточная мудрость: "Чтобы познать меру, нужно познать чрезмерность".
К изучению степеней качества прилагательных, наречий и предикативов
(образования с приставкой во– типа вокрасно, вокрасный)
Зарегистрированные единично еще в словарях, диалектологических, этнографических и фольклорных материалах середины прошлого века, образования этого типа долгое время оставались на положении раритетов и не привлекали внимания исследователей. Как и во многих других подобных случаях, причиной этого следует считать их глубокую периферийность.
Ограниченные территориально рядом северных, прежде всего сибирских и пермских, говоров, они неизвестны говорам центральных территорий русского языка, на материале которых возводилось здание русской диалектологии. Эти образования лишены прямых и очевидных соответствий в других славянских языках, и прежде всего в украинском и белорусском, и потому казались безынтересными для сравнительной грамматики славянских языков. Они не имеют также явных генетических корней в древнерусском языке и потому остались за пределами первоочередных интересов и истории русского языка.
В то же время образования с приставкой во– были дважды ограничены категориально. Они были представлены в старших мате-риалах преимущественно формами наречий, т. е. частью речи, долгое время не подвергавшейся серьезному изучению (последствия этого сказываются в нашей науке и сегодня), и притом формами наречий, связанными с выражением степеней качества, т. е. категории, которая до сих пор остается одной из наименее изученных в славянском языкознании, даже применительно к литературным вариантам славянских языков.
Потребовалось более полувека, чтобы от простой регистрации соответствующих фактов (сначала как "местных идиотизмов", как "отмен, противных грамматическим правилам" [Кузмищев 1848: 38, 39], затем как экзотических диалектизмов, используемых в качестве различительного признака определенных говоров), обратиться к ним как к особому языковому явлению, требующему теоретического осмысления. И, как это характерно вообще для истории изучения периферийных и раритетных явлений языка, этот новый – теоретический – этап в изучении рассматриваемых форм на во-открыли этимологи: сначала А. Г. Преображенский [Преображен-ский1959: 1, 101; 2, 36 доп. паг], а полвека спустя М. Фасмер [Фасмер 1973: 4, 142].
Однако выдвинутые ими этимологические версии, лишенные какого бы то ни было системно-семантического и словообразовательного обоснования, не опирающиеся на необходимый анализ категории и форм степеней качества в славянских языках и обращенные к сознанию читателя только со стороны постулируемых ими фонетических связей, оказались преждевременными (подробный анализ указанных этимологии см. в работе [Пеньковский 1974], публикуемой здесь в качестве приложения). Такова обычная плата за этимологический приоритет. Этимология подобна банковским билетам: она требует полноценного обеспечения золотыми запасами языковых фактов и активами их научного описания и истолкования.
Необходимый фактический материал русская диалектология получила. Благодаря активному сбору новых данных для Общеславянского лингвистического атласа и диалектных словарей, благодаря работе над сводом накопленных словарных фактов в "Словаре русских народных говоров" в 50 – 60-х годах был выявлен обширный круг наречных и адъективных образований типа вокрасно, вокрасный и т. п., распространенных в говорах Сибири и Среднего Урала. Они не могли теперь не привлечь внимания исследователей, и за сравнительно короткий срок им были посвящены две специальные статьи – Л. В. Сахарного (1960) и Ф. П. Филина (1972).
Работа Л. В. Сахарного "Наречия и прилагательные с префиксом во– в говорах Свердловской области" [Сахарный 1960: 146–162] представляет первый в нашей науке опыт обобщения всего известного автору предшествующего материала и анализа его на основе новых данных, собранных им в говорах Свердловской и ряда соседних областей. Впервые образования с во– были объединены здесь в таком мощном корпусе фактов (их список включает производные более чем от 70 корней), и не случайно, что именно на этой фактической основе построены соответствующие статьи "Словаря русских говоров Среднего Урала", а затем и "Словаря русских народных говоров".
В то же время здесь впервые был поставлен ряд важных теоретических вопросов, связанных с особенностями семантики, словообразования и употребления форм на во-, и предложены некоторые возможные их решения.
Появившаяся позднее, но независимая от предшествующей небольшая заметка Ф. П. Филина "Вокрасно, вокрасный" [Филин 1972: 268–271] основана на материалах "Словаря русских народных говоров". Она несколько расширяет объем анализируемых фактов (в частности, за счет не выделяемых специально Л. В. Сахарным образований типа восырь, вохолодь), содержит ряд важных заключений лингвогеографического характера и выдвигает некоторые новые вопросы, связанные с семантическими и акцентными признаками рассматриваемых форм. Работу эту, однако, отличает преимущественная этимологическая направленность.
Не исчерпывая, естественно, ни материал, ни те проблемы, которые встают в связи с его анализом, обе эти работы создают надежную основу и стимулы для дальнейшего изучения форм на во-.
* * *
1. Формы с во– распространены сейчас в обширном ареале северо-восточных говоров русского языка, центром которого являются говоры Среднего Урала. На восток от Урала формы с во-функционируют во многих говорах северновеликорусского типа вплоть до побережья Тихого океана. На запад от Урала, с постепенным сокращением продуктивности этой словообразовательной модели, они известны пермским, кировским и челябинским говорам [Сахарный 1960: 147, 157, 160; Филин 1972: 268–269].
Отмечая, что в картотеке "Словаря русских народных говоров" нет ни одного примера из говоров северо-западных и центральных областей, поволжских земель и южновеликорусской территории, Ф. П. Филин включает в ареал форм с во– архангельские, вологодские и костромские говоры [Филин 1972: 268–269]. Следует заметить, однако, что материалы СРНГ располагают для этих трех диалектных территорий лишь отдельными, единичными и к тому же не самыми показательными фактами. Так, вологодские говоры представлены в этом собрании всего двумя формами. Одна из них – возвднко (1887) – извлечена из песенного текста ("Седоки песни поют, Колокольчики возвонко Звенят вунывно под дугой" [СРНГ 1970: 5, 16]), и, может быть, именно этим и объясняется ее уникальное ударение на основе; при характерном для подобных образований и достаточно последовательно проведенном энантиосемическом совмещении полярных значений "ослабления" и "усиления" степени качества (ср.: вогорячо ‘не очень горячо’ и ‘слишком горячо’) имеет нейтральное значение ‘звонко’ и потому кажется не вполне надежной (ср. здесь же являющееся, по-видимому, испорченным вунувно ‘заунывно’ <?>). Вторая же – восырь (1897) – реализует другую словообразовательную модель, представленную в говорах значительно меньшим числом образований, но имеющую зато более широкое распространение.
Учитывая, что формы типа восырь известны единично владимирским и соседним ивановским говорам (основываемся на материалах собственных наблюдений), можно было бы высказать предположение, что еще в недавнем прошлом они были свойственны всем северно-русским говорам, всему северно-русскому наречию в целом или по крайней мере значительной его части.
Во всяком случае, именно в пользу этого предположения говорит тот факт, что большинство костромских материалов, содержащихся в СРНГ, представлено образованиями именно этого типа. Ср. здесь: воблизь (Буйск., 1897), вокись (Ветл., 1922), восырь (там же), вохолодь (Ветл., 1913) и – лишь один пример – вобел (Ветл., 1922).
Таким образом, для вологодских и костромских говоров формы на во-…-о, судя по материалам СРНГ, не характерны и если все же и наличествуют в них, то, по-видимому, либо как наносное явление, либо – что более вероятно – как последние осколки уходящего прошлого.
Можно предполагать, что в прошлом образования типа вокрасно были известны и владимирским говорам. Об этом могло бы свидетельствовать отмеченное Далем и подкрепленное на более широком материале СРНГ влад. пенз. сарат. воскорица "оструха, бойкая девка, бабенка" (Даль. Т. 1. С. 248); "бойкая, живая, быстрая девушка, женщина" [СРНГ 1970: 5, 135], если возводить это старое, вышедшее из употребления слово (все его записи относятся к первой половине XIX в.) не к острый, как думал Даль, а к воскоро, вострый ‘слишком скорый, слишком быстрый’.