Лизистрата (дав волю своему негодованию). Вот, вот! Ремонтный трест! В нем все дело! Выслушайте меня, сэр, и тогда вы поймете, почему я так близко принимаю к сердцу все то, о чем вы говорили. Я - министр энергетики вашего правительства. В моем ведении находится учет и распределение всех энергетических ресурсов страны. Я обращаю на благо народа силу ветра и морского прилива, энергию, скрытую в нефтяных источниках и угольных пластах. Мое дело заботиться о том, чтобы каждая штепсельная розетка, дающая ток пылесосу в Маргейте, швейной машинке на Гебридских островах или бормашине на Шетландских островах, действовала так же безотказно, как и гигантские динамомашины, которые питают наши промышленные предприятия. Я выполняю свою задачу; но это обходится вдвое дороже, чем следовало бы. Почему? А потому, что Ремонтный трест скупает и кладет под сукно все новые изобретения. Ведь любая поломка, любая авария, любые перебои или неполадки служат для него источником новых доходов. Если бы не Ремонтный трест, мы давно уже имели бы небьющееся стекло, нержавеющую сталь, не знающие износа ткани. Если бы не Ремонтный трест, не приходилось бы каждую неделю возвращать в депо товарные вагоны, которые едва не разбиваются в щепы от толчков при отправлении и остановке поезда. Ремонт ежегодно стоит нашей стране сотни и сотни миллионов фунтов. Я могу назвать вам десятка два изобретений, которые во много раз сократили бы число поломок и аварий; но Ремонтный трест готов заплатить за любое изобретение гораздо больше, чем автор получил бы от его реализации; а покупает он только для того, чтобы похоронить навсегда. Если изобретатель беден и не умеет отстоять себя, с ним поступают еще проще. Устраивают инсценировку испытания, а потом заявляют, что идея не оправдала себя на практике. В меня два раза стреляли доведенные до отчаяния изобретатели: им казалось, что в их злоключениях виновата я, - как будто я в силах противостоять этому чудовищу, которое ворочает миллионами, держит в кулаке прессу и не пропускает ни одного жирного куска. Ужасно! Ведь я люблю свое дело, я больше всего на свете хочу, чтобы оно шло хорошо; это для меня дороже всех личных привязанностей, дороже того счастья, о котором мечтают обыкновенные женщины. Я согласилась бы лишиться правой руки, только бы узнать, что Ремонтный трест обанкротился, что заправилы его пошли под суд, а из его предприятий половина ликвидирована за ненадобностью, а другая половина передана государственным ремонтным конторам, где на убытках страны не наживаются частные лица. Это и ваше желание, сэр, и я поддерживала бы вас до последней капли крови, если бы только смела. Но что я могу поделать? Стоит мне лишь заикнуться об этом вслух, и газеты целых два года будут каждодневно трубить о том, как плохо работают наши правительственные учреждения, особенно те, во главе которых, как в министерстве энергетики, стоит женщина. Ремонтный трест не остановится даже перед тем, чтобы вытащить на свет божий похороненные им изобретения и объявить, что это по моей вине им не был дан ход. Нанятые им сыщики будут день и ночь шпионить за мной и вынюхивать какой-нибудь предлог обвинить меня в безнравственности. Один из членов правления не постеснялся сказать мне как-то в лицо, что достаточно ему поднять палец, и толпа перебьет все стекла в моем доме; а чтобы вставить новые, мне придется обратиться к Ремонтному тресту. И это верно. Это позор, это унизительно, но если я попытаюсь бороться, меня сразу же оттеснят от всякой общественной деятельности, а на мое место посадят пьянчугу Майка, который будет управлять министерством к их выгоде - иначе говоря, развалит всю работу, и Джо придется продать все наши предприятия Ремонтному тресту по цене железного лома. Я... я... нет, это выше моих сил! (Падает в кресло.)
Водворяется неловкое молчание. Его нарушает премьер-министр, внушительным тоном обращаясь к королю.
Протей. Вы слышали, сэр? Единственная ваша сторонница в совете министров откровенно признала, что ей не под силу справиться с тем положением, которое создалось в промышленности. Не хочу хвалиться, будто я пользуюсь влиянием на моих коллег женского пола; но, во всяком случае, ни одна из них не решится поддерживать вас.
Аманда (вскочив с места). Что такое? Я не решусь? Хотите пари, что я поеду в избирательный округ пьянчуги Майка и выскажу там все то, что здесь сейчас говорила Лиззи, и даже больше, если только захочу. Заметьте, в мои дела ваш Ремонтный трест никогда не вмешивается. И не советую ему пробовать.
Магнус. Боюсь, это лишь потому, что директоры Ремонтного треста заинтересованы в бесперебойной работе связи не меньше всего прочего населения.
Аманда. Пустяки! Они могли бы избавиться от меня, не трогая моего министерства. Все дело в том, что они меня боятся, именно меня, Аманды Почтельстоп.
Магнус. Вы, наверно, кокетничаете с ними!
Аманда. Еще новости! Нужно им мое кокетство! Найдется немало женщин и помоложе и покрасивее меня, которые за деньги охотно станут кокетничать с ними. Нет, с такой публикой кокетством ничего не возьмешь. Припугнуть их надо; вот это на них действует.
Лизистрата (голосом, еще срывающимся от волнения). Ах, если б я могла припугнуть их!
Магнус. Но почему Аманда может, а вы не можете?
Аманда. Я вам скажу почему. Она не умеет передразнивать людей. Она не умеет петь веселые песенки. А я умею п то и другое; именно это - не сочтите за дерзость, сэр, - делает меня настоящей королевой Англии.
Боэнерджес. Вы с ума сошли! Позор! Безобразие!
Аманда. Лучше не злите меня, Билл, не то я в два месяца выживу вас из вашего избирательного округа.
Боэнерджес. Ах, вот как? Как же вы это сделаете, хотел бы я знать?
Аманда. А так же, как я выжила из своего избирательного округа председателя Ремонтного треста, когда он явился туда, чтобы оттягать у меня мое место в парламенте.
Магнус. Меня очень удивило тогда, что он сдался без боя. Как вы этого добились?
Аманда. Очень просто. Он начал свою избирательную кампанию с того, что в одну прекрасную субботу собрал пять тысяч человек в "Клубе ревнителей домашнего уюта" и обратился к ним с пышной речью, направленной против меня. Неделю спустя в том же самом помещении и перед теми же людьми выступила я. Полемикой я не занималась. Я просто стала передразнивать его. Выбрала из его речи самые высокопарные места и давай повторять их, подражая его голосу и манере, так что вся пятитысячная аудитория за бока держалась от хохота. После этого я предложила спеть им, и тут поднялся такой рев восторга, что в зале едва не обрушился потолок. Я спела две песенки, обе с припевом для хора. Одна начиналась так: "Я от нее полетел кувырком, в субботу вечерком, в субботу вечерком". А другая: "Тра-ля-ля, тра-ля-ля, где Аманда, там и я". И в следующий его приезд весь город распевал эти песенки у него под окнами. Он отменил уже назначенное предвыборное собрание и обратился в бегство. Вот, сэр, какими методами ваша покорная слуга управляет Англией. И счастье для Англии, что королева Аманда, в сущности, славный малый, несмотря на кое-какие мелкие недостатки. (Садится на свое место с торжествующе-самодовольной улыбкой.)
Бальб. Счастье для Англии, что у нас только одна Аманда, - вот что я на это скажу.
Аманда посылает ему воздушный поцелуй.
Магнус. Но, ваше величество, разве королева не должна поддерживать короля?
Аманда. Прошу прощенья, сэр, но в моем королевстве нет места для двух монархов. Я принципиально ваша противница, потому что талант имитатора не передается по наследству.
Протей. А что же остальные молчат? Мы уже знаем, почему обе наши дамы отказывают королю в поддержке. Но, может быть, его поддержит кто-нибудь из мужчин?
Молчание.
Магнус. Так. Ну, видно, мне не удалось вас убедить. Я не в претензии, леди и джентльмены, потому что я понимаю всю затруднительность вашего положения. Но как найти выход из этого положения, вот в чем вопрос.
Никобар. Очень просто: подпишите ультиматум.
Магнус. Я не уверен, что это выход. Вот шурин министра внутренних дел готов был подписать обязательство не употреблять больше спиртных напитков, если я дам ему министерский портфель. Но мы на это не согласились; мы не сомневались в том, что он подпишет обязательство, но, зная о его природных слабостях, сомневались, что он его выполнит. У меня тоже есть кое-какие слабости. Не опасаетесь ли вы, мистер Протей, что я подпишу ультиматум, а потом моя природа возьмет свое, и я опять вернусь к прежним привычкам?
Протей (теряя терпение). Что толку в этих разговорах? Вы точно осужденный на казнь, который всячески растягивает предсмертные молитвы, чтобы отдалить неминуемый конец. Все ваши рассуждения ничего не изменят. Вы ведь знаете, что должны подписать. Так подпишите, и дело с концом.
Никобар. Молодец, Джо! Вот это слова!
Бальб. Давно бы так.
Плиний. Глотайте пилюлю, сэр! От того, что вы ее держите за щекой, она слаще не сделается.
Лизистрата. Ради бога, сэр, подпишите скорей. Я больше не могу выносить эту пытку.
Магнус. Леди и джентльмены, я вижу, что ваше терпение истощается. Не буду его больше испытывать. Вы были очень снисходительны ко мне, благодарю вас за это. Давайте прекратим сейчас спор; но мне нужен некоторый срок, чтобы обдумать свое решение. В пять часов вечера, если до этого времени я не найду иного выхода, ваш ультиматум будет подписан.
Он встает. Все остальные тоже встают. Он выходит из комнаты.
Протей. Последняя увертка. Но вы не беспокойтесь, он у нас в руках. Что ж, пойдем завтракать? Страшно есть хочется. Лиззи, вы мне составите компанию?
Лизистрата. Не обращайтесь ко мне! (Вконец расстроенная, выбегает из комнаты.)
Аманда. Бедненькая Лиззи! Нелегко быть таким чистокровным твердолобым консерватором! Мне бы ее ум и образование! Или ей - мой мюзик-холльный талант! Какая была бы королева! Вторая Елизавета Английская, честное слово! Не огорчайтесь, Джо, я вам составлю компанию, раз уж вы так настаиваете.
Красс. Пошли завтракать все вместе. Я угощаю.
Аманда. Какая щедрость! А денег у вас хватит?
Красс. Ремонтный трест заплатит. У дирекции открытый счет в ресторане "Ритц"; это ей обходится до пяти тысяч в год.
Протей. Великолепно! Ограбим грабителей! Боэнерджес (с достоинством древнего римлянина). Мой завтрак стоит полтора шиллинга, и я заплачу за него сам. (Величественно выходит из комнаты.)
Аманда (кричит ему вслед). Не валяйте дурака, Билл! Протей. Пошли, пошли! Время не ждет.
Все гурьбой спешат к выходу. На пороге сталкиваются с Семиронием и Памфилием, которым приходится посторониться, чтобы дать дорогу. Протей, ведущий под руку Аманду, увидя их, останавливается.
Осмелюсь спросить, вы что же, подслушивали тут?
Памфилий. Согласитесь, что было бы несколько неудобно, если бы о том, что здесь происходило, нам пришлось потом узнавать стороной.
Семпроний. Раз и навсегда, мистер Протей: личные секретари короля должны все слышать, все видеть и все знать.
Протей. Как это ни странно, мистер Семпроний, я против этого решительно ничего не имею. (Уходит.)
Аманда (в дверях). До свидания, Семми! Привет, Пам!
Семпроний \ (садятся каждый за свой стол и немило-
Памфилий \ сердно зевают). Уа-а-а-а-а-а-а-ффф!
ИНТЕРМЕДИЯ
Будуар Оринтии. Тот же день, половина четвертого. Оринтия сидит у письменного столика и торопливо что-то пишет. Она романтически прекрасна и прекрасно одета. Столик стоит вплотную к стене, почти у самого угла, так что входящему в комнату видна только ее спина. Входная дверь расположена в противоположном по диагонали углу. Посреди комнаты широкая тахта.
Оринтия (не оглядываясь, сердито). Кто там?
Магнус. Его величество король.
Оринтия. Я не желаю его видеть.
Магнус. Вы надолго заняты?
Оринтия. Я разве сказала, что я занята? Передайте королю, что я просто не желаю его видеть.
Магнус. Как вам будет угодно. (Проходит в комнату и усаживается на тахте.)
Opинтия. Уходите.
Пауза.
Я не стану разговаривать с вами.
Снова пауза.
Раз ко мне врываются без спросу только потому, что мои апартаменты находятся во дворце, а король не умеет вести себя как джентльмен, я должна переехать отсюда. Вот я уже написала в посредническое агентство, чтобы мне подыскали дом.
Магнус. Мы сегодня из-за чего ссоримся, возлюбленная?
Оринтия. Спросите у своей совести.
Магнус. Там, где дело касается вас, у меня нет совести. Придется уж вам сказать мне.
Оринтия встает, взяв со стола какую-то книгу, затем величественно приближается к тахте и бросает книгу королю.
Оринтия. Вот!
Магнус. Что это?
Оринтия. Страница шестнадцатая. Откройте и посмотрите.
Магнус (читает заглавие на корешке). "Песни наших прапрадедов". Какая, вы сказали, страница?
Оринтия (сквозь зубы). Шест-над-цатая.
Магнус (раскрывает книгу, находит страницу и сразу улыбается, как бы увидев нечто знакомое). А! "Пилигрим любви"!
Оринтия. Прочтите вслух первые три слова, если у вас хватит смелости.
Магнус (наслаждаясь звучанием произносимой фразы). "Оринтия, моя возлюбленная".
Оринтия. И вы утверждали, что специально придумали это имя для меня, единственной женщины в мире, когда на самом деде вы его откопали в мусорной корзине у торговца подержанными книгами! А я еще считала вас поэтом!
Магнус. Разве имя, найденное одним поэтом, не может стать священным для другого? Для меня в имени "Оринтия" есть какая-то волшебная прелесть. Ее не было бы, если бы я придумал это имя сам. Впервые я услышал его в детстве, на концерте старинной музыки, и с тех самых пор оно мне дорого.
Оринтия. У вас всегда найдется оправдание. Король лжецов и обманщиков - вот вы кто такой! Вам даже не понять, как меня оскорбляет подобная фальшь.
Магнус (покаянно простирает к пей руки). Возлюбленная, молю о прощении!
Оринтия. Спрячьте руки в карманы; они больше никогда до меня не дотронутся.
Магнус (повинуясь). Не нужно притворяться, что вам больно, дорогая, если на самом деле вы не чувствуете боли. Ведь это ранит мое сердце!
Оринтия. С каких это пор у вас завелось сердце? Может быть, вы и его купили подержанным, по случаю?
Магнус. Есть же во мне что-то, что судорожно сжимается, когда вам больно или когда вы притворяетесь, что вам больно.
Оринтия (презрительно). Это правда: достаточно мне вскрикнуть, как вы уже готовы подхватить меня на руки и гладить, точно собачонку, которой отдавили лапу. (Садится на тахту, но на расстоянии вытянутой руки от короля.) И это все, что я получаю от вас вместо любви, которой жаждет мое сердце. Уж лучше бы вы меня били.
Магнус. А мне подчас очень хочется прибить вас, когда вы особенно несносны. Но я бы не сумел вам всыпать как следует. Боялся бы причинить вам боль.
Оринтия. Зато если б вам нужно было подписать мне смертный приговор, вы бы сделали это, не поморщившись.
Магнус. Пожалуй, тут есть доля правды. У вас удивительно четко работает мысль - в пределах вашего кругозора.
Оринтия. Ну, разумеется, у меня кругозор ограничен по сравнению с вашим!
Магнус. Не знаю. До известной точки у вас и у меня мысль работает в одном направлении, но потом то ли вы просто дальше не идете, то ли направление меняется, и вы забираете выше, а я остаюсь на прежнем уровне. Трудно сказать, но, во всяком случае, мы перестаем понимать друг друга.
Оринтия. И тогда вы возвращаетесь к вашим Амандам и Лизистратам, этим жалким созданиям, которые не знают иной любви, кроме чиновничьей преданности своему министерству, и которым поэзию заменяют пухлые тома ведомственных отчетов в синих обложках.
Магнус. Да, их мысли не заняты постоянно тем или иным мужчиной. Но, на мой взгляд, подобное расширение интересов можно лишь приветствовать. Какое мне дело до любовника Лизистраты - если у нее есть любовник. Да она бы мне до смерти надоела, если б говорила только об этом и ни о чем ином. А вот дела ее министерства меня чрезвычайно интересуют. И так как она очень горячо относится к своей работе, то у нас никогда не иссякают темы для разговора.
Оринтия. Вот и ступайте к ней; я вас не задерживаю. Но не вздумайте уверять ее, будто со мной ни о чем нельзя говорить, кроме как о мужчинах, потому что это неправда и вы сами это отлично знаете.
Магнус. Это неправда, и я это знаю; но ведь я этого и не говорил.
Оринтия. Вы это думали. Подразумевали. Когда мы с вами находимся в обществе этих дурацких политиков в юбках, вы только с ними и разговариваете все время. Для меня у вас и словечка не находится.
Магнус. Как и у вас для меня. Нам с вами не о чем беседовать на людях; то, что мы могли бы сказать друг другу, не предназначено для чужих ушей. Зато когда мы одни, у нас всегда находится о чем поговорить. Разве вам хотелось бы, чтоб было наоборот?
Оринтия. Вы увертливы, как угорь; но все-таки от меня вам не увернуться. Посмотрите, кто составляет ваше ближайшее окружение - политиканствующие педанты, сварливые кумушки в допотопных нарядах, лишенные дара обыкновенной человеческой речи, способные рассуждать только о своих скучнейших ведомственных делах, о своих политических пристрастиях и о том, у кого какие шансы на выборах. (В нетерпении встает.) Какой может быть разговор с подобными людьми? Если бы не те ничтожества, которых они таскают с собой в качестве жен или мужей, то у вас там вообще не с кем было бы слово сказать. Да и эти знают только две темы для разговора: о прислуге и о детях. (Вдруг снова садится.) Слушайте, Магнус! Почему вы не хотите сделаться настоящим королем?
Магнус. Это как же, возлюбленнейшая?