Да, Дикий Край непривычен и жутковат по сравнению с тихим, уютным и предсказуемым мирком, к которому привык Бильбо, однако Толкин время от времени отмечает также и его красоту. К примеру, когда орел уносит Бильбо прочь с горящего дерева, рассказчик отвлекается от происходящего, чтобы описать, как Бильбо "взглядывал вниз и видел под собой темную землю да кое-где поблескиванье лунного света на горной породе или на поверхности ручья, пересекавшего равнину". Точно так же, когда на следующий день Бильбо подымается ввысь на спине орла, читатель получает описание утра в местности, раскинувшейся внизу: "…туман лежал в долинах и вился вокруг вершин". Да, Дикий Край неуютен и груб, но при этом величественен и прекрасен.
Впрочем, Бильбо, глазами которого мы видим эту красоту, не слишком-то готов ее воспринимать. Если быть точным, в обоих процитированных случаях он в буквальном смысле слова закрывает на нее глаза – то есть зажмуривается. Его краткий разговор с орлом во время второго полета наглядно показывает разницу во взглядах смиренного маленького хоббита и царственного обитателя Дикого Края. Почуяв страх Бильбо – тот выдал себя, изо всех сил вцепившись в перья на спине орла, – гигантская птица ободряюще замечает: "Прекрасное утро, приятный ветерок. Что может быть лучше полета?" Орел, вне сомнения, считает свой вопрос риторическим, однако у мистера Бэггинса имеется ответ, который он огласил бы, если б только осмелился: "Теплая ванна и поздний завтрак на лужайке перед домом". В этом эпизоде, словно в капле воды, отразилось все нынешнее положение Бильбо. Еще совсем недавно хоббит неловко трясся на спине пони, проезжая через знакомые места неподалеку от своего дома, гадал, что подумают местные жители, увидев его в гномьем капюшоне не по размеру, и сокрушался, что у него нет с собой ни денег, ни носовых платков. Сейчас же читатель видит, как Бильбо, восседая на спине гигантского орла, летит над Туманными Горами и Великой Рекой, по соседству с опушкой Черного Леса, собираясь спуститься в эту гиблую глушь, где нет ни пищи, ни пони, ни годных для путешествия троп. Насколько далеко продвинулся Бильбо в карьере искателя приключений, ясно нам уже по тому, как спокойно он все это воспринимает. Однако же взгляды Бильбо вовсе не претерпели решительных изменений. Держится он в этих обстоятельствах на удивление хорошо, однако не может разделить с орлом восхищение Диким Краем. Он способен спать на жестком камне в орлином гнезде "крепче, чем когда-либо на перине у себя дома", но все же душа его по-прежнему тоскует по привычным и уютным благам Бэг-Энда Под Холмом.
И тем не менее есть один момент, который, по моему убеждению, указывает на начало серьезных перемен в системе ценностей Бильбо. Шестая глава заканчивается описанием сна, который увидел хоббит. Как я уже говорил в четвертой главе, первый его сон состоит из пугающих видений, пригрезившихся Бильбо в конце первой главы, когда он заснул под песню Торина. Второй сон – в гоблинской пещере – представляет собой примечательное видение, которое то ли предрекает, то ли описывает события, и впрямь развернувшиеся вокруг Бильбо. Читателю, может, и неясно, откуда взялся такой сон, однако его связь с происходящим в этой главе совершенно очевидна. Третий сон Бильбо, как и первый, судя по всему, отражение его душевного состояния, но при этом остается загадкой, как он связан с тем, что творится вокруг хоббита в минуты бодрствования.
Когда Бильбо засыпает на жестких камнях в орлином гнезде, рассказчик сообщает нам, что "всю ночь ему снился родной дом и он бродил во сне из одной комнаты в другую, разыскивая то, что никак не мог ни найти, ни вспомнить, как оно выглядит" (перевод мой. – Т. К. ). В том, что Бильбо именно сейчас приснился дом Под Холмом, нет ничего удивительного. Бильбо оказался в высшей степени (на его взгляд) негостеприимном месте – негостеприимном, несмотря на (относительное) дружелюбие орлов. Пускай орлы спасли и накормили своих гостей, однако их гостеприимству недостает приятности и уюта. Орлиное гнездо на вершине горы никак не назовешь "уютным домашним очагом"! Можно было даже ожидать, что Бильбо в подобной ситуации станет с нежностью вспоминать во сне свою хоббичью норку.
Однако же в этом сне есть одна загадочная черта. Третий сон Бильбо – не просто тоска по дому, мысленное возвращение в мир, где, сидя в кресле, с аппетитом завтракаешь и где чайник только что начинает петь. Бильбо снится родной дом, но этот сон не приносит ему никакого удовлетворения: во сне он никак не может найти то, что ищет во всех комнатах своего жилища. Он даже не знает, что именно не может найти! Что бы это ни было, в доме Под Холмом его нет.
Мне думается, в этом сне содержится намек на то, как бурные события последнего времени начинают менять Бильбо. Хотя туковская часть его натуры изрядно потрудилась за это время, бэггинсовская часть никуда не делась и постоянно влияла на его взгляды и высказывания. В третьем сне читатель впервые встречает предположение, что бэггинсовская часть натуры Бильбо сама по себе меняется под влиянием обстоятельств. Нам может показаться, что Бильбо вовсе не трогают красоты Дикого Края, что он закрывает глаза на величественность этих мест и мечтает только о своем тихом и безопасном мирке, – однако же третий сон свидетельствует о том, что отношения Бильбо с этим уютным мирком начинают меняться. Как бы страстно он порой ни желал перенестись неким волшебным образом в родное жилище – если б это желание и впрямь осуществилось, Бильбо не был бы полностью ни доволен, ни счастлив. Он ищет то, чего не может найти в доме Под Холмом, – то, что будет обретено только в самом конце путешествия.
Удача. Ветер судьбы
В главе седьмой снова проступает черта, на которую я впервые указывал еще при анализе третьей главы: в сюжетную линию "Хоббита" постоянно вплетаются невероятные совпадения. Если мы немного вернемся назад и с высоты орлиного полета окинем взглядом дорогу Бильбо и его спутников через Дикий Край, то заметим, что на всем протяжении пути в горах и под горами им неизменно сопутствует поразительная удача. Более того, в главе седьмой за ударами судьбы, которые обрушиваются на путников в их приключениях, все явственнее ощущается нечто новое – занимательное переплетение удачи и неудачи.
Само собой, почти всякий раз удача, выпавшая на долю Бильбо, выглядит поначалу как самая настоящая неудача. Когда отряд покидает Ривенделл, рассказчик сообщает, что хотя через Туманные Горы ведет множество троп и перевалов, большинство их на самом деле непригодно для путешествия, но, по счастью, путникам встретились Гэндальф и Элронд, которые направили их "на верную тропинку к верному перевалу" (перевод мой. – Т. К. ). К несчастью, отряд сбивается с этой тропы, когда попадает в плен к гоблинам. Из-за этого отклонения от маршрута гномы, как объясняет Гэндальф, вышли из-под гор "слишком к северу", и впереди их ждет "малоприятная местность". Даже если они, не имея ни съестных припасов, ни пони, сумеют пробраться на восток, им грозит катастрофа, так как они слишком далеко от "старой лесной дороги", которая ведет через Черный Лес и по которой они собирались идти первоначально. Из-за того что гномы так некстати угодили в плен к гоблинам, теперь их дальнейшее путешествие кажется безнадежным.
И тем не менее позже путники узнают, что их якобы неудача в итоге обернулась полновесной удачей. По словам Беорна, старая лесная дорога, к которой пролегал их прежний маршрут, наверняка привела бы их к гибели. Ею теперь "часто пользуются гоблины, а сама дорога, как он слыхал, на востоке сильно заросла и упирается в непроходимые болота". Отклонение от маршрута, которое поначалу, казалось бы, погубило замысел гномов, на самом деле спасло их от поражения.
Однако удача Бильбо и гномов оказывает воздействие не только на их собственный поход; судя по всему, один-единственный поворот их судьбы спас тысячи жизней и изменил расстановку сил во всем крае. Убегая в главе шестой от гоблинов, Бильбо и его спутники в конце концов вынуждены забраться на деревья, спасаясь уже от волков. Само собой, выясняется, что поляна, на которой их загнали на деревья, – условленное место, где встречаются волки и гоблины. Более того, благодаря еще одному совпадению волки и гоблины собирались встретиться на поляне именно в эту ночь. Какое чудовищное невезение! Гномы столько усилий потратили, чтобы ускользнуть от своих врагов – и теперь угодили именно туда, где одни враги решили встретиться с другими. Решительно, Бильбо и гномов кто-то сглазил!
Впрочем, сколько бы неприятностей ни сулила эта ситуация Торину и компании, она – наивысшее благо для лесорубов, которые живут в горных долинах. Нынешнюю встречу на поляне гоблины и волки замыслили для того, чтобы объединенными силами напасть на "деревни, ближние к горам", и полностью их изничтожить. Все "храбрые лесорубы", их жены и дети "были бы убиты, кроме тех немногих, кого гоблины отняли бы у волков и утащили пленниками в свои пещеры" (перевод мой. – Т. К .). Однако благодаря счастливому случаю, который этой ночью привел в горы Гэндальфа, гномов и Бильбо, задуманное нападение уже не состоится, а поскольку Верховный Гоблин убит и вожак волков пострадал от огня – новых набегов в ближайшее время можно наверняка не ждать. Теперь гоблины жаждут отомстить гномам, а не застигнуть врасплох лесорубов; к тому времени об их замыслах уже стало известно Беорну, и он также может предпринять кое-что, дабы им помешать. Немыслимая вереница неудач, выпавшая на долю гномов, изменила, быть может, все соотношение сил в Диком Краю, а также сохранила множество невинных жизней. Уже начинает казаться, будто поход гномов – только часть некоего обширного замысла, который изменит судьбу всего Среднеземья.
Отдаленный отзвук этого мотива – мотива судьбы – можно обнаружить даже там, где его меньше всего ожидаешь встретить: в песне, которую гномы поют ночью в доме Беорна. Пируя с Беорном, гномы слушают его рассказы про "дикие земли" по эту сторону гор и в особенности про "ужасный Черный Лес". От этих разговоров гномам становится не по себе: речи Беорна напоминают, что вскоре и им самим придется думать о том, как пройти через этот мрачный лес. Позднее, когда Беорн уходит, гномы начинают петь:
The wind was on the withered heath,
but in the forest stirred no leaf:
there shadows lay by night and day,
and dark things silent crept beneath.
Ветер дул над Иссохшей Пустошью, / но в лесу не шевельнул ни листа: / там тени лежали днем и ночью / и черные твари бесшумно рыскали под ними.
The wind came down from mountains cold,
and like a tide it roared and rolled;
the branches groaned, the forest moaned,
and leaves were laid upon the mould.
Ветер прилетел с холодных гор / и, словно прибой, ревел и перекатывался; / ветви скрипели, лес стонал, / и листья падали на рыхлую землю.
The wind went on from West to East;
all movement in the forest ceased,
but shrill and harsh across the marsh
its whistling voices were released.
Ветер летел с запада на восток, / всякое движение в лесу прекратилось, / но пронзительно и хрипло над болотами / звучали его свистящие голоса.
The grasses hissed, their tassels bent,
the reeds were rattling – on it went
o’er shaken pool under heavens cool
where racing clouds were torn and rent.
Травы шелестели, их метелки гнулись, / трещали камыши – а он летел / дальше над потревоженным озером под стылым небом, / по которому быстро неслись тучи, разорванные в клочья.
It passed the lonely Mountain bare
and swept above the dragon’s lair:
there black and dark lay boulders stark
and flying smoke was in the air.
Он пролетел над безжизненной Одинокой Горой / и закружил над логовом дракона, / где лежали черные мрачные камни / и в воздухе клубился дым.
Даже до того, как мы приступим к изучению содержания песни, ее поэтическая форма и обстоятельства, в которых она поется, дадут нам ясное указание на то, чего от нее следует ожидать. Присмотревшись к стихотворной структуре песни, можно заметить, что ее размер и рифмовка в точности совпадают с более известной песней "Далеко за туманные холодные горы", которую поют гномы в первой главе; заметить четверостишия, где рифмуются первая, вторая и четвертая строки, а в третьей строке присутствует отдельная внутренняя рифма. Эти две песни звучат совершенно одинаково; скорее всего, и петься они должны на один и тот же мотив. Подобно первой песне гномов вторая также поется в темноте после сытного ужина. В обоих случаях гномы находятся в уютном и безопасном месте и готовятся приступить к очередному крупному отрезку своего долгого и опасного путешествия. Таким образом, учитывая сходство между этими песнями, можно решить, будто вторая относится к замыслу и походу гномов, так же как и первая.
Нельзя сказать, что текст песни сразу же подтверждает это впечатление. В то время как в первой песне недвусмысленно ясно повествовалось о старинном обиталище гномов Под Горой и о том, как они выйдут в путь "еще до рассвета", вторая песня более лирична, и речь в ней идет только про ветер, дующий на фоне меняющегося пейзажа. Гномы, правда, упоминают здесь "Одинокую Гору", но иной связи между их путешествием и поэтическим образом ветра в песне на первый взгляд не существует.
Однако же при более внимательном прочтении становится ясно, что на самом деле вторая песня рассказывает читателю куда более насыщенную историю, нежели первая. В этой песне не просто перечисляются образы некоего ветра – в ней повествуется о пути совершенно конкретного ветра. Он зарождается "над Иссохшей Пустошью", в то время как лес, исполненный вечных теней, остается тих и недвижен. Впрочем, во втором куплете песни уже начинается движение. Теперь ветер спускается с "холодных гор" и продирается через лес, обрывая листья, и деревья на его пути дрожат и стонут. В третьем и четвертом куплетах ветер, летя "с запада на восток", свистит над болотами и своей стремительной мощью даже разрывает в клочья "быстро несущиеся тучи". В пятом куплете ветер пролетает над "безжизненной Одинокой Горой" и гонит перед собой клубы дыма из "логова дракона". Хотя действие песни не относится к конкретному лицу, воспринимается оно поистине впечатляюще.
Кроме того, в песне приводится более чем достаточно деталей, которые позволяют читателю опознать описанные в ней края. Лес, накрытый тенями, под которыми рыщут черные твари, – явно Черный Лес, о коем гномы со страхом думали во время ужина, еще до того, как начали петь. И Черный Лес, и Иссохшая Пустошь на севере, где "водились драконы", присутствуют на карте Трора – как замечает Торин в первой главе. "Холодные горы" – это почти наверняка Туманные Горы, точно так же описанные в первой песне гномов, а болота, над которыми летит ветер "с запада на восток", вне сомнения, те самые "непроходимые болота" на западной окраине Черного Леса и к югу от Долгого Озера. С этих болот ветер прилетает к единственному месту, которое прямо названо в песне: к "Одинокой Горе", где находится "логово дракона". Похоже, этот необычайный и могучий ветер, о котором повествует песня, летит в точности по тому маршруту, который наметили гномы для своего похода.
Таким образом, "Песня о Ветре" в исполнении гномов предлагает читателю провести параллель между полетом могучего ветра и походом гномов – в особенности если помнить о ее сходстве с формой и содержанием песни гномов о грядущем путешествии, которую они поют в первой главе. Продолжая размышлять в этом направлении, читатель может разглядеть в "Песне о Ветре" некую героическую, фантасмагорическую версию похода гномов. Рассказ начинается на Иссохшей Пустоши, где водятся драконы и откуда явился Смог; с его действий, собственно, и начинается вся эта история, однако они никак не связаны с продвижением ветра. Напротив, путь Торина и компании по Туманным Горам, через Черный Лес и к Горе описан как мощный шквал, неодолимо сметающий все препятствия и опасности. Он скатывается с гор, подобно приливной волне, сотрясает громадный, укрытый тенями лес, которому остается лишь стонать в бессильном протесте, и наконец пролетает над логовом Смога, гоня дракона перед собой, как ветер гонит клубы дыма. Гномам, обеспокоенным опасностями, которые по-прежнему поджидают их на пути, эта песня, безусловно, придает уверенности и предлагает вообразить свой поход как движение могучей неудержимой силы, ветром судьбы, который несет их на утерянную родину.
Однако же сама песня на этом не заканчивается. Последний куплет намекает, что Одинокая Гора – отнюдь не конечная цель полета могучего сказочного ветра:
It left the world and took its flight
over the wide seas of the night.
The moon set sail upon the gale,
and stars were fanned to leaping light.
Он покинул мир и полетел / над обширными морями ночи. / Луна подставила парус шквалу, / и звезды, раздуваемые ветром, ярко мерцали.
В конце песни ветер взмывает в небеса и не просто летит, но и исполняет важную, основополагающую роль. Тот же ветер, который бушевал на пути похода гномов к Одинокой Горе, теперь сносит луну с привычного маршрута в ночном небе и раздувает звездный свет. Ветер, о котором поют гномы, который и раньше превосходил самые внушительные земные объекты и препятствия, – на самом деле горний ветер, который возжигает звезды и управляет ходом небесных тел. Остается неясным, насколько сами гномы осознают теологический смысл своей песни. Безусловно, образ ветра, раздувающего звезды до "яркого мерцания" подобно тому, как воздух из мехов раздувает пламя горна, – образ весьма характерный для гномов. Возможно, гномы видят свое возвращение в Одинокую Гору как труд мастера по сотворению порядка во вселенной и истории, но наверняка этого не скажешь [28] . Однако песня явно призвана подтолкнуть читателя к тому, чтобы придать путешествию Бильбо и гномов более широкое толкование, – к чему уже ранее призывала история о том, как гномы по злосчастной случайности взяли слишком далеко к северу и тем самым спасли жизни лесорубов. Безусловно, поход к Одинокой Горе ничуть не будет схож с неудержимым, не требующим усилий полетом могучего ветра из песни, но все же нам предлагается рассматривать этот поход как часть некоей более значительной истории, одну-единственную нить в ткани необъятного гобелена, который представляет собой история Среднеземья.