Если сейчас про такую историю мы бы узнали, не дай бог, то сказали бы – этот человек заслуживает смерти.
Но Достоевский раскрывает перед нами внутреннюю проблематику Раскольникова – как он приходит к пониманию чудовищности поступка, который продумал и совершил. Ведь это продуманное преступление было.
И вот он приходит к Евангелию через разные трагические моменты. Мы видим все последующие трагические движения его души – искупление, раскаяние, Соня Мармеладова, Евангелие, сидение на берегу реки уже на каторге и размышления по этому поводу.
И возникает вопрос: а какое нам до этого дело, если перед нами два окровавленных трупа – старушки и беременной женщины? Это вопрос, на который Федор Михайлович не мог дать ответ сам.
Наши либеральные правозащитники, да и не либеральные, иногда очень суетятся, давая ответы на подобные вопросы, которые не так просты, как мне кажется.
Дело в том, что воздаяние за подобное преступление является мерой обязательной. А вот милосердие по отношению к убийце, преступнику, является мерой не обязательной, но возможной.
То есть приговорить к смертной казни такого убийцу надо обязательно, но входя в аспекты его переживания.
Может быть, иногда удастся каким-то образом помиловать, но я не знаю, как это сделать. Хотя его раскаяние ни в коем случае не является самоценной вещью, на мой взгляд.
Мы говорим, что суды зачастую не изобличают преступника, или изобличают не того преступника, для отчетности, или пренебрегают теми фактами, которые им предоставляет адвокат и что суды занимают позиции неправедные.
Но все это не отменяет необходимости воздаяния по тем преступлениям, которые совершены публично, а преступники найдены и изобличены.
Да, есть, наверное, трудные случаи, когда человека по косвенным уликам приговаривают к смертной казни. Наверное, это очень спорный вопрос.
Но вот человека с топором в руках, с ножом или пистолетом нашли над трупом. Или насильник, который издевался над жертвой, был взят прямо сразу же и изобличен. Или наркоторговец взят с тонной героина, которую он вез.
В этих случаях, если органы не доведут этих людей до суда, значит, они получили взятки и их отпустили. Такие случаи мы знаем, слышали.
Если преступление доказано, то общество должно иметь право на воздаяние. Это воздаяние, по крайней мере, гарантирует обществу некий императив существования.
Не понимаю, почему с преступниками, которые совершили особо гнусные и зловещие преступления, должны возиться, как с провинившимися детьми в детском саду, перевоспитывать их и так далее.
Конечно, надо призывать, как нам заповедовал Пушкин, "милость к падшим", безусловно. Но также надо твердо стоять на пути воздаяния.
Это моя позиция. Может быть, она небезупречна с точки зрения многих, я допускаю, что это так.
На этом стоит мир, и испокон веков так было – убийца, который убивает людей, или должен принести объяснения, почему он убил, или должен понести наказание.
И тюрьмой убийца может отделаться только в том случае, если будут смягчающие обстоятельства этого дела.
Люди, которые берут в руки оружие, должны понимать, что это не игра. Если они готовы убить другого, значит, они должны быть готовы к тому, что и их убьют.
Что для нас субъект истории?
Я выступаю за развитие местного самоуправления. Демократия должна идти от местного самоуправления.
Да, каждый может жить там, где хочет, но при этом мнение местных жителей, которые вправе любому отказать в покупке земли или в строительстве определенного здания, должно быть определяющим.
Государство должно защищать права людей как в федеральном пространстве, так и права в пространстве маленького населенного пункта, поселка, села или городского района.
Развитие местного самоуправления, его систем может решить или способствовать решению многих национальных конфликтов.
Если государство будет заставлять маленький городок принять к себе людей, которые там хотят жить, но жители не хотят, чтобы они там жили, то я встану на сторону этого маленького городка в этой ситуации.
Вы полагаете, что президент и чиновники – это реальные хозяева страны? Вы заблуждаетесь. Хозяева страны те, кто контролирует и формирует денежный оборот.
Хозяева – крупные олигархи, бизнесмены, хозяева медиахолдингов, хозяева номенклатуры и чиновничества, связанные с финансовыми структурами.
Мы живем в диком капитализме, в олигархическом капитализме. И эти люди являются хозяевами страны. Я не знаю, кто это придумал. Вся эта система, которая у нас сложилась после 1991 года, она вся пародийна, комична, напоминает шутовской балаган.
Все время что-то придумывают какие-то чиновники, какие-то олигархи, какие-то бизнесмены – новые Рублевки, икорные водопады на Олимпиаде.
Философия правящей элиты основывается на твердой уверенности, что они избранные, что их выбрал Бог, что их роды и их семьи являются основой для восстановления России.
Я никогда с ними об этом не говорил. Но, анализируя их поведение, вижу, что они считают себя восстановленной новой аристократией.
Они полагают, что историю делает аристократия, то есть люди, которым повезло, которым Бог дал деньги, власть, которые услужили начальству и заняли определенную позицию.
В том-то и пародийность всей этой ситуации, что эти новые бояре, новая аристократия уверена, что мы холопы. Но мы не холопы, мы разночинцы. А разночинцы – это очень интересный социальный слой, из которого, возможно, приходят перемены.
Сейчас 90 процентов капитала, который направлен на развитие, принадлежит 2 процентам населения. Остальное население они считают ботвой, травой и электоратом.
И философия – всё для государства, всё для новых правящих элит, и элиты являются субъектом истории – мне не нравится.
Я придерживаюсь другой точки зрения. Субъектом истории является народ, который сам по себе не существует. Народ создается и формируется в ходе политической борьбы, в ходе политической истории.
Политическая история и политическая борьба сами по себе не возникают. Они формируются за счет того, что появляются люди, которые видят необходимость развития народа и возникновения политической борьбы.
В чем рождение нового?
Когда речь идет о постсоветском, прежде всего мне хочется избегать местоимения "мы". Исчезновение советского – это также исчезновение "мы".
Когда говорили в Советском Союзе "мы", люди понимали, о чем речь.
И, как ни странно, в этом "мы" могли объединиться и фрондирующий московский интеллигент, и хлопкороб из далекого Узбекистана. Мы были единое "мы".
Никакого "мы" больше не существует. Сегодняшнее "мы" – это виртуальное, навязанное политтехнологами псевдоощущение псевдообщности в "как бы" реальности.
Что меня лично объединяет с теми, с кем я вынужден жить на этом постсоветском пространстве, мне просто непонятно.
У нас принципиально разные ценности, принципиально разное видение будущего, принципиально разное видение прошлого – по многим вопросам.
Я вообще сторонник пристального рассматривания конфликтных точек и конфликтных сюжетов. Мы уснули блаженным сном на закате советского времени, а нас тем временем завернули в какую-то страшную шкуру, с которой мы срослись.
Но она не наша, она не живая для нас. Мы должны выдираться из нее. Но выдираемся не "мы", а уже каждый поодиночке.
Вот это нынешнее "мы" не означает коллективное. "Мы" – это просто некая совокупность людей.
Сейчас формируются совершенно новые связи. И скинхеды, и ваххабиты, и разные социальные сети – это формирование принципиально иной реальности. Никакого "мы" между ними не существует.
Как нет "мы" между теми, кто был на Манежке, и между кавказскими ребятами, которые приезжают в Москву или живут на Кавказе.
Как не существует "мы" между москвичами и жителями российской глубинки. Это разные миры. Какое там "мы"!
Попытки объединить это "мы" в языке обречены на провал. Это "мы", может быть, возникнет и срастется в некоем новом политическом проекте, который может вызреть, возможно, в крови, возможно, в каких-то пожарах в будущем.
Если этого проекта не будет, если не родится новая историческая воля к формированию этого "мы" будущего, то просто все исчезнет, атомизируется, распадется, и исполнится заветная мечта либералов об образовании на территории великого Советского Союза маленьких швейцарий.
Но это будут Швейцарии не демократические, а тиранические. В некоторых будут править какие-нибудь Немцовы или касьяновы, которые будут приезжать в Брюссель, в Женеву или в Америку и говорить слова о том, как строить демократию.
Чувствую, как пульсирует рождение нового. Как формы советского или постсоветского, все попытки применить старые сценарии и старые способы формирования идентичности – номенклатурные, государственные, чиновничьи, политтехнологические, – не работают, перестают работать.
И даже маленькие группы молодежи численностью двадцать человек, неожиданно противопоставляя себя большим группам численностью в Селигер или два Селигера, оказываются более весомыми, более эффективными, более реальными, более страшными. Так же как группы народовольцев.
Казалось бы, что такое был кружок Петрашевского или кружок Желябова? Ну, какие-то странные юноши и девушки, со странными взглядами, странно одевающиеся.
Их высмеял Тургенев в "Отцах и детях" – в лице Ситникова и Кукшиной. Их попытался высмеять, хотя и более остро и трагически, Достоевский в главе "У наших" в "Бесах".
Они были странными. Но именно эти маленькие группки людей сформировали иную реальность, которой ничто не смогла противопоставить огромная Российская империя с ее земствами, великими князьями, вишневыми садами, с ее философами, монастырями, старцами.
Не могла противопоставить их радикализму, их принципиальному постулированию превосходства царства духа над царством так называемой реальности, а по сути – материи, их радикальному гностицизму, который очевиден сегодня и в скинах, и в религиозных радикалах.
Это абсолютно те же самые русские мальчики и русские девочки, которые в XIX веке писали в своих тетрадках о необходимости казнить царскую семью – в кружке Петрашевского. Интуиция Николая I была правильной – Петрашевского и Достоевского надо было казнить.
Потому что они были опасней, чем польские повстанцы. Эти польские повстанцы, которые гонялись за великим князем Константином в 1831 году, и вся эта масса националистов была абсолютно не опасна империи.
Это были элиты, которые хотели жить по правилам этого мира и в правилах этого мира просто хотели свою долю пирога. С ними можно договориться.
Невозможно договориться с Софьей Перовской, нельзя договориться с Желябовым, нельзя договориться с Александром Ульяновым.
Невозможно, нельзя договориться и с современными их последователями, просто нет общей почвы для договоренности.
Они дают точно такую же реакцию на это царство пошлости, царство банала, царство простых желаний "хапнуть и урвать".
Мне представляется, что эти процессы становятся все более реальными. Кризис власти заключается в том, что власть не способна отойти от старых способов управления, которые существуют на территории Российской империи уже триста лет.
Так или иначе, несмотря на спорадические попытки установления народовластия, которые проявились в русской революции, власть возвращается к понятной ей, привычной номенклатурно-аристократической форме управления.
Только нет никакой аристократии. Все эти современные игры в дворянство, в аристократию, в проекты Майкла Кентского – это все игры гоблинов. Вот если бы гоблины играли в эльфов, это выглядело примерно так же.
У русского дворянства хотя бы были искания духовные, духовные трагедии. Ну, например, вишневый сад рубят. Сейчас, когда рубят вишневый сад, мысль современной Раневской одна – хорошо ли она продала Лопахину этот вишневый сад.
Вот это, мне кажется, и есть кризис того, что называется "советское". Советское конца 80-х – это такая уродливая карикатура на имперское конца 90-х XIX века.
Современное – это карикатура на советское. Что за этим последует? Я не знаю. Или распад, или рождение принципиально нового.
Мне хотелось бы только, чтобы цена, которую мы за это заплатим, а мы неизбежно заплатим, и особенно молодое поколение, которое не умещается, не утрамбовывается в форматы общества потребления, мне хотелось бы, чтобы эта цена была не слишком дорогой.
Но боюсь, что заплатить эту цену так или иначе придется.
Почему молодежи не существует?
Я верю в молодость. Верю в юность. Верю в людей определенного возраста, которые не имеют еще опыта жизни и которые этот опыт жадно в себя впитывают, словно губка.
Верю в дерзновение. Верю в социальную неукорененность человека, который ищет новые для себя позиции в жизни.
Это люди, которые дерзают. Люди, которые ищут – в любви, в работе, в войне, в творчестве, во всем. Губя свои жизни иногда. Это люди, которые не нуждаются в патерналистской опеке.
Они не нуждаются в конгрессах, съездах. В том, чтобы с ними носились дяденьки и тетеньки седеющие, лысеющие и стареющие.
Эти люди говорят себе: мы сами строим свою жизнь. Да, опыта немного в пятнадцать лет. Но опыт – это такая вещь, которая мгновенно приобретается, мгновенно!
Не то чтобы я был дзен-буддистом и проповедовал учение о мгновенном просветлении. Но точно знаю, что что-то в одно мгновение происходит.
И ты видишь, а главное – понимаешь, что с тобой что-то происходит. И ты будто стариком становишься. Я видел таких людей.
Но молодежь, о которой сегодня говорят, – это вообще бизнес-проект. Вот в 30–40-х годах XX века, при становлении тоталитарных систем, молодежь была основной кровью этих движений.
Кто крайне левые? Молодежь. Кто крайне правые, фашисты? Молодежь.
Как быть – это ведь опасно. Но вот мир поднимается – Азия, Африка, Латинская Америка. Освобождаются колонии.
Везде в мире молодые лица. Фестиваль молодежи и студентов. В это время и появляется молодежная субкультура.
Считаю, что это придуманная вещь. Придуманная вещь под бизнес, под эстетику определенную. Под употребление наркотиков.
Если ты молодой, ты должен слушать определенную музыку, носить определенную одежду. Употреблять определенные препараты. Говорить на определенном языке, читать определенные книги.
Ты не можешь быть тем, кем ты хочешь быть. Это не модно. Ты должен быть модным. Мода, молодежь – придуманные бизнес-проекты, в которые вкачаны огромные деньги. Миллионы, миллиарды долларов. Может быть, даже больше.
И что мы видим? Целый мир клонирован. Приезжаешь в Испанию, в Португалию, в Россию, в Англию – одинаковая одежда, одинаковые лица. Одинаковая манера поведения, одинаковая манера речи.
Все это считывается с журналов определенных. С определенных кино– и телепроектов. Создан мировой канал молодежного поведения – MTV.
Не все, естественно, покупаются на это. Многие сопротивляются. Они считаются маргиналами, считаются находящимися в стороне.
На самом деле молодежь, с которой так все носятся, как вот именно с молодежью, о которой заботятся разные комитеты по делам молодежи, – это мизерная часть молодых людей. Процентов пять, думаю, не больше.
Остальные 95 процентов – это те молодые люди, которые работают, зарабатывают деньги, влюбляются, женятся. Учатся, совершают ошибки. Становятся взрослыми.
Мальчики, уходя на войну, возвращаются с нее мужчинами. Девочкам не стыдно любить этих мальчиков, становясь женщинами.
А с мальчиками, которые не уходят на войну и продолжают оставаться "мальчиками", с ними и девочки продолжают оставаться "девочками" постоянно, хотя они с ними живут.
В этом очень серьезная проблема. Ведь когда люди имитируют поведение, не вкладывая в него собственную душу, собственную метафизическую сущность, они являются как бы куклами.
Большинство современной молодежи, несмотря на все их искания, потуги, – это куклы. Но – наделенные потенциалом мгновенно стать людьми, как только они перестанут быть "молодежью".
Я знавал молодежь и в тридцать лет, понимаете. Тоже мне – молодежь!
Считаю, что только через политику, через религию, через внутренний метафизический статус человек становится взрослым.
Соотнося себя с бездной небытия, в которую глядит, в конце концов, каждый человек. Вот соотнося себя с этой бездной, ты становишься взрослым в одну секунду, в мгновение ока.
Другое дело, что ребенок еще не способен глядеть в эту бездну. Бездна нависает над ним в его детских снах.
Ночью просыпается пятилетний, шестилетний мальчик и думает – я умру, мама умрет, мы когда-нибудь все умрем. Неужели меня не будет, думает он.
Это приходят сны – из бездны. Сны о смысле, о смысле жизни. Подростка это мучает, но у подростка есть много других проблем, например созревание.
Он чувствует, что в нем пробуждается мужчина или женщина. Но все равно смерть присутствует в подростке. Смерть как проба, как конечная точка.
И вот, в какой-то момент человек становится более взрослым, более ответственным. Он уже все познал. Он познал другой пол, другое тело.
Он разобрался со своей сексуальностью более-менее. Со своей природой, интеллектуальной природой. Он определяется всю оставшуюся жизнь со своей смертью.
Чем быстрее мы будем помогать молодым людям определиться со своей смертью, тем быстрее они будут становиться взрослыми.
Чем больше их будут оберегать от этого, тем инфантильнее, а стало быть, и управляемее будет общество.
Через политическую, религиозную, метафизическую позицию мы получим общество сильных и взрослых людей. Которые будут сильными и взрослыми в шестнадцать, семнадцать, восемнадцать лет.
А если нет, то и в тридцать, и в тридцать пять, и в сорок лет они будут нуждаться в бесконечных инновационных конвентах и конгрессах по делам молодежи.
Необходимо понять: если они заинтересованы в больших массах управляемых марионеток, тогда не надо никого инициировать.
Пусть человечество погружается в сон – в сон молодежи, в сон общества потребления. В конец истории.
Для того чтобы управлять человечеством – это прекрасно. Но это либеральный проект. Проект традиционалистского возрождения должен опираться на человеческое в человеке.
Надо инициировать в людях их внутреннее содержание. Потому что в каждом из нас уже скрыт потенциал. Родившийся ребенок уже носит в себе взрослого мужчину и взрослую женщину.
Это сознание, которое будет, в зависимости от опыта, приобретать те или иные черты, на самом деле во многом определено тем, что мы можем описать прямым опытом.
И тем, что мы пока еще не можем описать, – опытом, приходящим откуда-то из неизвестных бездн, которые есть в каждом из нас.
Считаю, что этого не надо бояться. Хватит. Мы жили, как слепые, боясь открыть рот последние десятилетия.
Пришло время говорить о реальном человеке и о восстановлении статуса человеческого в современном мире.
Проблема молодежи, проблема взросления связана с проблемой человека как такового, с развитием внутреннего потенциала.