В описание попало прозаическое, научное слово - ландшафт. Украинский пейзаж романтичен, но деревья названы точно, именно те, которые цветут на Украине в мае. Это Полтавщина.
"Вечера на хуторе близ Диканьки", кроме одного рассказа, все фантастичны, но фантастичность все время опровергнута и поддержана ироническим реальным комментарием: русалка устраивает счастье влюбленного парубка, волшебным образом создав письмо, приказывающее повенчать Левко с любимой, а по селу все время бродит и бормочет свое и никак не может найти свою реальную хату реальный пьяный украинец.
Черт крадет месяц, но сам черт и его ухватки похожи на паныча, и такой черт может дать рекомендательное письмо и сам поехать в Петербург - то ли по своим делам, то ли устраивать дела влюбленного кузнеца.
Фантастика Гоголя поддерживается этнографией и географией, она как бы мерцает. Мы в нее не верим, но не всегда замечаем разницу между реальным и фантастичным; даже можно сказать так, что фантастическое обманывает нас и заставляет верить в ту жизнь украинских крестьян, недавних казаков, которые после Екатерины жили на хуторе близ Диканьки не так, как это описано в "Вечерах".
Фантастика придает кажущуюся реальность нереальному рассказу об обычном.
Рассказчик - грамотный человек, немного знающий о литературе, его сказки кто-то напечатал, его даже не надувают в журналах.
Во всяком случае, в этом фантастическом мире очень реально едят: это Гоголь вспоминает об украинской сытости.
Ландшафту Гоголь придает иное значение, чем Пушкин. У Пушкина в "Полтаве" украинская ночь почти ремарка; для Гоголя это ландшафт родины и попытка научно ее познать.
В 1829 году Гоголь написал статью "Мысли о географии". География для него - наука о ландшафте. Он писал:
"При изображении каждого города непременно должно означить резко его местоположение: подымается ли он на горе, опрокинут ли вниз…"
Дальше Гоголь пишет: "Преподаватель обязан исторгнуть из обширного материала все, что бросает на город отличие и отменяет его от множества других".
Ландшафт "Страшной мести" перерастает границы видения и напоминает географическую карту.
"За Киевом показалось неслыханное чудо. Все паны и гетманы собирались дивиться сему чуду: вдруг стало видимо Далеко во все концы света. Вдали засинел Лиман, за Лиманом разливалось Черное море. Бывалые люди узнали и Крым, горою подымавшийся из моря, и болотный Сиваш. По левую руку видна была земля Галичская.
- А то что такое? - допрашивал собравшийся народ старых людей, указывая на далеко мерещившиеся на небе и больше похожие на облака серые и белые верхи.
- То Карпатские горы! - говорили старые люди: - меж ними есть такие, с которых век не сходит снег, а тучи пристают и ночуют там".
Ландшафт у Гоголя географичен, он гиперболично противопоставлен быту, он как бы суд над бытом и в то же время находится с ним в сложных сцеплениях.
Сцепления, взаимосвязь событий лежат в основе художественного выражения.
Писатель пользуется существующими словами и уже созданными литературными формами.
Сочетание этих элементов может приобретать привычный характер.
Материал, избираемый в новеллы, часто выбирается по принципу необычайности-занятности. Но в силу отбора и в результате отбора отобранным может оказаться похоже-необычайное.
Из общего потока жизни избирались и закреплялись моменты противоречивости. Выявляли и тот смысл их, который реально существует, но не совпадает с обычным осмыслением повседневной жизни; с тем "здравым смыслом", который представляет собою кодекс предрассудков.
Существует и условная литература, как в рассказе Уэллса существовала или мечталась существующей зеленая калитка.
Открывали, как калитку, обложку книги и попадали в иной сад, иной мир, в котором все было в ином отборе, в иной композиции.
Условно говоря - это калитка романтизма, но в произведении за калиткой обычно находится выдуманный для отдыха мир.
Гоголь через эту калитку вводил читателя в мир насилия, унижения.
Методы романтизма им как бы опрокидывались. На современников иногда поэтому произведения Гоголя производили впечатление недоконченных, неверно построенных.
Жизнь молодого провинциала, несмотря на странность его характера, устраивалась; он умел все использовать, он недаром ходил в классы Академии художеств, здесь учениками были офицеры, чиновники и просто мастеровые.
В письмах к матери Гоголь хвастался, что среди его сотоварищей есть статский и даже действительный статский советник. Это были те классы, которые позднее посещал молодой офицер Финляндского полка Павел Федотов.
Гоголь получил здесь некоторые навыки в рисовании, знание быта художников и свой угол зрения в искусстве живописи: живопись помогла ему понимать общие законы искусства. Ученики Академии художеств бредили обновленной, как бы одомашненной античностью, открытой в Помпее. Они рисовали антиков, исходя в рисунке из канона, обогащая общее частным: натурщик не был основой, он давал ракурс и некоторые черты частного случая действительности; основной действительностью считался канон.
Чиновничья карьера совсем не вышла, она свелась к поискам места. В департаменте Гоголь не занял места даже за последним столом. Но он увидел с этого места департамент в натуре.
Позднее профессура тоже не удалась, но дала некоторую широту научных знаний.
В литературе он начал с непошедших переводов, потом появился в маленьком журнале со странной подписью - 0000. Потом его начали снисходительно похваливать и даже удивляться дарованию провинциала.
Гоголь, ища заработка и знакомств, занимался в Павловске с дефективным сыном Васильчиковых; здесь он читал в кругу, как говорил В. А. Соллогуб, "среди тамошних старушек", свои первые произведения. В это время Гоголю удалось познакомиться с Жуковским и Пушкиным, живущими в Царском Селе.
Письма Гоголя как будто не он писал, а составлял какой-то его герой: они многословны, приблизительны, очень фантастичны. Простим ему это за то, что он утешал мать, радовал ее и рассказывал про мир, каким он должен открыться для ее сына.
Надо учитывать и то, что письма тогда передавались из рук в руки: их читали как литературное произведение… К Гоголю стали обращаться соседи по имению с просьбами помочь в Питере знакомым в их тяжбах.
Хлопотать о других ему было некогда. Он хлопотал о себе, но писал не для себя. Вот что в царской России писал про "Миргород" академик Тихонравов, внимательнейший читатель Гоголя: "В этом сборнике, служащем продолжением "Вечеров на хуторе близ Диканьки", только один рассказ берет содержание из фантастического мира - "Вий". Но даже и в этой повести, богатой художественными картинами малороссийской жизни, из-под пера молодого автора вылились следующие строки: "Он чувствовал, что душа его начинала как-то болезненно мучиться, как будто бы вдруг среди бешеного вихря веселия и закружившейся толпы кто-нибудь запел песню об угнетенном народе".
Упоминание об "угнетенном народе" в цензурном издании исчезло.
В "Арабесках" Гоголь писал в статье "Скульптура, живопись и музыка"; "О, будь же нашим хранителем, спасителем, музыка! Не оставляй нас! буди чаще наши меркантильные души! ударяй резче своими звуками по дремлющим нашим чувствам! Волнуй, разрывай их и гони, хотя на мгновение, этот холодно-ужасный эгоизм, силящийся овладеть нашим миром. Пусть, при могущественном ударе смычка твоего, смятенная душа грабителя почувствует, хотя на миг, угрызение совести, спекулятор растеряет свои расчеты, бесстыдство и наглость невольно выронит слезу перед созданием таланта".
Об этой музыке вспоминал Блок в год Октябрьской революции.
О годах написания "Вечеров на хуторе близ Диканьки" и "Миргорода" Гоголь вспоминал как о годах безудержной веселости и тоски. В "Авторской исповеди" он не вспомнил, что это были годы грозной вьюги вдохновения.
Это были годы работы - ежедневной необходимости заработка; это были годы разочарования и учения, и в результате Гоголь узнал гораздо больше, чем то, что ему дало учение в Нежинской гимназии.
Гоголь вживается в Петербург, но все еще боится города. Он пишет зимой о лете в Петербурге с размеренным ужасом, с ужасом поэтическим: "…когда столица пуста и мертва, как могила, когда почти живой души не остается в обширных улицах, когда громады домов с вечно раскаленными крышами одни только кидаются в глаза…"
Письмо написано в феврале 1830 года, и до лета самое меньшее три месяца.
Но постепенно укрепляется положение. Гоголь через Васильчиковых познакомился с Пушкиным. Он становится наивным, хвастливым, как мальчик: дает матери пушкинский адрес для писем.
Писали на имя Пушкина Гоголю и знакомые. Гоголю за это приходится извиняться перед поэтом.
Знакомство его с поэтом не близкое. Гоголь в письме к Пушкину ошибочно назвал Наталью Николаевну Пушкину Надеждой Николаевной, на что Александр Сергеевич его вежливо поправил.
Пушкин строил русскую литературу, ему были нужны новые люди - совсем новые, не из числа лицейских товарищей, не из числа знакомых по аристократическим домам. Он сближал в "Современнике" литературу с наукой, печатал мемуары; литература ему нужна была новая, смелая.
Он обратился к Гоголю, напечатал "Нос" и "Коляску", заказывал рецензии. Рецензии Гоголя главным образом касаются географии.
Отрецензирована также пьеса Загоскина "Недовольные", заказанная правительством: она направлена против двух московских оппозиционно настроенных дворян - M. Ф. Орлова и Чаадаева.
В рецензии Сенковского комедия Загоскина была противопоставлена "Ревизору". Вещь Загоскина успеха в театре не имела: как говорили тогда критики, недовольных оказалось больше в зале, чем на сцене.
Гоголь хотел выступить против пьесы в "Современнике". Его рецензия коротка: "План задуман довольно слабо. Действия нет вовсе. [Стало быть, условия сценические не выполнены.] Стихи местами хороши, везде почти непринужденные, но комического [а это-то главное] почти нет. Лица не взяты с природы".
Всего четыре строки, но Гоголь наметил сокращение, и рецензия в результате должна была занять три строки. Рецензия не была напечатана: Пушкин приготовил свою рецензию - в ней было пятнадцать строк, но и они тоже не были напечатаны.
То, о чем мечтал Гоголь, то, чем он хвастался, когда сообщал матери, что вместе играют в карты - "Жуковский, Пушкин и я", как будто осуществляется. Жуковскому он пишет почтительные письма, в которых шутливо, но слишком конкретно говорит, что с восторгом бы "стряхнул власами головы моей прах сапогов ваших".
А с Пушкиным он сотрудник. И тут наступает серьезный момент. Пушкин воюет в литературе, воюет осторожно.
Гоголь пишет статью "О движении журнальной литературы в 1834 и 1835 году". Это нападение на официальную литературу. Пушкин хочет печатать эту статью, но в последний момент, уже после того, как рукопись подписана цензурой и номер отпечатан, он колеблется.
До премьеры "Ревизора" осталось только две недели. Со статьей Гоголя Пушкин не вполне согласен.
В оглавлении имя Гоголя как автора "Коляски", имя Гоголя как автора статьи "О движении журнальной литературы…" и отрывка "Утро делового человека", оказалось, стоят подряд. В первом томе три вещи Пушкина, среди них одна анонимная, и три вещи Гоголя.
Пушкин решил снять подпись Гоголя под статьей "О движении журнальной литературы…". Это было очень трудно сделать, потому что цензурная подпись на номере уже была. Было перебрано оглавление и страницы 318 и 319 первого тома.
Никто не узнал, что статья написана Гоголем, тем самым она оказалась редакционной, и вызвала еще больше нападок, но не против Гоголя. Со своим сотрудником Гоголем Пушкин не говорил, и сотрудник обиделся.
В третьей книге "Современника" было напечатано "Письмо к издателю", подписанное "А. Б.", письмо пришло будто бы из Твери. Город Тверь - это условная уважаемая провинция. Письмо написано как будто бы посторонним человеком, но не из глуши. Письмо на самом деле написано Пушкиным. В письме говорится, что статья "О движении журнальной литературы…", написанная "с юношеской живостью и прямодушием", не является программой "Современника".
Статья Пушкина названа письмом и подписана первыми буквами алфавита - все это очень условно, но не является капитуляцией. Все написано с добродушной снисходительностью, очень иронической. За противником "Библиотеки для чтения" признаются не литературные достоинства: свежесть, сметливость, аккуратность. У Пушкина неожиданно выплывает имя Белинского. О Белинском говорится с уважением.
Так сложна история появления большой статьи Гоголя в "Современнике" и пушкинского разъяснения к ней.
Петербург оказался еще страшнее, чем думал Гоголь, который так и не узнал до конца, какой старший товарищ был у него в этом городе и как он его сберег.
Ссора не была закреплена, но произошло охлаждение, Старший друг говорил с младшим о многом, но не о том, что он его сберег и защитил.
В "Арабесках" напечатаны "Несколько слов о Пушкине" и "О малороссийских песнях"; эти статьи связаны не только произволом молодого автора, смешавшего в одном сборнике научные статьи, повести и этнографию.
Статья Гоголя о Пушкине в "Арабесках" предопределяет наше понимание Пушкина; в ней законспирированы и будущие высказывания Гоголя, и многое из статей Белинского.
Ироничность пушкинских отступлений в "Евгении Онегине" дала нам гоголевские лирические отступления.
Может быть, от Пушкина идет и резкая характерность - выделенность гоголевских деталей.
Метонимичность пушкинских описаний помогла Гоголю понять народные песни.
В "Арабесках" Гоголь написал в статье "О малороссийских песнях", что в них природа едва скользит, "…но тем не менее черты ее так новы, тонки, резки, что представляют весь предмет"… И дальше; "Часто вместо целого, внешнего находится только одна резкая черта, одна часть его".
Статья "Взгляд на составление истории Малороссии" - это история, ландшафт, спор о казачестве, в котором Гоголь видел "зародыш поэтического тела" и предвещание "Тараса Бульбы". Это разговор об Украине, жаркий и скрытный.
Здесь есть и некоторое несогласие с пушкинской "Полтавой".
После прочтения Пушкина Гоголь заново перечел и передумал все.
Сам Гоголь о своей творческой связи с Пушкиным писал вдохновенно и не точно. В тяжелом кризисе после появления "Выбранных мест из переписки с друзьями", в оправданиях, полных сомнений и гордости, в "Авторской исповеди" Гоголь пересмотрел все свое прошлое.
Гоголь захотел видеть смысл своего отношения к Пушкину в том, что он его прямой наследник, призванный им от малых дел к великим.
"…Пушкин заставил меня взглянуть на дело сурьезно. Он уже давно склонял меня приняться за большое сочинение и, наконец, один раз, после того как я ему прочел одно небольшое изображение небольшой сцены, но которое, однако ж, поразило его больше всего мной прежде читанного, он мне сказал: "Как с этой способностью угадывать человека и несколькими чертами выставлять его вдруг всего, как живого, с этой способностью не приняться за большое сочинение! Это просто грех!"
Вслед за этим он начал представлять мне слабое мое сложение, мои недуги, которые могут прекратить мою жизнь рано; привел мне в пример Сервантеса, который, хотя и написал несколько очень замечательных и хороших повестей, но если бы не принялся за Донкишота, никогда бы не занял того места, которое занимает теперь между писателями, и, в заключение всего, отдал мне свой собственный сюжет, из которого он хотел сделать сам что-то вроде поэмы и которого, по словам его, он бы не отдал другому никому. Это был сюжет Мертвых душ. Мысль Ревизора принадлежит также ему".
Это целое построение. Гоголь сам рассказывает о пути своего творчества. Тем не менее с этим построением мало кто соглашается, и согласиться с ним нельзя.
Прежде всего, оно написано в 1847 году после неудачи книги "Выбранные места из переписки с друзьями". В "Авторской исповеди" Гоголь прежде всего снимает с себя обвинение, что он написал книгу неискреннюю, что он преследовал личные цели; он дает, и во многом искренне, иное, высокое толкование своей ошибки. Он доказывает, что между ранними его вещами и "Ревизором" и "Мертвыми душами" существует перелом.
Между тем "Ревизор" и "Мертвые души" приняты были всеми, значит, обвинение Гоголя в измене принципам неверно.
Перелом от первых вещей к вещам серьезным, как мы уже видели, сделан под влиянием Пушкина. Пушкин и тогда был в русской литературе именем священным, всеми принятым.
Но тут первое возражение состоит в том, что "Вечера на хуторе близ Диканьки", "Миргород", "Арабески", "Петербургские повести" - это не плоды веселой опрометчивости молодого таланта и не самоутешение меланхолика, а смело созданные художественные произведения, связанные именно с "Ревизором" и "Мертвыми душами". "Ревизор" не был неожиданностью в развитии Гоголя. Он сам в той же "Авторской исповеди" писал о своих первых произведениях: "Предмет мой была современность и жизнь в ее нынешнем быту…"
"Ревизор" - третья попытка написать комедию. Перед ней были начаты "Владимир третьей степени" и "Женитьба".
"Владимир третьей степени" по характеру сатиры не менее резок и не менее глубок, чем "Ревизор". Факт, о котором говорит Гоголь, существует, но им неверно истолковывается.
Но в то же время имя Пушкина может быть связано с рождением "Ревизора" и "Мертвых душ".