Магнус. Ну что ж, у меня тоже есть кое-какие шансы. Потому-то я и не считаю себя обязанным принимать ваш ультиматум. Приняв его, я тем самым откажусь от участия в игре. А зачем мне отказываться?
Бальб. Затем, что вы король, вот зачем.
Магнус. Не вижу связи.
Протей. Когда двое сидят на одной лошади, один должен сидеть сзади.
Лизистрата. Который?
Протей (резко повернувшись к ней). Что вы спросили?
Лизистрата (терпеливо, но настойчиво, и притом с подчеркнутой обстоятельностью). Я спросила: "Который?" Вы сказали, что, когда двое сидят на одной лошади, один должен сидеть сзади. Я спросила: "Который?" (Поясняя) Который из двух должен сидеть сзади?
Аманда. Ну как, Джо, теперь поняли?
Протей. Именно этот вопрос и должен быть здесь сейчас разрешен.
Аманда. "Раз и навсегда".
Все смеются, кроме Протея, который в ярости срывается с места.
Протей. Хватит с меня этого кривлянья! Лучше быть бездомной собакой, чем премьер-министром в стране, где население умеет относиться серьезно только к двум вещам: к футболу и к закуске. Валяйте, подлизывайтесь к королю; больше от вас нечего ждать. (Стремглав вылетает из комнаты.)
Бальб. Ну вот, допрыгались, Манди! Можете гордиться своими успехами.
Магнус. Собственно говоря, Аманда, вы теперь должны пойти за ним и уговорить его вернуться. Но, видно уж, как всегда, придется мне взять это на себя. Прошу извинить меня, леди и джентльмены.
Король встает. Все остальные тоже встают. Король выходит из комнаты.
Боэнерджес. Я же вам говорил. Я предупреждал, что, если вести себя на совещании с королем, как на общедоступном утреннике, ничего хорошего из этого не получится. Безобразие! (Бросается снова в кресло.)
Бальб. Мы совсем было загнали старую лису в угол; и нужно ж было Аманде своими дурацкими смешками все испортить. (Садится.)
Никобар. Что же нам теперь все-таки предпринять?
Аманда (она неисправима). Давайте споем хором. (Начинает дирижировать обеими руками.)
Никобар. Ну и ну! (Садится, насупившись.)
Аманда, тихонько фыркнув, садится тоже.
Красс (задумчиво). Ничего, друзья. Джо знает, что делает.
Лизистрата. Можете в этом не сомневаться. Вам простительно, Билл, потому что вы всего только первый день в кабинете. Но остальным пора бы уже знать, что Джо никогда не бесится без задней мысли. Если вы этого не уразумели, значит, вы безнадежны. (Садится с презрительным выражением лица.)
Боэнерджес (настолько величественно, насколько это для него возможно). Да, сударыня, я, конечно, новичок в вашей среде; но ведь ничто сразу не делается. Готов выслушать любые доводы и согласиться, если они мне покажутся убедительными. Мне лично кажется, что премьер-министр вел совещание весьма умело и решительно и почти довел его до успешного разрешения вопроса. Но вдруг, в припадке ребячьей обиды, он срывает совещание и уходит, а мы остаемся ни с чем, как дураки. Вы говорите, что он это сделал нарочно. Но какая ему от этого выгода? Объясните.
Лизистрата. А он сейчас обо всем договорится с королем за нашей спиной. Именно этого он всегда и добивается, всеми правдами и неправдами.
Плиний. Признайтесь, Манди, уж не столковались ли вы с ним заранее?
Аманда. А зачем? Джо вовсе не нужно с кем-либо столковываться, он и так может быть уверен, что не тот, так другой из нас сболтнет что-нибудь, что даст ему повод разозлиться и убежать.
Красс. Что касается меня, леди и джентльмены, то я считаю, что мы свое сделали, а остальное уже дело Джо. Вопрос достиг такой остроты, когда кабинет и король должны либо договориться, либо окончательно разойтись; а в таких случаях самое верное дело - это комиссия из двух человек; лучше этого разве только комиссия из одного. А ведь нас семеро - совсем как в стихотворении Вордсворта.
Лизистрата. Не семеро, а восьмеро.
Красс. Это все равно; важно, что для решительной схватки слишком много. Двое, если они говорят по существу, стоят восьмерых, болтающих без толку. Итак, мое предложение - сидеть спокойно и ждать, когда Джо вернется и скажет нам, что они там решили. А пока, может быть, Аманда споет нам что-нибудь для развлечения. (Усаживается на прежнее место.)
Входит король и вместе с ним Протей, у которого довольно мрачный вид. Все встают. Король и Протей молча садятся. Остальные тоже.
Магнус (чрезвычайно серьезным тоном). Премьер-министр любезно согласился продолжить обсуждение наедине со мной, и теперь можно считать вопрос совершенно ясным. Если я откажусь принять ультиматум, кабинет во главе с премьер-министром подаст в отставку; и из объяснений, которые будут даны в палате общин, страна узнает, что ей предлагается выбор между конституционным образом правления и самодержавием. Причем должен сказать откровенно, что меня вовсе не устроит, если выбор будет сделан в мою пользу, так как я не могу управлять страной без совета министров, наличие которого дает английскому народу иллюзию самоуправления.
Аманда фыркает.
Красс (шепотом). Да молчите же вы!
Магнус (продолжая). Естественно, что мне хотелось бы предотвратить конфликт, при котором победа пойдет мне во вред, а поражение сделает меня беспомощным. Но из ваших слов явствует, что единственный путь к этому - согласиться на условия, по которым я становлюсь чем-то вроде министра двора, но не облеченного даже полагающейся тому по чину неограниченной властью над театром. Вы хотите, чтобы я опустился ниже последнего из моих подданных, сохранив одну только привилегию - получить пулю в лоб от какой-нибудь жертвы правительственного произвола, ищущей отмщения в террористическом акте. И как же мне защищаться? Вас много, а я должен бороться в одиночку. Когда-то король мог рассчитывать на поддержку аристократии и просвещенной части буржуазии. Сейчас среди людей, занимающихся политикой, не осталось ни одного аристократа, ни одного представителя свободных профессий, ни одного крупного финансиста или дельца. Все они стали еще богаче, еще могущественнее, приобрели еще больше опыта и знаний. Но никто не хочет тянуть нудную лямку государственного управления, бесконечно трудиться на благо общества - бесконечно, потому что ведь мы не успеваем завершить одно дело, как из него уже выросло десять новых. А благодарности тоже ждать не приходится, так как в девяноста девяти случаях из ста народ попросту не знает о наших трудах, а в сотом негодует, усмотрев в них посягательство на личную свободу или на карман налогоплательщика. Пяти-шести лет государственной деятельности достаточно, чтобы измотать самого крепкого мужчину и даже самую крепкую женщину. Причем обычно эта деятельность почти замирает в то время, когда мы только что вернулись из отпуска и готовы взяться за нее со свежими силами; но зато в случае какой-либо непредвиденной катастрофы захлестывает нас бурным потоком, когда мы уже дошли до полного нервного истощения и нам бы только отдыхать или спать. Да притом не забудьте, что профессия государственного деятеля - единственная в Англии, где еще не изжита потогонная система. Мой цивильный лист обрекает меня на нищенское существование в среде архимиллионеров. Любой делец, отличающийся коммерческими или административными способностями, может заработать в Сити в десять раз больше того, что составляет ваш министерский оклад. История говорит нам, что первый лорд-канцлер, сменивший свое председательское место в палате лордов на кресло директора торговой компании, вызвал бурю удивления в стране. Теперь бы все точно так же удивились, узнав, что человек с его данными вздумал предпочесть это председательское место в качестве трамплина для карьеры хотя бы табурету конторского рассыльного. Наша деятельность уже не вызывает даже уважения. Люди выдающиеся относятся к ней свысока, как к черной работе. Какой великий актер захочет покинуть сцену, какой крупный адвокат откажется от выступлений в суде, какой знаменитый проповедник расстанется с церковной кафедрой ради убогой политической арены, на которой нам приходится сражаться с тупым упорством парламентских фракций и с невежеством избирателей? Ученые не желают иметь с нами ничего общего, потому что воздух политики не тот, которым дышит наука. Даже политическая экономия - наука, вершащая судьбы цивилизации, занята только объяснением прошлого, тогда как нам приходится решать проблемы настоящего; она освещает каждый уголок пройденного нами пути, но двигаться вперед мы должны ощупью, в полном мраке. Все умное и талантливое в стране находится на откупе у нетрудового капитала и, пользуясь отравленными деньгами богачей, живет куда лучше, чем мы, отдающие себя служению родине. Политика, некогда служившая центром притяжения для людей одаренных, честолюбивых и склонных к общественной деятельности, теперь сделалась прибежищем кучки любителей митингового ораторства и фракционной борьбы, не находящих для себя иного поприща либо по недостатку средств, способностей или образования, либо же - спешу оговориться - потому, что они не сочувствуют угнетению и несправедливости и гнушаются недобросовестными и лицемерными приемами тех, кто привык торговать своим призванием. История повествует об одном государственном муже благородного происхождения, утверждавшем, что подобные люди вообще не могут управлять страной. Не прошло и года, как жизнь показала, что они справляются с этим делом не хуже всех прочих, кто соглашался за него взяться. Тогда-то и начался отход старого правящего класса от политики, приведший в конце концов к тому, что в любом правительстве, будь оно консервативным или прогрессивным, большинство стало принадлежать той партии, которая во времена этого опрометчивого в суждениях деятеля именовалась "рабочей", или лейбористской. Не поймите меня превратно: я вовсе не хочу, чтобы старый правящий класс снова встал у власти. Он правил настолько своекорыстно, что наверняка загубил бы страну, если бы демократия не оттерла его от политической жизни. Но при всех своих недостатках он, по крайней мере, не подчинялся тирании народного невежества и народной нищеты. В наши дни один лишь король свободен от этой тирании. Вы подвластны ей целиком, и это очень опасно. Вопреки всем моим доводам и настояниям, вы до сих пор не посмели взять под свой контроль школу и добиться того, чтобы вашим несчастным детям перестали набивать головы предрассудками и суевериями, которые каменной стеной преграждают человечеству путь вперед. Так разумно ли с вашей стороны заставлять и меня так же рабски подчиниться этой тирании, как подчиняетесь вы сами? Если я не останусь свободным от нее, мое существование теряет всякий смысл. И выступаю за будущее и прошлое, за потомство, которое еще не имеет голоса, и за память предков, которые его никогда не имели. Я выступаю за великие абстрактные ценности: за совесть и честь, за вечное и непреходящее против того, что диктуется злобой дня; за разумное удовлетворение потребностей против хищнического обжорства; за чистоту воззрений, за человечность, за спасение промышленности от торгашества и науки от деляческого духа - за все то, чего вы желали бы не меньше меня, но к чему вы не смеете стремиться из страха перед прессой, которая может поднять против вас все силы невежества и мракобесия, легковерия и тупости, простодушия и ханжества, натравить на вас толпу избирателей, разжигая в ней злобные преследовательские инстинкты, и отшвырнуть вас от кормила правления за одно лишь слово, способное встревожить или рассердить авантюристов, держащих прессу в своих руках. Сейчас между вами и этой кучкой деспотов стоит королевский трон. Я выборов не боюсь; а если какой-нибудь газетный магнат посмеет оскорбить меня, то его светская супруга и ожидающие женихов дочки быстро сумеют внушить ему, что королевская немилость все еще равносильна смертному приговору во всех гостиных в районе Сент-Джеймского дворца. Подумайте только, сколько есть дел, за которые вам нельзя браться! Сколько лиц, которых вы не смеете задевать! А ведь король, если он не робкого десятка, может все это делать за вас. Королевские плечи способны выдержать тяжесть ноши, которая вам переломила бы спинной хребет. Но для этого нужно, чтобы король был королем, а не марионеткой. За марионетку вам придется отвечать, не забывайте об этом. А до тех пор, пока при вашей поддержке король остается самостоятельным и независимым элементом государственного устройства, он для вас очень удобный козел отпущения; когда мы издаем какие-либо разумные законодательные мероприятия, то вся заслуга приписывается вам, а когда мы противимся требованиям невежественной черни, то все недовольство отводится на меня. Прошу вас, прежде чем сделать решительный ход и покончить со мной, подумайте, каково вам придется без меня. Подумайте хорошенько; ведь победа, которая вам обеспечена, если вы будете настаивать на своем, для вас опаснее поражения.
Лизистрата. Бесподобно!
Аманда. Сэр, этой речью вы превзошли самого себя.
Бальб (ворчливо). Все это прекрасно; но что скажет мой шурин Майк?
Лизистрата (вне себя). А ну его к черту, вашего шурина Майка!
Боэнерджес. К порядку, к порядку!
Лизистрата. Прошу извинить меня, ваше величество; но, право же, в такую минуту... (Теряется, не находя слов.)
Магнус (Бальбу). Если бы не я, мистер Бальб, ваш шурин был бы членом кабинета, несмотря на все старания премьер-министра помешать этому.
Бальб (вызывающе). А почему бы ему и не быть членом кабинета?
Аманда. Грешки, Бальби, грешки мешают. Насчет выпивона слаб!
Бальб (задиристо). Это кто говорит?
Аманда. Я говорю, миленький.
Бальб (более миролюбивым тоном). А вот если хотите знать, так Майк пьет меньше меня.
Аманда. На вас это не так заметно, Берт!
Плиний. Майк не умеет остановиться вовремя.
Красс. Для него остановиться вовремя - это значит не начинать.
Лизистрата (порывисто). Какие вы все свиньи - вы, мужчины! Король предложил нам на разрешение серьезнейший принципиальный вопрос, а вы вместо этого пускаетесь в спор о том, сколько может выпить пьянчужка, который, когда на него найдет, готов пить не только чистый виски, как Бальб, но и денатурат, и бензин, и все, что под руку попадется.
Бальб. Лизистрата права. Какая разница, что и сколько пьет Майк? Какая разница вообще, пьет он или нет? Если б Майк был членом кабинета, это только укрепило бы правительство, потому что Майк представляет Ремонтный трест, крупнейшую промышленную корпорацию в Англии.