СЦИЛЛЫ И ХАРИБДЫ НАШЕЙ РЕЧИ
Помните Гомерову "Одиссею"? Хитроумный Улисс вел свое суденышко по узкому проливу. О ужас! С одного берега над водным путем нависли страшные морды многоголовой Сциллы; на другом берегу ревела, втягивая в себя воду, и скалила чудовищные зубы злобная Харибда, гроза мореходов…
Но Улисс-Одиссей недаром звался хитроумным. Он сумел провести свою скорлупку между Сциллой и Харибдой так, что остался целым. Говорящему хорошо тоже надо проявлять поминутное хитроумие. Многое надо ему помнить, чтобы не ронять свою речь ниже должного уровня.
Прежде всего я советовал бы раз навсегда запомнить мудрое изречение великого мастера речи и языка А. С. Пушкина:
"Истинный вкус состоит не в безотчетном отвержении такого-то слова, такого-то оборота, но в чувстве соразмерности и сообразности".
Я не знаю во всей теории литературы афоризма, полнее и точнее охватывающего все закономерности творчества; а так как "говорение" (если речь идет о высококачественном "говорении") почти ничем не отличается - да будет позволено так сказать - от "устной литературы", то гениальное положение Пушкина, конечно, относится и к нему.
Покончив с ошибками и погрешностями речи, я перейду затем к той палитре красок и приемов, которые, как мне кажется, можно и следует употреблять, стараясь говорить хорошо.
Но при этом надо помнить: мои рекомендации не могут иметь абсолютного и универсального значения. Наилучшие приемы опытный оратор будет пускать в дело, лишь памятуя о двух принципах: "чувстве соразмерности и сообразности", иначе он в любой миг может попасть в положение того незадачливого героя народной нравоучительной сказочки, который, повстречав похороны, стал благодушно покрикивать: "Таскать вам не перетаскать!", а когда ему сказали, что в таком случае уместней был бы траурный возглас: "Канун да ладан!", назавтра, увидев веселую свадьбу, завопил во весь голос: "Канун да ладан!", почему и ушел оттуда "с изрядно накостылеванным затылком", как говорит Козьма Прутков.
Недопустимо выступать с длинной академической речью о красоте природы во время туристического привала между купаньем и легким завтраком. Нелепо, попав по случаю на день рождения своего профессора, перебрасываться острыми, а может быть, и несколько фамильярными студенческими словечками и приговорками, если их, не понимая, выслушивают и поджимают губы застольщики шестидесяти лет и выше… Язык всегда коварен, и владение им строится на знании тонкостей речи. Без владения ими не стоит и "брать слово" в большой аудитории.
Вспоминаю одного милого юного вьетнамца, за короткий срок сделавшего большие успехи в русском. Он преждевременно вышел "в самостоятельный полет" в смысле свободного контакта с русскими людьми. Вскоре он прибежал ко мне взволнованный: "Я допустил "гафф"! - грубую оплошность, - хватался он за голову, - но не понимаю, в чем именно!"
Оказывается, из того факта, что наиболее уважаемого и любимого своего преподавателя все между собой называли Степаныч, он сделал свои выводы. Он сначала назвал Петровной девушку, которой хотел понравиться. Ему сказали, что это выражение почтения и любви неприложимо к молодым девушкам. Тогда он "исправился" и несколько раз подряд, мило улыбаясь, протитуловал Михайловичем седовласого почтенного профессора, к которому пришел на зачет. Одни товарищи при этом фыркали, другие - девушки - смотрели на него "вот такими глазами". В чем же дело? Почему там - хорошо, а тут - недопустимо?
В этом-то и заключается главная трудность в подлинном владении языком - в уменье на слух, интуитивно, в соответствии с самим "духом данного языка", определить, какое слово, какой оборот, какая интонация, какой, вспоминая еще раз Л. В. Щербу, стиль речи уместен и какой нежелателен в данной речевой ситуации.
ПРОЦЕНТ И ПРÓЦЕНТ, ИЛИ ОШИБКИ АКЦЕНТУАЦИИ
Этот сверхученый термин можно заменить простым русским словом "ударение".
Русский язык отличается от многих других "свободой ударения". То есть как? В нашем языке оно не прикреплено во всех словах к одному и тому же слогу - второму с начала, пятому с конца. В одном слове оно может "падать" на первый слог с начала - "пáпа", а другом - на второй: "погóда", в третьем - на третий: "бурундýк", в седьмом - на пятый: "слаборасширЯющийся"… Такую же лесенку можно построить, если начать с последнего слога и идти к началу слова: "дурачок", "глупышка", "тысяча" и так далее…
Вас это ничуть не удивляет? Вы, вероятно, даже никогда не задумывались над этой странностью! А ведь существует уйма языков, в которых место акцента (ударения) определено строжайшим образом. Так, в германских языках огромное большинство слов несет ударение на первом слоге с начала: вспомним хотя бы фамилии: немецкие - Гёте, Шúллер, Бýзен, Дúзель и английские - Дúккенс, Бáйрон, Джóнсон, Стéфенсон… Правда, мы выговариваем Шекспúр и даже Рентгéн, но англичане и немцы произносят Шéкспир и Рéнтген.
А вот у французов все слова имеют ударные конечные слоги: мамáн, папá, Парú (Париж), Дюмá, Тиссандьé, ПаганЭль… То же самое можно наблюдать и в турецком языке. В польском же еще более странно для нас - все слова несут ударение на втором слоге от конца. Поэтому "самая обыкновенная" наша "вода" у поляков звучит как "вóда", а польское имя Станислáв, которое мы произносим так, как я обозначил, будет по-польски Станúслав; родительный же падеж от него - Станислáва: опять ударен второй слог от конца.
Поэтому немец произносит фамилии наших великих людей по-своему: Тóльстой, Тýргенефф; француз - на свой лад: Пушкúн, Менделейéфф, Тургенéфф. Наши длинные слова, у которых ударяемый слог приходится где-либо возле середины, для них вообще труднопроизносимы, и они непременно перемещают в них ударение, "Градостроительное" (дело) - попробуй выговори! Когда мы перенимаем иноязычные ударения, это делается чаще всего по каким-либо случайным причинам. Нам совершенно безразлично, произнести Шéкспир или Шекспúр, Рентгéн или Рéнтген. Чаще всего переделки объясняются здесь или историческими причинами (имя Шекспир пришло к нам через французскую передачу, через Вольтера), или простой случайностью и неосведомленностью: так, у нас теперь не только аппарат для просвечивания зовут рентгéновским, но даже улицу имени великого физика в Ленинграде именуют "улицей Рентгéна", что уж вовсе никуда не годится!
Иностранцам часто кажется, что русским просто живется, - ставь ударение где вздумаешь. На деле наше положение несравненно сложнее, чем, скажем, у француза или турка. Русскому человеку приходится "в голове держать" бесконечное разнообразие мест ударения, не подчиняющееся никаким видимым правилам. В самом деле, если лóшадь - лóшадь, то маленькая лошадь должна быть лóшадка, а она почему-то лошáдка. Почему?
Как раз в русском языке дело с постановкой ударения обстоит строже, чем во многих других: от перемены места его часто зависит смысл слова: мýка - мукá, зáмок - замóк. Ничего подобного нет во французском, но существенно то, что и для коренного русского вопросы ударения и его места на том или ином слоге слова нередко представляют собой немалую проблему, неверное решение которой выдает малограмотность говорящего. Вспомните ироническое изречение насчет дóцентов и прóцентов. Смысл насмешки, заключенной в нем, как раз и состоял в том, что неправильные ударения на первых слогах слов "дóценты" и "прóценты", которые надлежит выговаривать, делая акцент на их концах, изобличают человека невежественного, не владеющего системой ударения, принятой в литературной речи.
Я сказал - "системой"… Это - желаемое, выданное за сущее. В том-то и дело, что никаких твердых закономерностей русское ударение не представляет (или, может быть, они еще не выявлены), так что желающему расставлять их правильно приходится держать в памяти тысячи всевозможных слов под угрозой быть отнесенным к разряду неучей.
Вопрос ударений особенно жестко стоял в дореволюционные времена. Человека, который бы произнес в те дни названия Аничков мост или дворец с ударением на "а", сочли бы недостойным быть "принятым в обществе": "Аничков! Так говорят только попы да белошвейки!"
Сейчас к этому мы склонны относиться не столь сурово, но все-таки если вы претендуете на интеллигентность, а говорите: "Куда полóжить мой пóртфель?", ваши действительно образованные собеседники заподозрят вас в преувеличении сведений о вашем образовании.
Правда, бывают слова, в которых допускается и двоякое ударение. Говорят и "твóрог", и "творóг", причем нельзя счесть какое-нибудь из этих произношений неправильным. Спорят, как вернее сказать: áтомный и атóмный, причем нередко вносят в этот спор яростную горячность, когда на самом деле, вероятно, допустимо и то и другое произношение.
Так, например, от существительных "закром", "слалом" мы производим прилагательные с ударением на "а" - "зáкромный", "слáломный". В то же время, однако, от "способ" образуется "спосóбный", а не "спóсобный"…
Человек "культурной речи" будет особенно осторожен при произношении иностранных фамилий: недопустимо называть Тóмпсона - Томпсóном. Бальзáка - Бальзакóм; нехорошо произносить "формýла", "постýлат", "катéт"…
Случается, впрочем, что заведомо неправильное ударение мало-помалу получает "права гражданства" и становится общепризнанным, то есть уже "правильным".
Я приводил выше пример немецкой фамилии Рентген, ставшей у нас именем нарицательным. Во дни моего детства все говорили еще "лучи Рéнтгена", "рéнтгеновский кабинет". Теперь даже в лучших словарях вы найдете ударение над вторым "е": "рентгéн" вошло во всеобщее употребление. Вот почему культурный в языковом отношении человек, как только ему встретится незнакомое слово, в котором он не уверен, тотчас, прежде чем рискнуть произнести его "при народе", заглянет либо в общий Толковый словарь русского языка (там ударения бывают обозначены), либо в Орфографический словарь (он тоже их указывает), либо же в специальный Орфоэпический словарь русского языка ("орфоэпический" - значит "указывающий правильное произношение").
Конечно, чтобы "заглядывать" в эти словари, надо их иметь, что не всегда осуществимо. Однако надо прямо сказать: не имея возможности наводить справки по словарям, нелегко сделать свою речь культурной.
ПРОСТОТА - ХУЖЕ ВОРОВСТВА
В дореволюционное время языковедческий термин "просторечье" нередко употреблялось людьми, не имеющими никакого отношения к языкознанию, в "пренебрежительном" значении. Просторечье? Это - язык "простого народа", "хамов", "мужицкий язык".
Мы употребляем этот термин, но понимаем его, разумеется, совершенно иначе, впрочем, и всегда понимали его настоящие ученые-филологи.
Существует такой нисходящий ряд: "речь полного стиля" (по Л. В. Щербе), то есть "академический, торжественный русский язык", - речь людей, получивших правильное образование, которую можно разбить на две части: "письменную" и "устную" их речь. Разговорная, бытовая речь тех же самых образованных людей - та, которой мы пользуемся в непринужденной беседе друг с другом; просторечье - речь людей, почему-либо не получивших образования, высшего во всяком случае, а возможно, и среднего; наконец - вульгарная речь, грубый язык самого низкого стиля.
Если между крайними точками этого ряда, то есть между: "Я вынужден вас, уважаемый гражданин, просить оставить это помещение", с одной стороны, и "А катись ты, знаешь куда?" - лежит целая бездна, то между двумя соседними членами той же лестницы расстояние весьма незначительно, а кое-где они даже переходят друг в друга незаметно.
Я часто получаю письма от людей, - бывает, высокообразованных, но не языковедов, которые гневаются и досадуют по поводу и просторечных, а иногда и прямо вульгарных слов и словосочетаний, встреченных ими то в газетной статье, то в дикторской речи по радио или телевидению, а нередко и в художественной литературе.
Скажу прямо: не всегда можно безоговорочно согласиться с такими жалобами. Часто они, просматривая газеты или слушая одним ухом радио, встречаются со словами, просто не входящими в их личный словарь, непривычными для них, и считают, что если уж им это слово неведомо (и в то же время не звучит по-иностранному, значит, не относится к научным терминам), то и употреблять его нельзя.
Как-то я получил письмо от человека, подписавшегося как Главный конструктор, то есть, несомненно, окончившего вуз, по-видимому технический. Он протестует против употребления нового слова "рубеж" вместо слова "граница". Он считает "рубеж" понятием исключительно военно-тактическим, утверждает, что так называется линия, "за которой находится неприятель", и требует срочно замены слова, например, "зарубежный" одним из ряда его синонимов и полусинонимов: "заграничный, иностранный, иноземный, заморский, импортный, иноплеменный". Конечно, он ошибается, а точнее сказать, и мало знаком с историей русской лексики. Знай он ее, ему было бы известно, что "рубеж" и "граница" - слова примерно одного возраста; что они в ряде случаев являются точными синонимами, могущими превосходно замещать друг друга. "Бежал за рубеж" могли сказать и во дни князя Курбского, и при Котошихине и Алексее Михайловиче именно в смысле "за границу". В то же время другие предлагаемые заместители далеко не всегда могут сослужить службу: "зарубежный" может одинаково означать и "бразильский", и "венгерский", а заменить это слово словом "заокеанский" можно только в первом из этих случаев.
Главный конструктор возражает также и против употребления слова "очевидно" "там, где это не очевидно", а лишь "возможно или вероятно". Ну, думается, здесь явно смешаны две ошибки - языковая и понятийная. Если что-нибудь не "очевидно", а лишь "возможно", дело тут не в неточном слове, а в неточном определении вероятности события.
Замечания эти - не "поправки", а "придирки", нередко основанные на ошибочных заключениях, совершенно необоснованные: "Все, что мне непривычно, я считаю "нововведением" и потому отрицаю!"
Так поступать не следует, что я почтительно и указал своему корреспонденту. Однако, прямо скажем, может быть, такая настороженность и лучше, чем та "простота - хуже воровства", при которой некоторые из нас полагают, что "нет разницы" сказать: "отец" или "батька", "женщины" или "бабы", "безразлично" или "до лампочки". Речь всегда следует оберегать от грубого просторечия и от ненужных вульгаризмов.
Правда, обычно они не имеют сил и возможностей из индивидуальной речи проникнуть в общий язык; но вот саму эту речь они засоряют и портят до чрезвычайности.
Почти на пятьдесят процентов (а может быть, и более) просторечизмы бывают результатами незнания правильной формы или оборота, но результатами, весьма различными по "вредности" и "тяжести" для речи.
Вот типичное просторечье: "Подскажите мне, где здесь Исаакиевский собор?" (или Кремль, если разговор идет в Москве). "ПОД-сказать" по-русски значит: "сообщить в секрете, так, чтобы можно было выдать собственное незнание за знание", примерно так: "Что ты мне не подсказывал решения? Видел же, что я - ни бум-бум!"
Зачем бы я стал туристу, неленинградцу, на ушко, втайне "подсказывать" местоположение знаменитого памятника архитектуры? Я просто "скажу" об этом вслух, не опасаясь, что нам "попадет"… Употребление слова в его неточном значении - безграмотность, речевая малокультурность.
Другое дело, когда человек от глагола "бриться" производит форму "я броюсь" или: "когда вы поброетесь". Тут просторечье уже не смысловое, а морфологическое. Теперь формы "броюсь", "броешься" почти совершенно исчезли из языка, хотя в 20-х годах они слышались постоянно.
В том же десятилетии из языка военных вдруг вошла в широкое употребление в речь гражданского населения странная форма "шлём" вместо "шлем" (шлёмами тогда стали называть остроконечные головные уборы, буденовки). Помню, читая "Русский язык" в одном вузе, я довольно решительно протестовал против этого просторечизма, а мои же коллеги обвиняли меня в пуризме, в языковом чистоплюйстве, и уверяли, что через десять лет вся страна будет говорить только "шлёмы". Как видите, в нашем споре прав оказался я: теперь такого произнесения слова "шлем" вы, вернее всего, и не услышите.
Следует иметь в виду, что вульгаризмы могут быть не только лексические, могут выражаться и не только в употреблении вульгарных словесных формул и выражений. Возможны и часто встречаются вульгаризмы интонационные, фонетические, произносительные…
Что такое "интонационный вульгаризм", вероятно, знает каждый из нас. Бывает, что из-за входной двери слышишь на лестничной площадке какую-то ссору, а то и просто "приятный разговор", но уже по тем "интонациям", с которыми ведется эта дискуссия, по самому "тону" речи либо обеих сторон, либо же только одной из них вы, даже не слыша слов и не понимая их смысла, легко уразумеваете, что по ту сторону двери беседуют не "научные работники" и выражения они употребляют не из тех, которые можно почерпнуть в Толковом словаре современного русского литературного языка.
Вот это-то и есть "вульгаризм интонации".
Его корни могут уходить глубоко, в раннее детство человека. С самых юных лет не позволяйте вашему ребенку отвечать "ага!" вместо "да!", грубо отвечать на сделанные ему старшими замечания, называть встреченную старую женщину даже за глаза бабкой, а гражданина средних лет - дядькой и даже дяденькой. Начав с малого, он (она) могут к зрелому возрасту "докатиться" и до "моя баба" или "наши мужики". А это будет уже не безобидным просторечьем. Это будет самой настоящей вульгарной речью, которой надо бояться как огня, ибо за вульгарностью языка возникает и развивается и вульгарная грубость сознания.
С самого пеленочного возраста оберегайте ваших детей от "вульгарной интонации" в речи окружающих.
Не следует конечное "в" в словах вроде "дворов" или фамилиях типа "Петров" выговаривать на манер краткого "у", как "ПетроУ", "ШатуноУ" и так далее. Когда так произносят русские слова украинцы - тут ничего не скажешь: их право говорить со своим национальным акцентом. Но совершенно ни к чему усваивать эти особенности нерусской фонетики русским людям.